две – алкашкам матери и дочери. Комнаты стариков являли собой стерильную бедность. Новизной сияли только два огромных холодильника, остальное прожило со стариками всю жизнь. Старуха пожаловалась, плотно закрыв дверь:
– Никакого спасу. Раньше мать работала продавщицей, чистенькая была, аккуратненькая. А дочка сразу не задалась, сызмальства с мужиками тёрлась. Они и споили.
– Со всего района к ним пьянь ходит! – подхватил старик. – Милицию вызывай, не вызывай. Они их выставят, через день шобла опять тут. На даче круглый год живём, чтоб их, тварей, не видеть. И в дождь, и в холод на даче.
– Они продавать согласны? – вмешалась Вика.
– Когда трезвые, согласны. Сегодня трезвые, у них денег ни копейки, – закивала старуха. – Дом старый, потолки высокие, квартира тёплая, двор зелёный, воздух чистый. Магазины кругом.
– Пошли к алкашкам, – предложила Дина.
– Запах там, но это вымоется. А уж обои поклеить – дворец, – старуха засеменила к дверям комнаты соседей и постучала.
– Не поеду никуда! – заорал из-за двери хриплый женский голос.
– Ничего, ничего, заходите, – закивала старуха.
В просторных смежных комнатах стояли кровати, заваленные тряпьём, и отчётливо пахло мочой. На полу лежала пьяная костлявая женщина неопределённого возраста, из носа у неё текло, размазываясь по нижней части лица. Она оттирала это рукавом драного халата и просила детским голосом:
– Мам, гони их, гони! Не поеду никуда, не поеду!
Возле окна на диване, не снимая обуви, спал бомж, у ног которого свернулся пушистый котёнок. За столом сидела другая костлявая женщина неопределённого возраста. Глаза у неё были мутные, волосы как пакля, ситцевое платье на груди порвано и залито чем-то красным.
Собственно, это красное и стояло на столе одной недопитой бутылкой и двумя пустыми под столом. А непритязательная закуска заветренными кусками темнела с тарелок. Сросшиеся брови Дины чайкой вспорхнули на лоб.
– Опять двадцать пять! Аля, я покупателей привела! Ты обещала, Аля! – заискивающе обратилась старуха к сидящей костлявой и обернулась к Вале с Викой. – Не стойте в дверях, через порог нельзя, примета плохая.
Но тут уже было не до примет. Костлявая повернулась, сидя на стуле, уставилась на группу в дверях, икнула, хлопнула ладонью по столу, отчего подпрыгнули стаканы:
– Двухкомнатную в центре! В кирпичном доме! И точка!
– Уже нализалась! – развела руками старуха. – Когда ж успела-то?
– Будет двухкомнатная, Чижик на моей Таньке женится, – она показала пальцем на бомжару. – Я ж скоро помру…
– Их выкидывать – бандюков нанимать, чтоб пару рук-ног переломали, ещё штука баксов, – буднично заметила Дина. – Извините, но я их трезвыми видела. Прибрано было. Когда всё засрать успели?
– Как трезвые, всё моют, даже лестницу! Извиняются целый день! – подтвердила старуха. – Час назад были нормальные. Видать, Чижик бутылки принёс.
– А Чижик им кто? – спросила Валя.
– Свою комнату пропил, к ним прибился.
– Не поеду никуда, – вяло откликнулась с пола Танька. – Дед с бабкой помрут, мы с Чижиком их комнаты займём.
– Раньше нас от водки своей помрёшь! – возмутилась старуха. – Мы с дедом весь год на свежем воздухе на полезном труде! Сто лет проживём!
– Жадные! – ответила Танька с пола, грозя худым грязным пальцем. – Всё лето огород копают, банки крутят. Жрут своё, а пенсию складывают.
– Тебе что до наших пенсий?! – завопила старуха.
– Два холодильника купили, машину купили… Подохнешь на своих холодильниках! Хату продашь, а нас с матерью на улицу, как Чижика… Чижик мне котёнка принёс, – заплетающимся языком выговорила Танька и уснула, присвистывая.
– Тут и не отмыть за ними, – брезгливо заметила Вика.
– Своими руками отмою! Что ж нам, из-за этих тварей тут жизнь доживать? Мы с дедом три семьи кормим. Сыну на заводе зарплату не платят, дочку с детьми муж бросил. Всё лето на зиму запасаем, да ещё из-за этой пьяни комнаты не сдать!
– Недоглядела я, позавчера было чисто, никакого Чижика, никакого котёнка, – извинилась Дина на улице.
– Сюда – никогда! – на Валю словно пахнуло бедою детства.
– Можно дёшево купить, – заметила Дина. – Старики уже на всё согласны, а этим бутылку поставить, на Луну выедут.
– Не хочу! – помотала головой Валя. – А насчёт здоровья, Дина, что делаете?
– По утрам по парку гуляю, – отчиталась Дина. – Природа не храм, а мастерская. Есть у меня для вас ещё квартира, на следующей неделе пойдём смотреть. Там все трезвые.
Вечером домой неожиданно позвонил Горяев, устало сказал:
– Если не украду тебя на ночь, совсем не будет сил жить…
Валя уже сидела за ужином с матерью и Викой, но мгновенно согласилась.
– Поманил, и понеслась, как оглашенная, – покачала головой мать.
А Вика одобрительно подмигнула:
– Новые шузы напяль.
Слава привёз Валю к «Мосфильму», оказалось, напротив него за светлым забором с причудливыми вазонами стоят охраняемые особняки и дворцы. Валя прежде думала, что это продолжение «Мосфильма», где тоже снимают кино, и изумилась, когда перед машиной разъехались ворота и выпрямили спины люди в форме.
Её провели по лестницам совково-помпезного особняка, отделанного мрамором и породами ценного дерева, мимо аляповатых ваз, раскидистых комнатных растений в допотопных кадках и здоровенных пейзажей в золотых рамах. В просторном номере в креслах сидели Горяев и молодой мужчина в строгом костюме, а горничная накрывала на стол.
– Это Никита. Это Валентина, – представил Горяев без всякой конспирации.
– Рад познакомиться, – вскочил Никита и поцеловал Вале руку. – Жена – ваша поклонница. Отличная передача про террористов, на неё шикарная обратная связь!
– Вам осетринки разогреть или баранинки? – заботливо спросила горничная.
– Чаю, если можно. – Валя не понимала, куда попала и в каком качестве.
Её посадили напротив массивного камина из серого мрамора, и всё время хотелось пересесть, отвернуться и спрятаться от его тёмной распахнутой пасти.
– Побегу свеженького заварю. А может, шампанского, вина, коньяка, сока? – Было видно, старается от любви, а не от служебного рвения.
– Нет-нет, спасибо.
– Всё-таки я не понимаю, Виктор Миронович, как Шаймиев может быть единственным кандидатом в президенты? – спросил Никита. – Только в СССР из одного арбуза выбирали лучший.
– Никто не понимает, тем более он поддержал ГКПЧ, а потом переметнулся к ЕБНу. Но вообще Шаймиев не моя компетенция.
– Извините, Валентина, сейчас испарюсь, будете свою передачу разбирать, – виновато пообещал Никита. – Виктор Миронович, всё-таки согласитесь, что в 1991 году работали социальные лифты. Можно было нажать на кнопку и доехать доверху. А теперь долби и долби кайлом твёрдую породу.
Валя успокоилась, значит, приехала на законных основаниях, можно сказать, по выборам Ельцина.
– Революция – это скоростные лифты, а обычная жизнь – твёрдая порода. И надо стараться реже угадывать из окна Старой площади, кто кем поставлен и кто кого лоббирует, а просто работать, – жёстко ответил Горяев.
– Но мы работаем на государство, которого пока не существует, – несмело возразил Никита. –
