Я ожидал, что собеседники мои завершат рассказ замечанием о "странностях Тамбовского Владыки". Можно было представить даже, что чуть циничные, как многие хирурги, они станут иронизировать о влиянии театральной драматургии на драматургию церковную (такую шутку отпустил мне на следующий день бывший тамбовский облздрав - доктор А. С. Гаспарян). Но Иезекиль Моисеевич и Ида Абрамовна, атеисты с более чем шестидесятилетним стажем, взглянули на давний эпизод иначе. Что-то привлекательное почудилось им в той ситуации. Признанный глава местного церковного мирка, вознесенный властями хирург-профессор, не только выслушал мнение простых людей, не только принял к сведению их неодобрительное о себе мнение, но и готов был под давлением общественности уйти в отставку.
...Полная официальная подпись архиерея начинается со слова "смиренный". Смиренный Архиепископ Лука... Встречи в Тамбове (я пробыл там три дня) подтверждали как будто: на новом месте в полном соответствии со своим саном и подписью Лука обуздал, смирил свой характер. Прихожане и коллеги-врачи запомнили его как человека доброго, житейски разумного, всегда готового признать свою неправоту или ошибку. Я даже нашел, как мне показалось, верное истолкование этой новой черты его. Лука добился наконец всего, чего хотел: ему позволили совместить архиерейство с хирургией. Его заслуги в обеих ипостасях признаны. Возникла душевная гармония, которая пресекла все и всякие конфликты. Смирение по отношению к Богу и людям естественная благодарность за оказанное благодеяние. Стройно получалось. Но просуществовала эта стройность недолго. И рухнула вот при каких обстоятельствах.
В Тамбове меня интересовала судьба городского собора. Лука несколько раз упоминал про этот собор в письмах к сыну. В феврале 1944 года тотчас после приезда в Тамбов: "Почти наверное отдадут нам большой двухэтажный собор". В мае: "Отказали в Москве открыть у нас собор, и это большое огорчение для меня", В июне: "Большая радость: Карпов сказал мне, как о решенном деле, что будет открыт собор или другой большой храм в Тамбове". Но очень скоро радость сменилась в нем огорчением: "Карпов твердо обещал мне открыть собор, а здешний уполномоченный говорит, что ему ничего не известно". И наконец 10 августа все того же 1944 года: "Собор будет открыт только по ходатайству верующих, но нет до сих пор инициаторов, все боятся". Эти письма написаны в пору самой нежной дружбы Сталина с Церковью. В месяцы, когда и архиепископ Лука - член Синода - кое-что весил в глазах Совета по делам Православной Церкви. Как же объяснить упорство, с которым власти водили за нос Тамбовского архиерея и его паству? Ответить мог только один человек - тогдашний секретарь епархии Иван Петрович Леоферов, о. Иоанн. Но Леоферов давно покинул Тамбов. Рукоположен в епископы и под именем Владыки Иннокентия занимает кафедру в Калинине (Твери). Вернувшись в Москву, звоню по телефону в Калинин. Владыка разрешает приехать. До бывшей Твери электропоездом теперь всего три часа ходу. Улица Софьи Перовской, II. Епархия. Полутораэтажный домик без всякой вывески. Хитро запрятанный дверной звонок.
Архиепископ Иннокентий - рыхлый старик, в толстых, скрывающих глаза очках - оказался неожиданно владельцем сильного, волевого голоса и хорошей дикции. Под стать голосу и суждения - четкие, без воды и трусливых уверток. Да, Председатель Совета по делам Русской Православной Церкви Карпов хотел открыть собор в Тамбове, но тогдашний председатель облисполкома Козырьков и первый секретарь обкома партии Волков - комсомольцы двадцатых годов всячески этому сопротивлялись. Козырьков, впрочем, вскоре умер. Владыка Лука диагносцировал у него неоперабельный рак желудка. Но Волков так до конца войны и не допустил, чтобы в городе открыли второй храм. А после войны в Москве об этом больше не заикались. Козырьков Иван Трофимович, кстати сказать, относился к Владыке неплохо, но рассматривал его только как медика, случайно попавшего в "церковный омут". Однажды, еще до болезни, он пригласил Луку к себе в кабинет и, желая выразить ему расположение, спросил:
- Чем вас премировать за вашу замечательную работу в госпитале?
- Откройте городской собор.
- Ну нет, собора вам никогда не видать.
- А другого мне от вас ничего не нужно, - ответил Лука и покинул облисполком.
С новым председателем, который сменил Козырькова, произошла у архиерея стычка еще более резкая. В конце 1945 года дана была команда награждать церковный люд. В середине декабря Лука и его секретарь получили приглашение явиться в облисполком, где по случаю торжества собрались руководители города, уполномоченный по делам Церкви и представители городской медицины. Началось все очень чинно. Председатель облисполкома поблагодарил в своей речи профессора Войно-Ясенецкого за успехи в лечении воинов и обучении медицинского персонала. За врачебную и педагогическую деятельность профессору вручалась медаль "За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.". Леоферову такая же медаль была вручена за патриотические проповеди и за сбор пожертвований на танковую колонну. После вручения медалей председатель добавил также, что хотя труд Войно как консультанта эвакогоспиталя завершен (госпитали эти осенью 1944 года покинули Тамбов и двинулись дальше на запад), но он надеется, что профессор и впредь будет делиться своим большим опытом с медиками города.
Если бы устроители торжества знали содержание ответного слова архиепископа Луки, то, очевидно, вообще отказались бы от церемонии. Раздосадованный ничтожностью награды и тем, что она дана ему лишь как врачу, Лука сказал следующее: "Я учил и готов учить врачей тому, что знаю: я вернул жизнь и здоровье сотням, а может быть, и тысячам раненых и наверняка помог бы еще многим, если бы вы (он подчеркнул это "вы", давая понять слушателям, что придает слову широкий смысл) не схватили меня ни за что ни про что и не таскали бы одиннадцать лет по острогам и ссылкам. Вот сколько времени потеряно и сколько людей не спасено отнюдь не по моей воле". У областного начальства реплика вызвала род шока. Какое-то время в президиуме и в зале царила тягостная тишина. Потом, кое-как придя в себя, председатель залепетал, что прошлое пора-де забыть, а жить надо настоящим и будущим. И тут снова раздался басовитый голос Луки: "Ну, нет уж, извините, не забуду никогда!"
По пути домой Владыка, все более раздражаясь, отдал секретарю злополучную медаль со словами: "Идите назад и скажите им, что такие награды дают уборщицам. Ведущему хирургу госпиталя и архиерею полагается орден". Леоферов утверждает, что ему так и не удалось после того получить аудиенцию у председателя облисполкома. Но похоже, что секретарь епархии не решился передать властям еретические речи своего начальника. Отказываться от награды, дарованной государством,- в 1945 году об этом никто и помыслить не смел.
Как видим, преосвященный упрямец вовсе не был столь смиренным, как показалось тамбовской пастве, знавшей его лишь в церкви и в быту. Опять эта "текучесть" человеческой натуры? Первый биограф Луки Войно-Ясенецкого, митрополит Куйбышевский Мануил так и полагает.
"О характере арх. Луки,- писал он,- существовали самые разноречивые отзывы. Говорили о его спокойствии, скромности, доброте и в то же время его высокомерии, неуравновешенности, заносчивости, болезненном самолюбии. Прожив долгую, сложную жизнь, он, очевидно, проявлял себя по-разному. Возможно, что громадный его авторитет в области хирургии, привычка к безусловному повиновению окружающих, особенно во время операции, создали у него нетерпимость к чужим мнениям, даже в тех случаях, когда его авторитет вовсе не являлся непререкаемым... Словом, это был человек с неизбежными у человека недостатками, но в то же время стойкий, гибкий и глубоко верующий".
Митрополит Мануил во многом прав. Его характеристику можно дополнить разве что еще одним наблюдением. Рассказы о спокойном и добром пастыре, так же как суждения о Владыке высокомерном и заносчивом, произносились не только в разное время, но, что еще важнее, исходили, как правило, из разных источников. В Тамбове, а затем в Симферополе Лука сохраняет два совершенно разных подхода к прихожанам и чиновникам. Это принципиальное разграничение сохранялось и в годы дружбы с верховной властью и после того. Областные и городские чиновники, покушавшиеся на духовную свободу и достоинство Луки, тут же получали сокрушительный отпор. На этой своей "малой земле" он по-прежнему никаких компромиссов не терпел.
В бунтарстве Войно-Ясенецкого есть еще одна черта, идущая уже не столько от характера, сколько от этических взглядов его. За каждой вспышкой преосвященного угадывается верность той туманной материи, что в обиходе зовется справедливостью. Впрочем, для самого Луки справедливость отнюдь не туманна. Для него она смыкается с точно и строго исполняемым законом. Исполнение закона (Божеского и человеческого) и есть, по его понятиям, высшая справедливость, которую надо отстаивать, за которую надлежит бороться, а то и пострадать. Аресты и ссылки верующих и священников возмущали Войно прежде всего тем, что они шли вразрез с законодательством. Нападки на Церковь, попытки навязать ей волю Советской власти нетерпимы для него опять-таки потому, что противоречат букве государственного закона. Этот строгий законник готов бороться даже против Патриархии, если она отрекается от собственных законоположений. Очередной свой протест Архиепископ Тамбовский устремил как раз против беззакония церковного.
