Дальше, дети, глупость; и это, пожалуй, глупость; можно, дети, и влюбляться можно, и жениться можно, только с разбором, и без обмана, без обмана, дети. Я вам спою про себя, как я выходила замуж, романс старый, но ведь и я старуха. Я сижу на балконе, в нашем замке Дальтоне, ведь я шотландка, такая беленькая, белокурая; подле лес и река Брингал; к балкону, конечно, тайком, подходит мой жених; он бедный, а я богатая, дочь барона, лорда; но я его очень люблю, и я ему пою:
Красив Брингала брег крутой,
И зелен лес кругом;
Мне с другом там приют дневной, —
потому что я знаю, днем он прячется и каждый день меняет свой приют, —
впрочем, отчий-то дом был не слишком мил и в самом деле. Так я пою ему: я уйду с тобою. Как вы думаете, что он мне отвечает?
Ты хочешь, дева, быть моей,
Забыть свой род и сан, —
потому что ведь я знатная, —
Но прежде отгадать сумей,
Какой мне жребий дан.
«Ты охотник?» — говорю я. «Нет». — «Ты браконьер?» — «Почти угадала», — говорит он, —
Как мы сберемся, дети тьмы, —
потому что ведь мы с вами, дети, mesdames и messieurs, очень дурные люди, —
То должно нам, поверь,
Забыть, кто прежде были мы,
Забыть, кто мы теперь, —
поет он. «Давно отгадала, — говорю я, — ты разбойник»; что ж, это правда, он разбойник, да? он разбойник. Что ж отвечает он, господа? «Видишь, говорит, я плохой жених тебе»:
О дева, друг недобрый я;{53}
Глухих лесов жилец, —
совершенная правда, глухих лесов, потому, говорит, не ходи со мною,
Опасна будет жизнь моя, —
потому что ведь в глухих лесах звери, —
это неправда, дети, не будет печален, но тогда я думала и он думал; но все-таки я отвечаю свое:
Красив Брингала брег крутой,{54}
И зелен лес кругом;
Мне с другом там приют дневной
Милей, чем отчий дом.
В самом деле, так было. Значит, мне и нельзя жалеть: мне было сказано, на что я иду. Так можно жениться и любить, дети: без обмана; и умейте выбирать.
Месяц встает
И тих и спокоен;
А юноша-воин на битву идет.
Ружье заряжает джигит;
И дева ему говорит:
«Мой милый, смелее
Вверяйся ты року», —
в таких можно влюбляться, на таких можно жениться.
(«Забудь, что я тебе говорила, Саша, слушай ее!» — шепчет одна и жмет руку. «Зачем я не говорила тебе этого? Теперь буду говорить», — шепчет другая.)
— Таких любить разрешаю и благословляю, дети:
Мой милый, смелее
Вверяйся ты року!
Совсем развеселилась я с вами, — а где веселье, там надобно пить,
Гей, шинкарочка моя,{55}
Насыпь меду ӥ вина, —
мед только потому, что из песни слова не выкинешь, — шампанское осталось? — да? — отлично! — откупоривайте.
Гей, шинкарочка моя,
Насыпь меду ӥ вина,
Та щоб моя головонька
Веселонька була!
Кто шинкарка? я шинкарка:
А у шинкарки чорни бривки,
Ковани пидкивки!
Она вскочила, провела рукой по бровям и притопнула каблуками.
— Налила, готово! — mesdames и messieurs, и старикашка, и дети, — берите, щоб головоньки веселоньки були!
— За шинкарку! за шинкарку!
— Благодарю! пью свое здоровье, — и она опять была за роялем и пела:
Да разлетится горе в прах! — {56}
и разлетится, —
И в обновленные сердца
Да снидет радость без конца, —
так и будет, — это видно:
Черный страх бежит, как тень{57}
От лучей, несущих день;
Свет, тепло и аромат
Быстро гонят тьму и хлад;
Запах тленья все слабей,
Запах розы все слышней…
Глава шестая
Перемена декораций
— В Пассаж! — сказала дама в трауре, только теперь она была уже не в трауре: яркое розовое платье, розовая шляпа, белая мантилья, в руке букет. Ехала она не одна — с Мосоловым; Мосолов с Никитиным сидели на передней лавочке коляски, на козлах торчал еще третий юноша; а рядом с дамою сидел мужчина лет тридцати. Сколько лет было даме? неужели двадцать пять, как она говорила, а не двадцать? Но это дело ее совести, если прибавляет.
— Да, мой милый, я два года ждала этого дня, больше двух лет; в то время как познакомилась вот с ним (она указала глазами на Никитина), я еще только предчувствовала, но нельзя сказать, чтоб ждала; тогда была еще только надежда, но скоро явилась и уверенность.
— Позвольте, позвольте! — говорит читатель, — и не один проницательный, а всякий читатель, приходя в остолбенение по мере того, как соображает, — с лишком через два года после того, как познакомилась с Никитиным?
— Так, — отвечаю я.
— Да ведь она познакомилась с Никитиным тогда же, как с Кирсановыми и Бьюмонтами, на этом пикнике, бывшем в конце нынешней зимы?
— Совершенная правда, — отвечаю я.
— Так что ж это такое? вы начинаете рассказывать о 1865 годе?
— Так.
— Да можно ли это, помилуйте!
— Почему ж нельзя, если я знаю?
— Полноте, кто же станет вас слушать!
— Неужели вам не угодно?
— За кого вы меня принимаете? — Конечно, нет.
— Если вам теперь не угодно слушать, я, разумеется, должен отложить продолжение моего рассказа до того времени, когда вам угодно будет его слушать. Надеюсь дождаться этого довольно скоро.
4 апреля 1863.
Варианты из первоначальной редакции романа, не вошедшие в текст журнала «Современник», видимо, по цензурным соображениям.
К стр. 362.
Через год новая мастерская уже совершенно устроилась, установилась, пришла в порядок; [обе] мастерские были тесно связаны между собою, передавали друг другу заказы; одна исполняла часть работы другой, когда той случалось быть заваленной заказами; между ними был постоянный текущий счет. Размер их средств вместе был уж настолько обширен, что, если бы они сблизились еще больше, можно было бы открыть магазин на Невском. Это опять стоило довольно долгих хлопот Вере Павловне и Мерцаловой. Хотя отношения между девушками той и другой компании были тесные, хотя все они были между собою знакомы, хотя часто одна компания принимала у себя в гостях другую, хотя часто они соединялись для поездок за город летом, но все-таки мысль о слиянии счетов двух различных предприятий была мысль новая, которую долго надобно было разъяснять. Однако же выгода иметь на Невском свой магазин была очевидна, и после нескольких месяцев хлопот о слиянии двух предприятий в одно Вере Павловне и Мерцаловой удалось достичь этого. На Невском явилась новая вывеска: «Au bon travail. Magasin des Nouveautés».
С открытием магазина на Невском дела начали довольно заметно становиться еще выгоднее прежнего. Магазин входил в моду, — не в высшем кругу, до этого куда ж бы! — но все-таки в кругах довольно богатых, то есть дающих выгодные заказы.
Через два-три месяца стали замечаться в магазине посетители, отличавшиеся любознательностью, несколько неловкою, которой как будто конфузились сами, которая как будто сопровождалась в них не тою мыслью, какою сопровождается обыкновенная любознательность в любознательных людях: «Ведь если я интересуюсь тем, чем интересуешься ты, то, вероятно, ты смотришь на меня с расположением и постараешься, как можешь, сам просветить меня», — нет, а как будто другою мыслью: «Конечно, ты на меня смотришь косо и стараешься спрятать хвост от меня, но меня все-таки не проведешь». Таких посетителей было два-три человека, и бывали они каждый раза по три, по четыре. В их «любознательности» прошло еще месяца полтора. А месяца через полтора приехал к Кирсанову один отчасти знакомый, а больше незнакомый ему собрат по медицине и после различного разговора о различных медицинских казусах, главным образом после рассказов гостя об удивительных успехах того метода врачевания, которого он тогда держался и который состоял в том, чтобы больному несколько дней не давали ничего пить: «потому что все болезни состоят в худосочии, а соки постоянно выделяются из организма, следовательно, если не давать нового источника для этих отделений, то худые соки по необходимости истощатся, и через то болезнь пройдет»[13], сказал, что, между прочим, имеет [сообщить] Кирсанову приглашение: один просвещенный человек, много наслышавшийся о Кирсанове, желает познакомиться с ним. Кирсанов отвечал, что отправится к просвещенному человеку завтра же.
