Карташев весело вскочил было, размахивая руками, но вдруг побледнел и стремительно потянулся к графину.
— Ой! — вздохнул он, когда пропустил несколько глотков, — мне вдруг так нехорошо сделалось…
— Господь с тобой, — бросилась к нему мать. — Ты ничего не ел еще! И я слушаю…
У Карташева тряслись руки и ноги.
— Ничего… ничего… лучше… Ах, мне совсем нехорошо… — Карташев вдруг бессильно опустился на стул, и, если б не подоспевшие Зина с Наташей, упал бы на пол.
— Ничего, пройдет, — ободряла его Аглаида Васильевна, — спирту, одеколон.
Аглаида Васильевна смочила одеколоном лоб, виски сына, дала понюхать спирту и ждала результатов, смотря напряженно в лицо сына. Это было мертвенно-бледное лицо с полузакрытыми, безжизненными глазами, такое вымученное и изможденное, что сердце матери сжалось от боли. Так бесконечно дорог он был ей и так бесконечно жаль было его в эту минуту: сколько мученья, неправды… Ведь этот человек был ее сын, сын, для которого мечтала она же когда-то небо достать! Что испытал он, что выстрадал бессознательно в этой каторге непередаваемых мелочей, называемой обучением ума и воспитанием души?!
— О, бедный, бедный мой мальчик! — И Аглаида Васильевна горячо целовала лицо и глаза сына.
— Нет, нет, поезжай в Петербург, — заговорила она, когда Карташев немного оправился и перешел на диван. — И я, может быть, также виновата, тоже помогала коверканью!.. Ах, как мне ясна вдруг стала вся эта уродливая картина нашей жизни… О, какая гадость… сколько лжи, фальши…
Карташев утомленно слушал.
— Гадость, мама! — произнес он, и слезы закапали у него из глаз. — Ах, как хотелось бы быть честным, хорошим, безупречным.
Карташев судорожно прижал руки к глазам и тихо, горько плакал. Плакали мать, Зина, Наташа, Маня. Плакали Ася и Сережа, хотя и не понимали ясно причины ни своих, ни слез других.
Аглаида Васильевна долго молча вытирала слезы.
— Будешь и честным, и добрым, и хорошим… будешь, потому что хочешь…
И, помолчав, она кончила:
— Я, может, и не укажу тебе дорогу… сам найдешь… Поезжай от меня… Поезжай в Петербург… становись на свою дорогу…
Аглаида Васильевна встала, перекрестилась и перекрестила сына.
— Да хранит тебя царица небесная! — торжественно сказала она.
И затем упавшим вдруг, точно пророческим голосом прибавила:
— Ох, тяжела будет твоя жизнь! Не пойдешь ты торным путем… не можешь идти — вижу я.
Карташев смущенно всматривался в себя: он хотел бы только, но ничего не чувствовал в себе, что давало бы силы идти твердо и неуклонно в сторону правды и счастья, лучи которой только вскользь в каком-то мраке мелькнули и скрылись в тумане. Он закрыл глаза.
— Я засну, — тихо прошептал он.
И все стихло. Во всем доме воцарилась гробовая тишина: надежда и радость, сила и гордость, выплывший на первую отмель молодой пловец спал своим первым безмятежным сном покоя после напряженной, изнурительной семилетней войны.
Какие-то веселые сны снились Карташеву. В сумерках несся по всему дому веселый, возбужденный голос погруженного в глубокий сон Карташева:
— Отдай паруса! Выноси кливер! Руль на бо-о-рт!
Маня, а за ней и все фыркали себе под нос.
— Ты, черт, что тут командуешь? Ура!
Карташев открыл глаза.
С окна в комнату прыгали Корнев, а за ним Долба.
— Корнев?! — встрепенулась Наташа и бросилась в комнату, где спал Карташев, чтоб предупредить Корнева.
Но Карташев уж проснулся.
— Что такое? Ничего не пойму! — орал Корнев.
— Что за скандал?! — весело оглядывался Долба.
— Есть хочу, — сказал, с наслаждением вытягиваясь, Карташев.
— Тёме есть, Тёме есть, — радостно закричала Наташа. И, повернувшись к Корневу и Долбе, веселая, счастливая, пожимая им руки, она повторяла: — Поздравляю, поздравляю.
Пришли и другие поздравить.
— В Питер? — спросила с едва уловимой грустной ноткой Наташа.
— А то куда же? — весело переспросил Корнев.
— Все, непременно, — засмеялся своим мелким смехом Долба.
— Счастливые, — протянула Маня, — там опера…
И, вытянув шейку, совсем уже барышня, бледная и хорошенькая, поддразнивая, она запела нежно:
Туда, туда, скорее в горы!
— Ка-а-рмен! — взвыл восторженно Корнев.
— Вас режут? — спросила Наташа.
— Без ножа режут!
— Поздравляю! — появилась в дверях Аглаида Васильевна.
— Чувствительнейше вас благодарю, — начал было комично Корнев и вдруг так растрогался, что приложился к руке Аглаиды Васильевны.
Долба последовал примеру Корнева.
— Ох, как чувствительно, — сказала рассеянно Наташа, — хоть сядьте, что ли?
— Да-с, Наталья Николаевна, расчувствуешься, — ответил с комичным жаром Корнев, прикладывая руку к сердцу, — смею доложить, на свет словно второй раз народился — такое воспаренье восчувствовал. Вот в учебнике-с писано: посмотри на Неаполь и умри, а я бы везде написал: окончи гимназию и…
— Черт с ней, — рассмеялся Долба.
— Молчи… неблагодарный! Господи, да неужели же я самонастоящий человек?!
— Ударь меня! — потребовал Долба.
Корнев ударил.
— Еще!
Корнев еще раз, сделав рожу, изо всей силы ударил его по спине.
— Нет, не сплю, — визжал Долба.
— А все-таки вы пропустили свою специальность, потому что вы актер, — сказала Маня.
— А вы Кармен.
Аглаида Васильевна сидела возле сына и радостно смотрела, как последний жадно, ложку за ложкой убирал суп.
— Постойте! Да что с ним такое? — спохватился Корнев.
— Отощал, — рассмеялся Карташев.
— Ну, и было дело, — сказал Корнев, приседая пред Аглаидой Васильевной.
— Слышала.
— Видеть надо было, что только было!
— Было и мохом поросло, — задумчиво вставила Зина, смотря в окно.
— Да, уже прошлое… — быстро, с каким-то сожалением повернулся к ней Корнев. — Когда прошло, как миг один…
— Так и вся жизнь, — грустно наклонила голову Аглаида Васильевна.
— Если б люди всегда помнили, что жизнь только миг, — вздохнул Корнев, поднося ноготь ко рту.
Все замолчали.
— Бросьте ногти, — строго скомандовала Маня.
— Виноват! — почтительно ответил он, быстро отдергивая руку.
Детство Тёмы*
Впервые — в журнале «Русское богатство», 1892, №№ 1–3.
По свидетельству Н. В. Михайловской, жены писателя, Гарин начал работать над «Детством Темы» с 1891 года, хотя отдельные эпизоды, относящиеся к его детству, он записывал еще в середине 80-х годов. «Еще в то время, когда мы жили в деревне, — рассказывает Н. В. Михайловская, — я случайно узнала, что Николай Георгиевич обладает способностью писать, то есть талантом беллетриста. Он любил тогда в минуты досуга составлять смету будущих доходов от своих посевов. Он давал волю своей фантазии, и бумага покрывалась самыми фантастическими цифрами… И вот я как-то раз заметила, что Николай Георгиевич пишет с увлечением в тетрадке что-то такое, что совсем не похоже на смету. Я его спросила, что он пишет? Николай Георгиевич с некоторым смущением ответил мне, что его иногда неудержимо тянет писать. Так и теперь — ему вдруг так живо вспомнились некоторые эпизоды из его гимназической жизни, что он сел и записал их» (Н. В. Михайловская, Мои воспоминания о Гарине-Михайловском. Идентичные экземпляры машинописи хранятся в Центральном Государственном архиве литературы и искусства СССР (ЦГАЛИ — Москва) и в Институте русской литературы (ИРЛИ — Ленинград).
Весной 1891 года Гарин читал писателю К. М. Станюковичу, знакомство с которым у него тогда только что состоялось, ряд написанных им, но еще не отделанных глав повести. «Когда он кончил читать, — вспоминает Михайловская, — Станюкович сердечно обнял Николая Георгиевича, поздравил, назвал его настоящим писателем» (там же).
Продолжал работать над повестью Гарин до 1892 года. В конце 1891 года он писал жене: «Вторую часть „Темы“ (которую повез я с собой) я переделал… Все говорят, что будет славная вещь. Начало уже набирается… Вот что… если тебе не трудно будет, найди „Смерть генерала“ — я пока что приготовлю здесь для мартовской книги продолжение „Темы“…» (ИРЛИ).
По свидетельству самого Гарина, произведение имеет автобиографический характер, — в нем нашли отражение многие подлинные факты и обстановка его детства; прототипами для Темы и его родителей послужили он сам и его родители, Глафира Николаевна (урожденная Цветинович) и Георгий Антонович Михайловские. «В „Детстве Темы“ вы прочтете много интересного из моей жизни. Там нет и тени вымысла, я все рассказал без утайки… и без рисовки!» — говорил Гарин литератору и библиографу П. Быкову (см. статью П. Быкова в Поли. собр. соч. Н. Г. Гарина, т. I, 1916, стр. VIII).
