Флот греческий стеснил русские корабли под самым городом, занял рукав Дуная, облегающий Доростол. Руссы были осаждены со всех сторон; уныла душа их; не слыхать живительного голосу.
– Братья мои и отроки! не умирать нам взаперти, умрем лучше в открытом поле!
Но где же Святослав?
С полком отчаянных всадников мчится он к куле главаря урманского.
Воян явился к нему в стан под Доростолом и с слезами на глазах сказал ему:
– Князь Святослав, спаси королевну, племеннйцу мою, покуда не пришло время конечной ее погибели!
– Воян! – сказал Святослав. – Я добуду ее из плену греческого! Борис воссядет на престол свой!
– О, если б она была с братьями своими в плену у Греков, я бы ждал спокойно твоей победы: кто против бога и тебя, Святослав.
– Где же она? – вскричал Святослав.
– Где? Пойдем, выручим ее! Возьми полк дружины с собою, и, бог даст, завтра в ночь рассыплем стены ее темницы, куда заключил ее хищник комитопул.
Не задумался Святослав, не выждал утра; велел вскочить на коней всадникам полка княжеского и, как туча на ветрах, понесся вслед за Вояном и Мавренем в трущобы шумские.
Не слезая с коней, мчались они ночь и день; к вечеру Маврень сказал:
– Стой! Близко. Кони измучились, надо дать им отдых да решать, что делать. Здесь одной силой не возьмешь: стены высоки; покуда взберемся на них по высоким елям вместо лестниц да заведем бой, стража урманская не ляжет мертва, не вырезав всех жен главаря; а вместе с ними и Райне будет та же участь. Был такой пример при Симеоне.
Поразила, эта новость Святослава; у него и душа и руки жаждали кровавого боя.
– Что ж будем мы делать? – вскричал он. – Или подползем гадами под сонных злодеев?
– Э, нет, князь великий, – отвечал Маврень, – мы повестим о приходе своем гулкими бубнами, звонкою песнею! Я научу певцов твоей дружины петь такую песню, что гусары встретят нас как родных. Пойте, братья, за мной:
Гой, гусаре, песню заневахме!
Иди, песня, из уст в уста ладно!
Встречай, Майя, единого сына,
А сестрица – родимого брата,
А девица – заручника-друга!
Ладно пойте, братья!
Гой, спытаем, все ли гласы вкупе,
Нет ли в битве со врагом измолкших?
Слышно ль Майе радостный глас сына?
А сестрице – ласковый глас брата,
А девице – сердечный глас друга?
Ладно! пойте, братья!
Чу, навстречу идут домачицы,
Копят слезы на печаль, на радость,
Отзовется ль радостный глас Майе,
А веселый – милице-сестрице,
А сердечный – душице-девице?
Ладно! Ну, я еду вперед повещать, что идем; спуститесь с горы, я буду уже у оград кулы. Послышите звук рога – запевайте; по второму знаку – рысью выберетесь из лесу на долину; тут ни дороги, ни тропинки нет; а доедете до речки, речкой по воде вправо; ступайте, куда извивается между крутью берегов, приведет под скалу; тут налево выбита по скале дорожка в гору, как раз к воротам кулы. Ну, с богом!
И Маврень помчался рысцой вперед; подъехав к воротам оград кулы, он затрубил с треском в медный рог, так что стражи над воротами и на боковых башнях вздрогнули и в один голос подали оклик.
– Спите вы, братья! По первому звуку голоса не подали! а главарь со всем гусарством под горой! – вскричал Маврень. – Да, ну! не слышите! откладывай ворота! – И Маврень загремел в рог снова.
Дружина Святославова с звонкой песнею вышла из лесу в долину, покрытую непроходимым терном. На противоположном берегу, на обрывистой скале, видны были стены и башни кулы. По камышкам речки, как между двумя гранитными стенами, пробирались они к куле.
Между тем всполошенная стража подала знак старшине и привратнику. И когда по второму звуку рога отвалили ворота, Святослав с дружиной своей скоком взлетел по вырубленной в скале от истока речки дороге, и прежде нежели стража кулы опомнилась, он уже был на дворе замка. Стража перевязана, все входы и выходы заняты Руссами.
Убитая горем, выплакавшая все слезы скорби и любви, Райна не привыкла еще засыпать под черными сводами своего заключения. Вокруг закоптелых стен широкие лавки устланы были дорогими коврами, обложены подушками, и это составляло все украшение покоя. Пространен, мрачен и пуст он был; слабый свет ночника в стене освещал Райну; Райна сидела, склонив голову на кисть руки, как бездыханная, а в углу спала старуха.
Дни Райны как будто кончились: нет для нее будущего, все чувства жизни погрузились в прошедшее, в страшный мир думы, населенный призраками живого и мертвого. Все тут перед ней: что сбылось, что виделось и чувствовалось, и близкие душе, и враги, и свет, и мрак, и все смута, которая не дает сердцу ни жить, ни умереть.
Вдруг послышался звук рога; Райна очнулась, затрепетала и упала на колени, обратив очи к разжелезненному окну под самым потолком.
Раздался второй звук рога, послышался шум, голоса все ближе и ближе.
– Боже небесный! вынь душу мою из тела! – вскричала Райна, с ужасом оглянувшись на дубовую дверь, обитую железом, когда раздался стук и загремел голос: «Отворите!»
Вздрогнула и старуха спросонок.
– Кто там? – крикнула она, подбежав к двери.
– Отворяй, Жика! – повторил голос.
– Староста! Зачем это он! – сказала старуха, вынимая запор. Дверь заскрыпела, кто-то откинул ее нетерпеливо.
– Райна! – раздались знакомые голоса.
Райна вскинула руки, хотела вскрикнуть, но голос измер на устах ее.
– Райна! Душица моя! Смотри, вот он, спаситель твой! – повторял Воян, приподнимая ее и целуя в плечо.
– Воян! не место здесь радоваться! – сказал сурово Маврень.
– Правда, правда! – отвечал Воян. – Пойдем скорее! Благодарность твоя еще впереди.
Святослав помог Райне спуститься с каменных крутых лестниц. Они сошли на широкий двор, где перевязанная стража кулы окружена была русской дружиной.
– Вы будете свободны, – сказал Святослав, – в городе вашем все цело. Скажите главарю, что мы взяли только свое!
– Спасибо за милости! Да что нам в них! – отвечал старшина стражи. – Не вы изрубили нас, оплошных, так изрубит главарь. Были в руках ваших жены его или нет, да порог переступила чужая нога, их пометает главарь со скалы.
– Спаси несчастных, князь Святослав! – сказала Райна.
– Ступайте служить мне; а жен освободим.
– С женами что хочешь делай, они не виноваты и вольны; а мы со стражи не пойдем! – отвечал старшина.
– Не пойдем! – повторили все.
– Жаль мне вас, храбрых! – сказал Святослав. – Но делать нечего: правы и честны ваши слова!
По приказу князя отперли терема. Маврень объявил женам главаря, что они свободны и чтоб скорее выходили из своего заключения.
– Я здесь не в неволе, – отвечала каждая из них, – от мужа своего не пойду, а убить убейте, воля ваша.
– Уж это таков народ! – сказал Маврень. – Ну, бог с ними, поезжайте, покуда из соседней кулы урманской не пришли на помощь.
Райну посадили на коня. Подле нее с одной стороны ехал Святослав, с другой – Воян.
Дружина выбралась со двора и понеслась вслед за князем: часть ее осталась еще, чтоб прикрывать путь от преследований.
Дорогой Райна узнала о судьбе братьев своих и Преслава.
– Куда же едем мы? – спросила она.
– Нет тебе теперь иного прибежища в Болгарии, кроме стана Святославова, – отвечал Воян.
Вот спустились уже с гор, едут по течению Зары, вдали открылась туманная даль: это берега Дуная. Стало смеркаться; на возвышении около селения загорелись огни.
– Это войско, – сказал Маврень.
– Должна быть стража, но Русь или Греки – неизвестно.
Посланные проведать донесли, что это Греки в окопе. Нахмурилось чело Святослава.
– Братья, – сказал он к дружине, – две первые сотни следуйте позади; вам на руки королевна болгарская; а прочие за мной, открывать путь к Доростолу!
И Святослав поскакал прямо на стражу греческую. Греки расположились около огней, ужинали беззаботно; откуда было им ждать неприятеля: Руссы в тесной осаде.
Внезапный гай[370] налетевшей русской дружины всполошил их; они схватились за оружие, бросились к коням; но поздно: Руссы смяли их, окружили со всех сторон, обезоружили.
– Отдать им коней: пусть скачут в стан свой и повестят, что следом за нами идет русский князь и дружина русская, – сказал Святослав.
Грекам отдали коней, и они, как вожатые дружины русской; мчались вперед и на плечах своих принесли ее на левое крыло стана греческого.
Святослав сдержал слово, открыл путь к Доростолу. Все левое крыло разметалось от мечей его, бежало на высоты, где была ставка царская. Суматоха распространилась по всему стану. Цимисхий содрогнулся, когда ему донесли, что сам Святослав явился с великими силами от вершин Дуная.
