считая пары гитар и барабана, ожидавших музыкантов. Последние, по всей вероятности, пребывали за занавесью, которая служила ширмой, потому как была за сценой, была черного цвета, казалась запыленной, грязной. Столы были расставлены по периметру. Это были перевернутые вверх дном большие деревянные бочки, на них, как и на распивочной стойке, помимо грубых пивных бокалов, значилась обязательная порция арахиса, очищать который следовало прямо на пол, чему свидетельствовало обилие кожуры под ногами. (Отсюда название – «Орешек», или из названия произошла эта традиция, не знаю.) Так и приходилось ожидать, что из-под слоя кожуры или из щели в деревянном полу вылезет наглая мышь или жирная и страшная крыса. Из публики, собравшейся в «Орешке», я узнала некоторых, кого не так давно наблюдала в «Подвале». Тут был и тот мальчик с козьей бородкой, заплетенной в косичку, промелькнуло также лицо Виолы, моей недавней соперницы, которую я теперь не могла отыскать глазами, и чудаковатый бармен из «Подвала», здесь, находясь как бы «по другую сторону баррикад», заливал в себя пиво с великим усердием, будто желая кому-то и за что-то отыграться. Но присутствовали также и субъекты иного сорта. Они резко выделялись на общем фоне, не чем иным, как своим естественным безобразием. Представлялись эти последние не пойми во что одетою, месяц не купаною оголтелой сворой, не имеющей ни малейшего представления о наипростейших правилах приличия и обыкновенной морали.
Наконец, я обнаружила Женю, обратила на нас его внимание, помахав рукой. Он откликнулся не сразу, был занят разговором. Мы подождали. Спустя пару минут с присущей ему непринужденностью он удовольствовался нашим присутствием и, обращаясь ко мне преимущественно, поинтересовался, как нам здесь, в «орешке», нравится? Я желала пропустить этот вопрос мимо ушей, но его долгий и внимательный взгляд требовал обратных слов.
– Мрачновато, – ответила я лаконично, сокрыв еще несколько нелестных эпитетов, так и напрашивавшихся в комментарий. Впрочем, мое лицо, конечно, выразило недосказанное. Женя, к большому облегчению моему, не смутился нисколько полученным ответом, напротив, дал понять, что ожидал гораздо худшей реакции.
– Если бы вам пришлось по вкусу это место, прямо так, с первого же шага, я бы подумал: «С этими людьми что-то не так, их нужно бояться», – улыбаясь одними глазами, произнес он. – Обыкновенный его прием, заставляющий сомневаться в серьезности высказывания и в то же время не позволяющий с полным правом принять его слова за шутку. Так и подразумевает в тебе своим взглядом идиота, – добавил бы сейчас Костя, но Костя завистлив и невежественен, с его мнением безрассудно считаться.
Мы разместились за одной из бочек. Нам тоже подали пиво. Женя отпил глоток. Я последовала его примеру. Появились на сцене музыканты, им зааплодировали, заиграла музыка.
Откровенно говоря, кроме песни, которую я вам некогда представляла, как столько знаменитую, что даже наш Николай Антонович обязан был ее слышать, кроме той песни я не знала других песен этой группы. Бог весть как оно должно было быть у Нирваны, но здесь мне что-то не очень сразу понравилось. Звучало как-то немелодично. Тщедушный мальчуган, с растрепанными, крашеными волосами, в подранных штанах и затертой джинсовой куртке неистово горланил в микрофон, будто с задачей перекричать собственную гитару, надрывавшуюся, к слову, наравне с ним. Рядом лысый барабанщик с сережками в ушах и нетрезвого вида бас-гитарист, старательно шумя, ему аккомпанировали. При этом мальчуган все показывал звукорежиссеру различными жестами, что нужно сделать его голос еще выше, при этом еще отчаяннее налегал на свой инструмент, так что, в конце концов, порвал струну. Образовался неумышленный антракт таким образом. Женя повернулся к столу. На удивление его вид отображал удовлетворение происходящим. «Какая мощь, какая энергия! – сказал он. – Эти парни знают толк в настоящей музыке». Произнесено это было так настойчиво и столь убежденно, что я тут же почувствовала неловкость за свое невежество, за незнание и непонимание настоящей музыки. Мое смущение было очевидным. Женя посмотрел на меня со снисходительной улыбкой, как на малое, несмышленое дитя, не развитое, не знающее жизни.
– Музыку в стиле гранж, – сказал он, – можно сравнить с сигаретой. Когда буквально выворачивает тебя в момент знакомства, но, оглянуться не успеешь, как возникнет зависимость… – Ах, тетушка, нельзя иметь столько ума, скольким наделен Евгений. Как искрометна, как красочна его речь, как богата на живые и ясные образы, какие точные он приводит сравнения. Как жаль, что я не обладаю феноменальной памятью, способной воссоздать услышанное слово в слово! Я бы желала объяснить вам историю происхождения гранжа, рассказать о его становлении и развитии, о прорыве гранжа в мейстрим… Мейстрим, к слову, это то, что на виду, тетушка, то, что модно, это знать важно! Речь Жени буквально пестрит подобными словами, такими от которых мы с вами, дорогая моя, на расстоянии семи морей находимся, за Кудыкиной горой, в нашем Покровске, о которых не имеется понятия и приблизительного. Какая трагедия в том, что мы с вами такие непросвещенные! Не знаю, как вы, душенька, но я намерена меняться. И я уже меняюсь… Но речь пока не о том. Я хотела вам прежде всего рассказать о гранже… Хотела, но чувствую, что неспособна. Это такая материя… «Это больше, чем музыка, это образ жизни!» – по словам Жени. Знаете, где зародился гранж? В Америке. Все самое лучшее, самое прекрасное оттуда! Курт Кобейн оттуда. Курт Кобейн, тетушка, это солист той группы на кавер-концерте которой мы присутствовали, тот, который убил себя из ружья в порыве меланхолии. Ах, надо знать, что это был за человек! Говорят о нем, что еще в утробе матери он был чуть-чуть не удушен пуповиной, что еще оттуда начались его страдания. Он страшно страдал, тетушка, страдал душевно и физически, у него нестерпимо болел живот и потому он ел наркотики, то есть не ел, а пил, то есть колол, если уж докапываться истины. Но все это вовсе не имеет значения. Имеет значение то, что еще при жизни он стал кумиром, стал иконой, стал примером и предметом подражания. Это был новый герой, совершенно отличный от всех типичных героев. Он не считал нужным мыться, никогда не причесывался, одевался как попало и во что придется, на концертах бил гитару о сцену и о свою голову, в общем, как вы и сами можете заключить, милая тетушка, личностью он был в высшей степени незаурядною. Ум в нем заходил за разум, песни его не совсем лишены были смысла, а случайные его фразы налету подхватывались журналистами, переводились на все языки мира и заучивались поклонниками наизусть. «Nobody dies a
