Набойкин. Я нахожу, князь, что кроме того, что Бобырев был вчера в самом странном положении…
Князь Тараканов. Да, странном — c’est le mot![177]
Набойкин. Кроме того, есть еще другое соображение, которое в этом деле должно иметь решительную силу…
Князь Тараканов. Послушаем ваших соображений, мсьё Набойкин! Vous voyez, messieurs: je suis bon enfant![178]
Набойкин. Соображение это заключается в том, что Клаверов занимает известное положение в административной сфере и что в этом качестве он не просто частное лицо, а некоторым образом деятель политический…
Князь Тараканов. Да… это соображение очень веское.
Клаверов. Позволь, однако, Набойкин, не о том речь…
Набойкин. Ну нет, Клаверов, теперь твое дело сторона. Теперь это дело между мною и князем; мы обсудим его со всех сторон, и когда мы кончим, ты должен будешь безусловно покориться тому решению, которое мы положим.
Князь Тараканов. Разумеется, Клаверов, вы не можете быть судьей в своем деле… я нахожу ваше мнение совершенно справедливым, мсьё Набойкин. (В сторону.) Mais quelle comédie de chenapans![179]
Набойкин. Итак, я говорю, что Клаверов занимает известное положение в административной сфере, но этого, конечно, было бы недостаточно, чтоб не распространять на него общих условий и требований света. Главное заключается в том, что он занимает свой высокий пост с честью, что он полезен, что он необходим!
Князь слегка наклоняет голову в знак согласия.
Служат очень многие, но не многие представляют собой известное направление, олицетворяют известный принцип! С этой точки зрения Клаверов есть такая личность, в которой, можно смело сказать, нуждается вся благомыслящая часть русского общества!..
Клаверов. Но послушай же, Набойкин!
Князь Тараканов. Шт… Теперь ваше дело сторона!
Набойкин. (входя мало-помалу в азарт). С этой точки зрения личность Клаверова приобретает значение совершенно особое; с этой точки зрения, нанести Клаверову оскорбление — значит нанести ущерб тому принципу, которому он служит, — не так ли? Засим, имеет ли он право рисковать собой? принадлежит ли он вполне самому себе? Вот вопросы, на которые я, по совести, не вижу никакого другого ответа, кроме отрицательного. Если б Бобырев оскорбил, например, меня, я не рассуждал бы; я просто потребовал бы от него удовлетворения, потому что тут дело шло бы между равными; но будь я на месте Клаверова, я положительно объявляю, что не обратил бы никакого внимания на сделанное мне оскорбление!
Князь Тараканов. Браво, мсьё Набойкин! Клаверов! по этим начальным выводам вы можете предугадывать, что, в сущности, распря ваша с Бобыревым заранее нами решена.
Набойкин. Представимте, например, князь, что какой-нибудь негодяй оскорбил вашего дядю…
Князь Тараканов. Нет, мы этого представлять себе не будем, cher мсьё Набойкин! Мы лучше оставим старика моего в стороне…
Клаверов. Набойкин! да разве ты не замечаешь, что князь шутит?
Князь Тараканов. Нет, Клаверов, я не шучу! повторяю вам, что я от всей души желаю быть вам полезным и в этом смысле вполне разделяю мнение мсьё Набойкина, что вам отнюдь не следует принимать горячо к сердцу оскорбление, нанесенное вам господином Бобыревым.
Набойкин. Не правда ли, князь? Следовательно, если насчет этого мы согласны, то весь вопрос заключается единственно в том, каким образом устроить, чтоб дело это умерло, так сказать, в самом своем рождении, чтоб отношения продолжались прежние, чтоб, одним словом, не осталось ни малейшего следа всех этих дрязгов?
Князь Тараканов. Да… в самом деле… ведь это вопрос весьма важный!
Клаверова сильно подергивает.
Набойкин. Да не волнуйся же, Клаверов! Предоставь нам с князем устроить это дело! Я полагаю, князь, что Бобырев в настоящую минуту сам не рад всему случившемуся, стало быть, есть все поводы думать, что с этой стороны дело уладится самым приличным для Клаверова образом. Бобырев извинится, Клаверов извинит — между старыми товарищами все это легко, все попятно. Точно так же легко будет устроить, чтоб Обтяжнов и младенцы были безмолвны…
Князь Тараканов. Да, ведь тут еще младенцы присутствовали — c’est grave![180]
Набойкин. Младенцев можно заставить молчать — это я беру на себя. Я просто докажу им, что Клаверов поступил вполне великодушно и что в этом деле надо щадить Бобырева…
Клаверов. Да остановись же, Набойкин! ведь это просто невыносимо!
КнязьТараканов. Замолчите, Клаверов! ведь вас предупредили, что тут играет важную роль государственная необходимость, а государственная необходимость, разумеется, идет прежде всего…
Набойкин. Но здесь есть еще одно обстоятельство, которое гораздо важнее младенцев. Надобно вам сказать, князь, что Бобырев наделал глупостей…
Клаверов. Одним словом, князь, после нашего отъезда Бобырев поступил с своею женой до такой степени отвратительно, что она была вынуждена оставить его.
Набойкин. Это обстоятельство действительно усложняет дело, и если Софья Александровна сама не возьмется содействовать нам устроить ее примирение с мужем.
Князь Тараканов. (внезапно встает и берется за шляпу). Pardon, messieurs, но это действительно в такой степени усложняет дело, что я окончательно не могу присутствовать при дальнейшем разъяснении его.
Те же и Софья Александровна.
Софья Александровна. Я попросила бы вас на минуту повременить, князь!
Князь Тараканов. Вы были здесь, Софья Александровна?
Софья Александровна. Да, я была в той комнате, и, как ни заботился мсьё Клаверов, чтоб я не слыхала, что здесь происходит, я многое слышала. Позвольте же мне самой принять хоть маленькое участие в тех заботах о моей судьбе, которые так обязательно взяли на себя эти господа. Петр Сергеич! вы так страстно желаете, чтоб я помирилась с мужем, что у меня нет сил лишить вас такого невинного удовольствия. Вы будете довольны мной: я сейчас же возвращаюсь домой и надеюсь, что всякие соображения, как вы любите выражаться, помогут нашему примирению.
Клаверов. Чтоб вы снова подверглись оскорблениям, чтобы снова какой-нибудь Бобырев осмелился поднять на вас руку — ни за что в свете!
Софья Александровна. Вы странный, Клаверов! Вы играете кожей, а не внутренностями, как выразился об вас когда-то мой муж… конечно, с чужих слов. Повторяю вам: я твердо решаюсь возвратиться к мужу. Я возвращаюсь к нему не потому, чтобы чувствовала какие-нибудь угрызения совести, чтобы вдруг открыла в нем какие-то достоинства… нет, я так же мало люблю его, как и прежде, и так же мало нахожу в нем привлекательного. Я просто возвращаюсь потому, что не могу сделать иначе, что над судьбой моей висит что-то тяжелое, что мне, одним словом, деваться некуда… (Прерывающимся голосом.) Да, вы показали мне жизнь в настоящем ее свете, Клаверов! вы сделали ее для меня гадкою!
Клаверов (сентиментально). Жизнь не от нас зависит, Софья Александровна! Она отравляет нас в наших лучших стремлениях, она безжалостно срывает лучшие цветы на пути нашем!
Софья Александровна. Как вы удивительно выражаетесь, Клаверов! Позвольте мне, в свою очередь, дать вам полезный совет: выкиньте из головы, что вы директор департамента, и тогда, я уверена, вы будете выражаться свободнее. Таким образом, я возвращаюсь к мужу, messieurs, но только что за жизнь ожидает меня впереди! И скука, и упреки, и оскорбления — всё тут! (Вздрагивает.) Зато мсьё Клаверов избегнет скандала, зато никто не будет ему больше мешать приготовляться к докладу, зато он сохранит свое место и не потеряет прав на всеобщее уважение… разумеется, если господа Камаржинцев и Апрянин будут достаточно скромны! Князь! вашу руку! (Подает руку князю и хочет уйти.)
Те же и курьер.
Курьер. (подавая Клаверову письмо). От господина Бобырева человек принес. Ждут ответа.
Клаверов. Скажи, что сейчас.
Курьер уходит.
Софья Александровна! одну минуту!
Софья Александровна останавливается.
(Клаверов распечатывает письмо и читает.) «Кажется, я вчера наделал тысячу глупостей, любезный Клаверов; если это так, то во всем виноват твой милый Свистиков, который постепенно накатал меня хересом до того, что я совершенно ничего не помнил, что делал. Во всяком случае, я желаю лично извиниться пред тобой и потому прошу уведомить меня, когда тебя можно застать дома. Бедная Соня так огорчилась всем происшедшим, что с раннего утра забралась к обедни»…
Общее изумление.
Набойкин. (первый приходя в себя). Ну вот, и прекрасно!
Князь Тараканов. Однако у вас отвратительно счастливая звезда, Клаверов!
Софья Александровна. Я надеюсь, что вы теперь довольны, Петр Сергеич! Но, о боже, какая же это гадость!
Клаверов. Господа! да нет, это не может так оставаться! Да объяснимтесь же, наконец! что же я должен, по-вашему, делать ввиду такого письма?
