дети, плачьте». Мы плакать не хотели, кто-то даже хихикнул.
Как сейчас помню, у меня были большие планы на тот день. Я ухаживал за красавицей Танюшей, которая была ко мне в тот период благосклонна, и собирался презентовать ей красивое стеклышко. Надо было еще наступить на ногу Кольке, за то, что он вчера наступил на ногу мне, а я ответить не успел. Потом, у меня должен был состояться серьезный разговор с другом Шуриком, в ходе которого надо было решить доверить ли Мишке наш секрет – место, где мы прятали от родителей настоящий патрон, или нет.
А тут – «плачьте дети, плачьте», а плакать вовсе не хотелось. Но как это бывает у детей – один заплакал, потом подхватил другой, а за ними и остальные. И через каких-то пять минут в старшей группе детского сада стоял рев, мы плакали, а потом весь день ходили в подавленном настроении. Зато все потом хорошо спали днем.
– Ну, а радость то тут где? Где счастливый конец как с другими генсеками? – недоуменно вопрошал я.
– Ты знаешь, я гораздо позже понял, что это были слезы радости, хотя тогда я этого, конечно, не понимал. У меня ведь отец был сыном врага народа, воевал в Отечественную, чудом жив остался. Ну, а я внук врага народа, соответственно. Мой дед был хорунжим сибирского казачьего войска. Это сейчас этим можно гордиться, вон у меня его фотография в форме на видном месте стоит, а в ту эпоху об этом молчали. Проживи этот злой гений еще несколько лет – неизвестно что бы он еще придумал. Наверное, его уход принес мне самую большую радость, хотя тогда я этого не понимал.
Дядя глубоко задумался, опустил глаза, потом махнув рукой и улыбаясь сказал:
– Так что, когда взрослые скорбят, а дети плачут, не факт, что эти дети потом не поменяют своего мнения ровно на противоположное. Поэтому, пускай себе плачут.
Потом, практически без паузы добавил:
– Да ну их, этих генсеков, давай лучше за военно-морской флот выпьем. Он и до них был и после нас всех будет.
Мы выпили, чуть закусили и минут пять молча смотрели телевизор, каждый, по-своему обдумывая эту вовсе не веселую концовку истории про радость, сопровождавшую уход генсеков из прошедшей эпохи.
Ручка
Бытие определяет сознание
К. Маркс
Учение Маркса всесильно, потому что верно
В. Ленин
I
Я прощался с родным городом – небольшим, по южному солнечным, гордо именовавшимся столицей одной из республик СССР.
Прощание было связано с командированием меня после окончания военно-политического училища в Западную группу войск (в Германию, которая только-только объединилась) для дальнейшего прохождения службы.
Советский человек не был избалован заграницей, попасть туда в те времена было непросто, поэтому мой отъезд в объединенную Германию был событием из ряда вон выходящим. В этой связи приходилось отдавать дань уважения всем родственникам, жившим в разных концах этого города, принимая их поздравления и, в то же время, озабоченности, предстоящими на чужбине трудностями.
Объехав за короткое время практически все основные районы города, я обратил внимание как много политических лозунгов взывают к жителям с крыш и фасадов зданий: «Народ и партия едины», «Мы к коммунизму держим путь», «Ленин и теперь живее всех живых», «Ни одного отстающего рядом», «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи», «Планы Партии – планы народа», и прочие в том же духе.
Обилие увиденных за короткий период лозунгов, подействовало на меня странным образом. Я не проникся их пафосом, в голову почему-то полезли ходившие из уст в уста пословицы и поговорки, выстраданные социалистическим житием и не способные пока воспарить на крыши домов, ввиду излишней щекотливости для текущего политического момента:
«Неси с завода каждый гвоздь, ты здесь хозяин, а не гость», «Уходя с аэродрома что-нибудь возьми для дома», «Мне не надо два оклада – дайте мне ключи от склада», «Прошла зима, настало лето – спасибо Партии за это».
И лозунги, и пословицы с поговорками уживались в головах подавляющего большинства горожан, не вызывая при этом путаницы. Объяснялось все просто. Наше поколение привыкло к тому, что официоз несколько отличается от реальной жизни и, казалось, что так оно было до нас и так будет всегда. Причем, люди в городе, в подавляющем большинстве, жили порядочные, просто, государство, в те времена, не всегда успевало за потребностями народных масс, что создавало некоторые противоречия внутри социалистического общества, которые успешно разрешались методами, описанными в пословицах и поговорках.
Я тоже относился к этому большинству. Более того, я только что выучился на служителя коммунистического культа и собирался добросовестно проповедовать его в армии, естественно, с учетом существующих противоречий.
Признаться, мне даже льстило быть представителем «ума, чести и совести нашей эпохи», учитывая при этом, что эта триединая сущность была при власти и отдавать ее никому не собиралась.
Попрощавшись с городом и всеми родственниками, я благополучно отбыл на чужбину, которая встретила меня инокультурной средой: надписи на немецком, незнакомом мне языке, красивые рекламные плакаты и богато украшенные витрины магазинов. Как выяснилось по прошествии некоторого времени, все надписи носили информационный или коммерческий характер, идеологических лозунгов, призывавших крепить и развивать капитализм, почему-то не было.
Но, как работник идеологического фронта, я чувствовал, что эта самая чуждая идеология скрывается где-то за внешним благополучием, бросавшимся советскому человеку в глаза, в первую очередь.
В течении нескольких дней я получил назначение замполитом в батарею управления артиллерийской бригады и был представлен новым сослуживцам.
Наиболее яркое впечатление на меня произвел командир – капитан Смакотин. Это был офицер лет эдак под сорок пять, но выглядевший несколько старше, с простовато-хитроватым выражением лица, украшенным густыми черными усами, закрывавшими верхнюю губу и которому, невысокий рост и бочкообразная фигура не мешали довольно быстрым шагом перемещаться по части. Он прилично засиделся на этой должности, но несмотря на неудавшуюся карьеру был оптимистичен и жизнерадостен. Как потом выяснилось, Смакотин повидал за время службы всякое и это позволило ему выработать определенный подход к возникающим в процессе службы проблемам. Он безошибочно делил их на существенные и не существенные, что позволяло не тратить лишнюю энергию по пустякам.
Когда мы с ним остались один на один и еще раз пожали друг другу руки, он прямо спросил:
– Ну, комиссар, чем думаешь заниматься?
– Начну, пожалуй, с Ленинской комнаты. Начальник политического отдела бригады рекомендовал там кое-что обновить, – сказал я с серьезным видом.
– И что же ты там обновлять собираешься? – хитро прищурив глаза спросил командир.
– Он говорит, что не хватает плакатов с актуальной информацией, отражающей принципы перестройки в вооруженных силах, – начал я объяснять и тут же попытался перехватить инициативу в разговоре, – А как у нас в батарее реализуются эти принципы?
– Комиссар, – сочувственно и одновременно возмущенно глядя
