Яркий осенний день, мне семнадцать лет, я гуляю с девушкой…
Там, на моей Земле, в лучшем из миров, в той первозданной линейной непрерывности, которая не вызывала сомнений. Обычный день, пока еще единой, настоящей жизни, вмещающей в себя весь свет моего естественного сознания.
Мы шли легко, беззаботно. Никуда не спешили, – впереди была вся жизнь…
В сквере, где резвилось и радовалось осеннее солнце, мы увидели невероятное – кто красит скамейки, на зиму глядя?! Скамейка была такой свежайше-зеленой, так не вязалась с красками осени, что выглядела нереальной, как бы выпадала из этого мира…
Мы подошли, потрогали, подивились, посмеялись и сели – хорошая удобная скамейка.
Мы еще не целовались, за руки держались, болтали о том, о сем… А потом она сказала, что собиралась в парикмахерскую, а в этой, что от сквера через дорогу, вроде бы мало народу, – не подожду ли с полчасика?
Я немного загрустил и важно сказал: «Жаль, нет сигареты, что-то покурить захотелось». А потом вдруг быстро и с жаром заговорил: «Ты знаешь, что мой прадед жив и здоров, и даже, можешь не верить, но он – колдун, волшебник, ну совсем такой маг, как у Гофмана Проспер Альпанус. У него огромная собачища, с зубами, как у льва, и ворон есть – говорящий… Да вон дом, выше на гору, за твоей парикмахерской! Видишь, – мансарда с большим окном, там по крышам можно перейти на саму горку, в хитрый дворик, где вон те деревья, – он туда собаку выводит… Вообще-то он дома редко бывает, путешествует, травы собирает… Давай зайдем, сейчас как раз… – давай! А то я о нем опять забуду».
«Ну, давай – зайди ты, только за ум, за разум не заходи, а я пока в парикмахерскую, – и встретимся через полчасика, на этой зеленой…» – глаза у нее тоже были зеленые, блестели… Мы встали и пошли. Когда перешли дорогу, и она нырнула в свою парикмахерскую, я оглянулся…
Сквозь желтую, красную, бурую листву, среди увядающей зелени – шевелилось, сверкало, ядовитое полосатое тело невозможного существа.
Через полчаса вернусь! Я побежал вверх по переулку к дому моего, – моего ли?! – прадеда.
Последний пролет лестницы был деревянным, тяжелые доски даже не скрипнули под ногами, единственная на маленькой площадке дверь – тоже из настоящего дерева. Я глубоко дышал, стараясь взять себя в руки, и слушал, как мощно дышало и сопело за дверью: «Чудовище! Узнает ли, может склероз от старости?» – я толкнул никогда не запиравшуюся дверь. Пес ступил в сторону и, опустив тяжелую голову, смотрел без зла, но хвостом не вилял. Когда я его не вижу, не могу представить такую большую собаку, – чтобы вцепиться в горло, ему даже не надо вставать на задние лапы.
Я прошел на кухню, – прадеда, видимо, не было дома, – похлопал себя по карманам в поисках сигарет и спичек. Спички нашлись, а сигарет – вспомнил, – не купил.
На окне стояла старинная бронзовая лампа, на чаше светильника, цепляясь проволочной чистилкой, вставленной в чубук, висела трубка.
Трубка! наверное, из груши или вишни вырезана, – красивое дерево, приятно держать в руках. Табака я не нашел, но трубка была выкурена лишь наполовину…
И я, пыхнув дымом, затянулся. Странный запах, напоминает… – я не успел додумать, как вдруг вспомнились все запахи, какие знал и не знал. Запахи – и все разом, и поочередно, сталкиваясь, вспыхивая дивной остротой ощущения, ударили