— Вот что, парень, — с деловым тоном начала торговка. — Ты ляг себе да отлежись. Вон матка тебя керосинцем потрет. А уж я твое дело улажу. В ножки поклонишься. Да мне не нужно, я ведь не гонюсь. Без места, стало, не останешься. Земчиха меня сегодня просила, муж-то ейный Егорку-то из-за вора с кучеров прогнал, так вот, значит, не найду ли я ей парня, чтоб за лошадью умел ходить. Я-то ведь еще не знала, что тебя выгонят. А вот теперь пойду да и предоставлю, что ты, мол, желаешь.
Успокоившийся было Ванюшка вдруг дико взвыл и, выпучив в ужасе подбитые синяками глаза, вскочил на ноги.
Бабы шарахнулись в сторону и, подталкивая друг друга, вылетели во двор.
— Не! Тут керосин не поможет, — озабоченно разводя руками, решила торговка. — Беги, матушка, к головихе, у ейной старухи четверговая соль, дай ему с хлебцем понюхать.
Агафья охала и чесала локти.
— Пойтить рассказать, — задумчиво прошептала торговка и, повертев головой, как ворона на подоконнике, пустилась вдоль улицы.
Старому Берке Идельсону денег за работу не выдали, а велели прийти через час.
Тащиться с Песков на Васильевский и опять через час возвращаться — не было расчета, и Берка решил обождать в скверике.
Сел на скамеечку, осмотрелся кругом.
День был весенний, звонкий, радостный. Молодая трава зеленела, как сукно ломберного стола. Справа у самой дорожки распушился маленький желтый цветочек.
Берка был усталый от бессонной ночи и сердитый, но, взглянув раза два на желтенький цветочек, немножко отмяк.
— Сижу, как дурак, и жду, а денег все равно не заплатят. Будут они платить, когда можно не платить!
Около скамейки играли дети. Два мальчика и девочка. Рыли ямку и обкладывали ее камушками. Работал младший, худенький, черненький мальчик; старший командовал и только изредка, вытянув коротенькую, толстую ногу, утаптывал дно ямки. Девочка была совсем маленькая, сидела на корточках и подавала камушки, изредка лизнув наиболее аппетитные.
Подлетел воробей, попрыгал боком и улетел.
Берка усмехнулся, оттянул вниз углы рта.
«Дети так уж дети, — подумал он, — и природа вообще — чего же вы хотите!»
Ему захотелось принять участие в этом молодом веселом празднике.
Он сдвинул брови и притворно сердитым голосом обратился к детям:
— А кто вам разрешил производить анженерские работы? Я прекрасно вижу, что вы делаете. А разве показано производить анженерские работы? И здесь городское место.
Дети покосились на него и продолжали играть.
— И я знаю, что это не показано. Анженерские работы производить не показано.
Толстый мальчик надулся, покраснел.
— Нам сторож позволил.
Берка обрадовался, что мальчик откликнулся. Эге! Игра таки завязалась.
— Сторо-ож? Ну, так не много ваш сторож понимает. И какой у него образовательный ценз? Уж там, где на еврея три процента, там на сторожа ни одного нет.
Маленькая девочка, втянув голову в плечи, заковыляла через дорожку, уткнула голову в нянькин передник и громко заревела.
Берка подмигнул мальчикам.
— Разве показано? Начальство узнает — беда будет. Каторжные работы. Сибирь.
Толстый мальчик засопел носом, взял брата за руку и пошел к няньке.
Берка встал за ними.
Нянька сморкала девочку и ворчала:
— Чего надо? Чего к детям приметываешься?
Но Берка уже разыгрался вовсю.
— Разве показано производить анженерские работы? — подмигивал он няньке. — Это не показано.
— Нам сторож позволил, — заревел вдруг толстый мальчик.
— Сторо-ож? И где его ценз?
Берка подмигнул желтенькому цветочку.
— Господи помилуй! — удивлялась нянька. — Никогда того не было! Уж ребенок не смей песком играть! Указчик какой выискался! Скажите пожалуйста! Никогда никто не запрещал…
Подошел сторож.
— Что случилось? Вам, господин, чего надоть?
— Помилуй Бог! Дети, так они дети. Разве показано анженерские работы на городском месте! Не показано.
Он подмигнул сторожу.
— Ты чего мигаешь? — озлился сторож. — Ты мне не смей мигать. Я тебе так помигаю…
Берка слегка опешил, но, взглянув на желтенький цветочек, сейчас же понял, что сторож шутит.
— Я мигаю? И зачем бы я имел мигать, когда мне известны законы военной империи.
— К детям приметывается! Никому от него покою нету… Рад со свету сжить… — пела нянька. — Говорят ему: сторож позволил. Нет, все ему мало. Сторож, вишь, не начальство.
— Вот как! — сказал сторож. — Ну, ладно же. Я ему покажу, кто здесь начальство.
Он подошел к решетке и свистнул. Берка смотрел на приближающихся к нему городового и дворника и говорил:
— Куды это они идут — несчастный служащий народ? Может, облава на какого мошенника? Только извините, господин сторож, я уже пойду, мне уже некогда. Поигрался себе с детьми, а теперь должен идти на печальное дело. Ну… и почему вы меня держите за локоть? Господин сторож! Почему?
В столовой, около весело потрескивающего камина, сидит вся семья.
Отец, медленно ворочая языком, рассказывает свои неприятные дела.
— А он мне говорит: «Если вы, Иван Матвеевич, берете отпуск теперь, то что же вы будете делать в марте месяце? Что, говорит, вы будете делать тогда, если вы берете отпуск теперь?» Это он мне говорит, что, значит, почему я…
— Я дала задаток за пальто, — отвечает ему жена, шлепая пасьянс, — и они должны сегодня пальто прислать. Не поспеть же мне завтра по магазинам болтаться, когда я утром на вокзал еду. Это надо понимать. Это каждый дурак поймет. Вот выйдет пасьянс, значит, сейчас привезут.
— И если я теперь не поеду, — продолжает отец, — то, имея в виду март месяц…
Дочка моет чайные ложки и говорит, поворачивая голову к буфету:
— С одной черной шляпой всю зиму! Покорно благодарю. Я знаю, вы скажете, что еще прошлогодняя есть. В вас никогда не было справедливости…
— Десятка, пятерка, валет… Вот, зачем пятерка! Не будь пятерки, — валет на десятку, и вышло бы. Не может быть, чтоб они, зная, что я уезжаю, и, опять-таки, получивши задаток…
— А Зиночка вчера, как нарочно, говорит мне: «А где же твоя шляпка, Сашенька, что с зеленым пером? Ведь ты, говорит, хотела еще с зеленым купить?» А я молчу в ответ, хлопаю глазами. У Зиночки-то у самой десять шляп.
— Так и сказал: «Если вы, Иван Матвеич, надумали взять отпуск именно теперь, то что именно будете вы…»
— Одна шляпка для свиданий, одна для мечтаний, одна для признаний, одна для купаний — красная. Потом с зеленым пером, чтоб на выставки ходить.
— Врут карты. Быть не может. Разложу еще. Вон сразу две семерки вышли. Десятка на девятку… Туз сюда… Вот этот пасьянс всегда верно покажет… Восьмерка на семерку… Да и не может быть, чтоб они, получивши задаток, да вдруг бы… Двойку сюда…
— А когда Зиночкина мать молода была, так она знала одну тетку одной актрисы. Так у той тетки по двадцати шляп на каждый сезон было. Я, конечно, ничего не требую и никого не попрекаю, но все-таки можно было бы позаботиться.
Она с упреком посмотрела на буфет и задумалась.
— Но, с другой стороны, — затянул глава, — если бы я не взял отпуска теперь, а отложил бы на март месяц…
— Я знаю, — сказала дочь, и голос ее дрогнул. — Я знаю, вы опять скажете про прошлогоднюю шляпу. Но поймите же наконец, что она была с кукушечьим пером! Я знаю, вам все равно, но я-то, я-то больше не могу.
— Опять валетом затерло!
— Довольно я и в прошлом году намучилась! Чуть руки на себя не наложила. Пошла раз гулять в Летний сад. Хожу тихо, никого не трогаю. Так нет ведь! Идут две какие-то, смотрят на меня, прошли мимо и нарочно громко: «Сидит, как дура, с кукушечьим пером!» Вечером маменька говорит: «Ешь простоквашу». Разве я могу? Когда у меня, может быть, все нервы сдвинулись!..
— А в марте, почем я знаю, что может быть? И кто знает, что может в марте быть? Никто не может знать, что вообще в мартах бывает. И раз я отпуск…
— Вам-то все равно!.. Пожалеете, да поздно будет! Кукушечье перо… Еду летом из города, остановился наш поезд у станции, и станция-то какая-то самая дрянная. Прямо полустанок какой-то. Ей-Богу. Даже один пассажир у кондуктора спросил, не полустанок ли? И весь вокзал-то с собачью будку. А у самого моего окна станционный телеграфист стоит. Смотрит на меня и говорит другому мужчине: «Гляди. Едет, как дура, с кукушечьим пером». Да нарочно громко, чтобы я слышала. А тот, другой, как зафыркает. Умирать буду, вспомню. А вы говорите — шляпка. И вокзал-то весь с собачью бу-д-ддку!
Дочка горько заплакала.
— Постой, постой! Вот сейчас, если король выйдет… Вечно лезут с ерундой, не дадут человеку толком пасьянса разложить. Мне внимание нужно. Вот куда теперь тройка делась? Хорошо, как в колоде, а как я пропустила, тогда что? Ведь если я сегодня пальто не получу, мне завтра ни за что не выехать. Вот тройка-то где… Опять-таки пренебречь я не могу. Этакие холода, что я там без пальто заведу. Разве вы о матери подумаете! Вам все равно, хоть… пятерка на четверку.
