и впрямь в наследственном размере костей. И в конечном счете я передал бы карту в центр для более опытных специалистов.
Марин кивнула:
— А что, если я скажу вам, что акушер-гинеколог миссис О’Киф не сделала ничего из этого?
— Тогда я скажу, что этот врач допустил огромную ошибку, — проговорил доктор Тербер.
— У меня все. — Марин села рядом со мной и тут же тяжело выдохнула.
— Что случилось? — прошептала я. — Он отлично справился.
— А вам когда-нибудь приходило в голову, что не только у вас есть проблемы? — резко сказала Марин.
Гай Букер поднялся, чтобы задать вопросы радиологу:
— Говорят, что умная мысль приходит опосля, верно, доктор Тербер?
— Все так.
— Как давно вы даете показания в качестве эксперта?
— Десять лет, — сказал доктор.
— Полагаю, вы не бесплатно делаете это?
— Нет, мне платят, как и всем экспертам, — ответил Тербер.
Букер посмотрел на жюри присяжных:
— Ясно. Сейчас тут крутятся большие деньги, да?
— Протестую! — воскликнула Марин. — Он и правда полагает, что свидетель ответит на риторический вопрос?
— Снимаю вопрос. Доктор, разве несовершенный остеогенез не является редким заболеванием?
— Является.
— Допустим, акушер-гинеколог в небольшом городке может за свою жизнь не встретить ни одного случая?
— Это так, — ответил Тербер.
— Тогда не справедливо ли будет утверждать, что только специалист станет искать доказательства НО на УЗИ?
— Среди медиков есть старая поговорка про то, что слышишь звон и не знаешь, где он, — согласился Тербер, — но любой образованный акушер-гинеколог должен уметь расшифровать показания УЗИ и увидеть красные флажки. Возможно, она не смогла бы определить, что именно они означают, но увидела бы отклонение от нормы, а значит, перевела заботу о пациенте на следующий уровень.
— Есть ли другие состояния, кроме несовершенного остеогенеза, при которых может быть ясное изображение мозга на УЗИ?
— Летальная форма врожденной гипофостфатозии, но это крайне редкое явление, и это не изменило бы потребности пациента в высокоспециализированной помощи.
— Доктор Тербер, вы когда-нибудь получаете особенно ясный внутричерепной снимок… у здорового ребенка?
— Иногда. Если плоскость ультразвукового поля на конкретном снимке каким-то образом проходит через нормальный черепной шов, а не кость, тогда внутричерепной снимок получится четким. Однако мы делаем множество снимков мозга, рассматривая разные внутричерепные структуры, а швы очень тонкие. Практически невозможно видеть множество снимков мозга в множестве проекций, если датчик каждый раз попадает в шов. Если бы я увидел изображение, которое показывало бы ближайшее поле мозга очень четко, а другие изображения нет, то предположил бы, что одно изображение было получено из черепного шва. В данном случае, однако, все снимки мозга показывали все внутричерепные структуры невероятно четко.
— А что с длиной бедренной кости? Вы когда-либо встречали низкие показатели бедренной кости во время УЗИ на восемнадцатой неделе беременности, а потом рождался совершенно здоровый ребенок?
— Да. Иногда показания отличаются на самую малость, потому что плод шевелится или находится в необычном положении. Измеряют два или три раза, берут самую длинную ось, но даже малейшее отличие на восемнадцатой неделе — мы говорим о миллиметрах — может значительно понизить процентиль. Зачастую, когда мы видим пограничный показатель короткой бедренной кости, ее неправильно измерили.
Букер подошел к нему:
— Какой бы полезной технологией не было ультразвуковое исследование, это не точная наука, верно? Некоторые снимки могут быть точнее других?
— Да, четкость структур плода варьируется. Это зависит от множества факторов — размеров матери, положения плода. Диапазон широк. В определенный день мы можем видеть не очень отчетливо или, наоборот, крайне ясно.
— На УЗИ восемнадцатой недели, доктор, можно ли наверняка сказать, что у ребенка третий тип НО?
— Можно сказать, что есть проблемы со скелетом. Можно увидеть показатели, как те, что есть в карте Шарлотты О’Киф. Чем больше гестационный возраст, если видны сломанные кости, значит можно в целом полагать, что у плода третий тип НО.
— Доктор, если Шарлотта О’Киф была бы вашим пациентом и вы увидели результаты УЗИ восемнадцатой недели и не было бы сломанных костей, то вы бы порекомендовали ей последующее наблюдение?
— Основываясь на коротких бедренных костях и деминерализованном черепе? Совершенно верно.
— И как только вы бы увидели сломанные кости на последующих УЗИ, сделали бы вы то же, что и Пайпер Риис: немедленно направили миссис О’Киф к перинатологу в центре высокоспециализированной помощи?
— Да.
— Но могли бы вы дать окончательный диагноз, что плод миссис О’Киф страдает НО, на восемнадцатой неделе, основываясь исключительно на результатах первого УЗИ?
— Ну… — Тербер замешкался. — Нет.
Иногда я задумываюсь, что подразумевается под термином «чрезвычайная ситуация». Каждый учитель в школе знал о судебном процессе и о том, что оба моих родителя участвуют в нем и столкнулись лбами. Весь штат знал об этом, а может, и вся страна благодаря газетам и телевидению. Даже если они считали, что моя мать не в себе или жаждала денег, то, конечно же, испытывали сочувствие ко мне, загнанной в безвыходную ситуацию. И тем не менее на математике на меня накричали, потому что я не слушала учителя. На следующий день я должна была писать тест по английскому, по лексике, девяносто слов, которые я, скорее всего, никогда не буду использовать в жизни.
И я готовила для этого карточки. Я написала:
Гиперчувствительный — очень, очень, очень чувствительный.
Но не в этом ли весь смысл? Если ты чувствительный, то не обязан ли воспринимать все слишком серьезно?
Мандраж — страх.
Используй в предложении:
У меня мандраж из-за этого глупого теста.
— Амелия!
Я слышала, как ты звала меня, но знала, что не обязана отвечать. Все же мама, — а может, Марин — платила сиделке, от которой пахло нафталином, чтобы она присматривала за тобой. Она была в доме уже второй день, и, честно говоря, я не сильно впечатлилась. Она смотрела сериал «Центральная больница», хотя ей следовало играть с тобой.
— Амелия! — громче закричала ты.
Я со скрипом отодвинула стул от стола и потопала вниз по лестнице.
— Ну что еще? — требовательно спросила я. — Я же пытаюсь делать уроки.
И я увидела: медсестру Рэтчид стошнило на пол.
Она прислонилась к стене, ее лицо стало цвета пластилина «Силли патти».
— Думаю, мне надо домой… — всхлипнула она.
Да уж! Я не хотела подхватить бубонную чуму.
— Сможешь присмотреть за Уиллоу, пока не вернется мама? — спросила она.
Будто я не делала этого всю свою жизнь.
— Конечно. — Я замешкалась. — Но сначала вы тут все уберете, хорошо?
— Амелия! — прошипела Уиллоу. — Ей же плохо!
— Ну а я этого делать не буду, — прошептала я, но сиделка уже шла за шваброй.
— Мне нужно учить
