Из руководителей укомола один Ушаков жил вместе с матерью в деревне, всего в полутора верстах от города.
Обитатели общежития сдавали свои пайки Эмме Артуровне, она и готовила им обед, поэтому в первую половину месяца сыты были все, а во вторую только одна Эмма Артуровна.
Рабочий день начинался со светом и продолжался допоздна, семьями не обзаводились, почти все свое время комсомольские работники проводили в городе или в разъездах, днем питались всухомятку, а перед сном обедали, ели суп и кашу, сваренные Эммой Артуровной еще с утра.
Как это и свойственно педантичной немке, Эмма весьма уважала субординацию, поставила в комнату Славы лучшую кровать и единственный в доме мягкий стул, она даже принесла Славе утром кофе - морковный кофе, но он гордо отказался.
В первые дни Шабунин часто беседовал с Ознобишиным.
- Как ты там? Чем занимаетесь? Надо побольше ездить по уезду. Общаясь с людьми, всегда найдешь правильное решение. Почаще забегай!
Советы свои он не навязывал, но ими невозможно было пренебречь, столько в них содержалось здравого смысла и целенаправленности.
Как-то Славу позвали вниз, в укомпарт, к телефону, звонил Семин.
- Ознобишин, зайди-ка побыстрее в ЧК.
- А что случилось?
- Придешь, узнаешь.
Слава заторопился, в ЧК зря не зовут.
ЧК находилась рядом с аптекой. Кирпичный особнячок в три окна, до революции жил в нем исправник.
Дверь заперта. Слава постучал. Открыла дверь девица с подстриженной челкой и в шинели.
- Вы что некультурно стучите? Звонка не видите? Вам кого?
- Семина.
- Он вас что, вызывал?
- Что за бюрократизм? - рассердился Слава. - Ты-то чего допрашиваешь?
Девица отступила от двери, Слава повысил голос, значит, имел на то право.
- Пройдите.
Комната, в которой помещался Семин, выглядела какой-то необжитой. Семин сидел за круглым, прежде обеденным столом, справа от стола сейф и слева сейф, несколько табуреток. Сам Семин все такой же розовый и даже более гладкий, чем в Успенском.
- Что ж долго? - упрекнул он Славу.
- А что случилось?
- Не торопись, всему свое время, - остановил его Семин и покровительственно осведомился: - Ну, как ты там у себя?
- Нормально, - сказал Слава. - Но все-таки что случилось?
- Ничего, - сказал Семин. - Ничего не случилось.
- Зачем же я понадобился?
- Так положено, - многозначительно сказал Семин. - Ты теперь в номенклатуре, и я должен кое-что тебе выдать.
Не поднимаясь с табуретки, он отпер сплющенным ключом один из сейфов.
- Получай.
- Что это?
- Средство самозащиты и даже нападения при столкновениях с классовым врагом.
Он положил перед Славой тяжелый револьвер с большим вращающимся барабаном.
- И четырнадцать патронов к нему.
- Что это? - переспросил Слава с некоторым даже испугом. - Зачем это мне?
- Наган, браунингов и маузеров у нас сейчас нет, - объяснил Семин. Пиши расписку и получай вместе с разрешением на право ношения оружия.
- А куда же его? - растерянно спросил Слава.
- Носи в кармане, кобуры у меня тоже нет, - деловито сказал Семин. Достанешь где-нибудь.
Так Слава Ознобишин стал обладателем здоровенного нагана, какими пользовались в царское время полицейские и который теперь полагалось ему носить на случай столкновения с классовыми врагами.
Шла вторая неделя жизни Славы в Малоархангельске, когда Шабунин с утра вызвал к себе Ознобишина.
- Еду в Куракино на весь день, неспокойно там, а ты занимай мой кабинет и звони по телефону.
- Кому?
- У тебя что, дел в волостях нету? Учись руководить людьми.
Телефоны только еще появились в Малоархангельске. Не хватало ни проводов, ни аппаратов. На первых порах аппараты поставили лишь в отделах исполкома, в военкомате, в милиции да связали укомпарт с волостными комитетами. До комсомола очередь не дошла, и укомол руководил местными организациями посредством личного общения и переписки.
Ознобишин сперва не понял Шабунина.
- Обойдемся, Афанасий Петрович, без телефона, зачем беспокоить волкомпарты?
Шабунин укоризненно поглядел на Ознобишина.
- А ты подумай. Если звонят из укомпарта, если вам доверили телефон, растет ваш авторитет? Привлекает внимание волкомпартов к комсомольским делам?
Позвал Селиверстова, заведовавшего в укомпарте канцелярией, помощника Шабунина.
- Ознобишин посидит у меня в кабинете, пусть пользуется телефоном...
Слава чувствует, как вырос он в глазах Селиверстова.
И вот Слава в кабинете секретаря уездного комитета партии.
Невелика комната, скромно ее убранство. Письменный стол из мореного дуба на львиных ножках, привезенный сюда из чьего-то поместья. К нему приставлен расшатанный канцелярский стол. Десяток венских стульев. Вешалка у двери. А ведь именно отсюда осуществляет Коммунистическая партия руководство уездом, здесь обсуждаются самые важные вопросы и принимаются самые ответственные решения.
Слава садится за стол Шабунина. Перед его глазами во всю стену висит карта уезда.
Слава не чувствует себя на своем месте. Однако Афанасий Петрович советовал пользоваться телефоном. Снимает трубку, приставляет к уху. Молчание. Слава кладет трубку на рычаг и снова снимает. Молчание. Слава не умеет разговаривать по телефону. Рассматривает аппарат. Сбоку какая-то ручка. Если покрутить? И неожиданно слышит: "Станция". Слава теряется. И снова нетерпеливее: "Станция".
- Мне... мне Скарятинскую волость... Скарятинский волком, - говорит Слава.
- Соединяю, - отвечает "станция".
Слава слышит далекий напряженный голос.
- Кто это? - испуганно спрашивает Слава.
- Иноземцев.
Иноземцев - секретарь Скарятинского волостного комитета партии... Чудо!
Слава берет себя в руки.
- Товарищ Иноземцев, говорит секретарь укомола Ознобишин. Позовите, пожалуйста, секретаря волкомола Чечулина.
- Ванька, ты? Чудеса техники, да и только! Ну, как ты там? - Слово в слово повторяет он вопрос Шабунина, всего час назад обращенный к нему самому, тут же вспоминает, что Чечулин так и не сообщил, сумел ли волкомол заставить кулаков рассчитаться с батраками, в Скарятине взято на учет много молодых батраков, и уже сердито кричит: - Что вы там прохлаждаетесь?! Если не обеспечите ребятам нормальные условия, вызовем тебя в укомол...
Чечулин оправдывается, уверяет, что кулаки рассчитаются в ближайшие дни, а Слава с каждой минутой становится все снисходительнее - сказочно удобно руководить далеким Скарятином по телефону.
Он звонит в Колпну, в Покровское...
В кабинет никто не заходит. Все, вероятно, осведомлены об отсутствии Шабунина.
Все чаще и чаще Слава поглядывает на карту. Такой карты нет больше ни у кого в Малоархангельске.
Вот он, Малоархангельский уезд, за который Слава отвечает теперь не меньше, чем Шабунин.
Слава подходит к карте. Многие деревни и села он знает только понаслышке. Хорошо он знает только Успенскую волость да дорогу от Успенского до Малоархангельска. А теперь ему предстоит побывать везде. Ну, если и не везде, то во многих, во многих местах. На карте обозначены леса и реки, дороги, пруды, погосты, и теперь до всех этих мест ему дело.
Перед ним Россия, со всеми своими радостями и бедами, урожаями и недородами, со всем тем, что заполняет жизнь живущих в этих местах людей.
Малоархангельск, Орел, Кромы, Ливны... Несколько веков назад окраинные земли Российского государства. Здесь казаки и станичники оберегали русскую землю от вражеских воинов. Здесь боярские дети ездили по степи, высматривая появление иноземцев. Здесь до заморозков жгли в полях траву, чтоб на многие версты открывалась бескрайняя степь. Здесь вдоль логов и оврагов, в разделах и балках возникали деревушки...
Глаза Славы перебегают от названия к названию...
Бог ты мой! Сучья плота, Гнилая плота, Черемуховая плота, Васильева плота, Дальняя плота... Разве их все запомнишь? А запомнить надо обязательно!
А сколько колодезей! Пьяный колодезь, Ясный колодезь, Долгий колодезь, Доробин колодезь, Копаный колодезь, Упалый колодезь, Вошеватый колодезь... Что ни колодезь, то деревня.
А всяким Выселкам и числа нет...
И все это его Колодези и Выселки, здесь он призван служить людям, собирать с ними невиданные урожаи и читать нечитаные книги...
И ему вдруг захотелось наверх, к своим сверстникам, к товарищам по укомолу, вместе с которыми он должен делать жизнь в этих Колодезях и Выселках...
Слава еще раз взглянул на карту и вышел в канцелярию.
- Пойду в мезонин, к ребятам, - объяснил он Селиверстову. - С ними мне как-то сподручнее.
- Давно пора, - хмыкнул Селиверстов ему вслед. - Нечего занимать чужой кабинет.
20
Ни звезд, ни всполохов, ни даже теней за окном, сплошная темнота. И сам Слава точно в безвоздушном пространстве. Ощущение безнадежности осветило его. Ни проблеска надежды на что-нибудь хорошее.
