class="p1">Аня представила, как бесшумно расходятся тяжелые портьеры, за ними – река…
Дальше на экране был письменный стол с зеленой лампой, пестрое покрывало на кровати. Кухня. Квадратная, не «вагоном», и потертые шкафчики – блекло-зеленые, как тот Старый Савский мост.
– Ванную меняли всю, – серб поспешно перелистнул снимки и гордо ткнул в экран, указывая на душевую кабину.
Вернулись к той первой фотографии с видом.
– Там лестница рядом, если надо вниз, на набережную. Очень старая лестница, кустом заросла. Но я сделаю скидку. Так и скажи.
Аня неохотно вернула телефон; ей была приятна уютная старина этого дома. Сохранила контакт серба в записной книжке. Так и не вспомнив, как его зовут, напечатала «Квартира». Обещала рассказать друзьям. Не решилась предложить деньги за проезд, да и в кошельке, кроме карты, которую она, похоже, опустошила, лишь две купюры по пятьдесят евро, которые она решила пока не менять.
Серб выгрузил сумки на остановке. Зарядил дождь. Аня с ужасом подумала, что сейчас бы всё еще ждала автобуса возле «Икеи». Она неловко благодарила, он некрасиво улыбался. Уехал. Размазывая дворниками дождь по лобовому стеклу, слепя фарами, подрулил к остановке 84-й.
По улице ехали цыгане. Лошадь – тощая, коричневая, с пушистой белой челкой – тянула повозку со ржавыми бортами, в которой разместились, вытянув ноги в джинсах, два мальчугана. Бородатый цыган в дутой жилетке на рубаху, с сигаретой, зажатой в зубах, держал вожжи.
Аню разбудили скрип и бряканье подков по асфальту. Выскочив из кровати, она прошлепала в гостиную, прилипла носом к стеклу, не решаясь открыть окно.
– Ты чего подорвалась?
Руслан позади нее, зевая, уже натягивал худи, сгребал с полки кошелек, ключи, пропуск. Машинально рассовал всё это по карманам. Подошел.
– Они в трущобах живут, под трамвайным мостом. Сам видел. Картонки какие-то составили, фанеру, пленка на крышах. В общем, из дерьма и палок.
– И у них там лошади?
Цыган остановил свою повозку прямо под их окнами, у мусорных контейнеров, прохрипел что-то, не оборачиваясь.
– Да я не помню, мимо проезжал на прокатном велике, – бросил Руслан на ходу.
Мальчишки лениво перелезли через борт. Обшарили все четыре бака, наполняя тележку банками из-под кока-колы, пива и еще какими-то железками, приставленными к контейнерам сбоку, будто специально для них.
Лошадь стояла, опустив голову; на глазах у нее были черные шоры.
– Сегодня Карине объявлю, что ухожу.
Руслан в прихожей впихивал ногу в кроссовку – он всегда это делал стоя, качаясь и подпрыгивая, теперь еще косился взглядом в телефон, который попискивал на тумбочке. Не ответил про Карину. Не услышал?
Цыганская повозка уехала.
Аня представила, как лошадь, груженная мусором, напрягает ноги, спину, трусит по асфальту, а машины всё равно обгоняют ее, недовольно сигналя. Водители костерят цыган, старик на козлах не реагирует, мальчишки посмеиваются. Они привыкли. И она привыкнет быть просто «женой Руслана».
Созвон с Кариной был долгим и бестолковым. Камеры решили не включать, не отвлекаться. Аня говорила, что это предел: не может она больше писать про тональники и расчески. Тошнит от вовлечений, подводок к покупкам и «полезных статей». Всё. Она займется чем-то другим, когда привыкнет жить в эмиграции.
Заметила, что называет их с Русланом эмигрантами, в то время как в его офисе прижился термин «релоканты». Было в нем что-то временное, как в советских «командировочных». Переживать из-за командировки – глупо, и возвращение на родину – если оно и состоится – не будет выглядеть ни проигрышем, ни раскаянием. Поработали год-другой за границей – и вернулись. Возможно, в случае с Русланом, Андреем Иванычем, Марой всё так. Но Аня себя и релоканткой не ощущала. Пока Карина накидывала решения, чтобы удержать ее в команде: «переведем на другой продукт», «сдвинем (но чуть-чуть!) сроки сдачи текста», «вечером по зуму выпьем, что у тебя там стряслось в Белграде?!» – Аня так и не подобрала себе определения.
– Считай, что я выгорела, заболела. Не знаю, руки сломала.
– Сплюнь! Ты понимаешь, сколько там бабла слетит? Клиент же на тебя пришел, всё подписали, всё горит. Останься хоть до Нового года.
– Нет. Ну не могу я больше слова тратить на это.
– А на что можешь? – где-то там, в своей московской квартире, Карина резко повысила голос. – Халтуру опять взяла параллельно – так и скажи! Нечего из себя писателя строить… У нас тоже, знаешь, терпение не резиновое.
– Да какую халтуру!
– На что ты жить станешь? Роман твой не напечатали… Руслана уволят – и что? Ты же не копила никогда!
Карина, воспитывающая сына одна, знала, о чем говорила.
– На работу устроюсь.
– Без языка? – было слышно, как Карина что-то жует. – Ты меня убила прям. Черт, клиент звонит. Итого: когда пришлешь драфт?
– Я серьезно.
Аня почувствовала, что сейчас разревется. Решение принято, но Карину, с которой с детства дружили, было жалко.
– Нет, всё, я ухожу, – хрипло добавила Аня.
Карина отключилась.
На экране появилось сообщение: «Организатор завершил конференцию». Аня, нервно покачиваясь на стуле, таращилась в ноутбук, как на дверь, которую захлопнули перед ее носом. Казалось, Карина сейчас ей перезвонит; чего в горячке не сделаешь? С клиентом поговорит – и наберет, как обычно.
Ноутбук молчал. Его экран вскоре погас.
За окном, на ветке корявого клена, сырого от утреннего дождя, примостились пара голубей. Обычно они устраивались гораздо дальше – на крыше и балконе суда, а эти почти в стекло стучатся.
И тут затренькали уведомления – Аню выпиливали из всех рабочих чатов. Команда: второй копирайтер, рекламщик, дизайнер, ассистентка и сама Карина – отображались в Телеграме со статусом «Был(а) давно». Хотя сообщения от них приходили Ане всего час назад. Заблокировали, значит.
Аня начала было сама что-то печатать Карине, затем стерла.
За окном по мокрому асфальту брели школьники в легких куртках и кедах. Аня тоже решила пройтись – до Нового года всего ничего, можно хотя бы посмотреть, как сербы наряжают елки. Отвлечься. И Руслану купить подарок. Зря не выбрала что-нибудь в Москве, не заказала онлайн.
Вышла из дому, побрела к набережной. Свернула направо у «Югославии». Разглядывала крапчатую плитку под ногами. Перешагнула отметку «1000 м», намалеванную белой краской.
Дальше набережная плавно поднималась, дебаркадеры уже не так теснились, и Дунай под ясным небом преобразился. Вспомнилось, как Чехов цвет океана сравнил с купоросом. Иному и не понять, что это за оттенок такой, но Аня знала. Мать летом привозила им с Русланом «свойские» помидоры, скорее бурые, чем спелые, с боками в голубую крапинку. Купоросом, голубым раствором,
