"Пусть думают, что хотят. Я им не нанялся в подмастерьях ходить, в учениках. Я в армии на вездеходах ездил, на Ай-Петри экскурсантов возил, а там не такие дороги, и то с ветерком, бывало... Мне заработать нужно, жизнь обстроить, обставить, как у людей. Тогда пожалуйста, тогда я тебе и десять норм бесплатно отработаю. А то вот ты понервничал - это относилось и к Мацуеву, и к Федьке, и, вероятно, ко всей бригаде целиком, - а потом домой пришел, жена тебя встречает, не жена, а сдоба калорийная, и дом у тебя гастроном с универмагом, и мотоцикл, наверное, в сарайчике стоит. А мне почему валяться по чужим углам, слушать чужую храпотню?.. Не-ет, я себе жилы вытяну и на кулак намотаю, а выбьюсь. А потом я тоже добренький буду, не хуже тебя. Понял?"
Последнее слово вырвалось вслух, невольно для него. На соседней койке приподнялась лохматая голова Антона, и хриплый сырой голос спросил:
- Ты что, партию, что ли, переигрываешь? Ферзей ходи, не ошибешься.
- Спи давай.
- Чокнулся человек, - сказала голова замирающим голосом и опустилась на подушку. - Доигрался...
Пронякин, стиснув зубы, повернулся к стене. И решил сразу и бесповоротно: "По-своему жить буду. Так-то лучше. Наряд закроют, тогда посчитаемся, кто кого лучше".
С тем он и заснул, со злорадной усмешкой на жестком, обтянутом смуглой кожей лице.
6
Небо нависло над гаражами, плоское и беспросветно серое. Задранные кузова машин, казалось, на метр не достают до него. На стенках кабин, на ручках и оловянных медведях, потерявших свой блеск, выпала бисерная роса.
Пронякин, с ватником на одном плече, прошел к своей машине. Он сбросил ватник на сиденье и запустил двигатель. Затем вышел и, открыв капот, протянул ладони над двигателем. Ему бьшо приятно стоять на сыром холоде и греть руки и знать, что в кабине тепло. Рядом, сумрачный и, должно быть, не проспавшийся после вчерашнего, возился Федька.
- Утро доброе, - сказал Пронякин. - Ну как, хмельно было вчера?
Федька ухмыльнулся полусонно и посмотрел на него, точно впервые увидел.
- А ты чего удрал-то?
- А что, заметно было? - спросил Пронякин и пожал плечом. Ему хотелось показать, что он ничуть не обижен и что они все же обидели его.
- Чудак ты, - сказал Федька.
- Честное слово?
Федька помолчал и спросил:
- Фигурную отвертку дашь?
- Чего спрашиваешь? Бери.
- Хотя не надо, - сказал Федька. - Простая возьмет... А ты все-таки чудак.
Гена Выхристюк, почесывая за ухом, прислушивался к двигателю. Цилиндры работали с неравномерным металлическим стуком, и выхлоп был густой и черный, как бывает, когда засоряются отверстия в распылителях форсунок. Гена страдальчески морщил лоб. Косичкин с блуждающей на лице тревогой, тоже вслушивался в его двигатель. Меняйло суровым и неподвижным взором уставился на медведя, отирая руки промасленными концами. Мацуев искоса поглядел на Пронякина и сунул голову под задранный капот.
От гаража Пронякин ехал последним. Он мог обойти их перед карьером, но не хотел пока что мозолить им глаза. Все равно он возьмет свое с первой же ходки. "И черта с два меня тогда прижмешь, - подумал он спокойно и беззлобно. - Руки будут коротки. Главное-то было прилепиться, а уж не отлепиться я как-нибудь сумею".
Он сделал три ходки и стал делать четвертую, когда вдруг начало моросить. Он увидел дрожащие извилистые потеки на запотевшем стекле, и у него упало сердце. "Теперь все, - сказал он себе. - Теперь они тебя на трехосных обдерут запросто". Но, подъехав к карьеру, он с удивлением разглядел всех своих на пустыре у выездной траншеи. Они как будто и не собирались возвращаться в карьер. Самосвалы выстраивались в шеренгу, сминая траву облепленными глиной скатами.
Пронякин остановился и высунулся под мелкий дождь.
- Неужто опять взрывать собрались?
- Дождик, не видишь? - сказал Федька. Он вытащил из-под кабины лопату и стал соскребывать рыжую глину с покрышек.
- Ну и что - дождик?
Мацуев, не глядя на него, вытянул руку вперед и пошевелил толстыми пальцами.
- А то, что не потянет машина по мокрому. Вылазь, загорать будем.
- И долго?
- Про это в небесной канцелярии спроси.
- Ну, а посыпать чем-нибудь нельзя? Гравием, цебнем. Пес его знает чем, хоть солью.
- Посыпали. Не помогает. Сам же глины с нижних горизонтов навезешь.
- Так, - сказал Пронякин. - Так. Значит, актировать будем день? Как бы вроде по бюллетеню?
- Значит, актировать, - сказал Мацуев. - Пятьдесят процентов гарантированных - твои.
- Выходит, двадцать один рублик...
- Выходит, так.
Пронякин поставил свой "МАЗ" последним в ряду и надел ватник. Он стоял у дороги и тупо смотрел, как подходят самосвалы других бригад. Молчаливые, угрюмые водители ставили машины во второй, в третий, в четвертый ряд и вылезали, заглушив двигатель. С этой минуты дождь переставал для них существовать. Он был страшен только машинам, грозным, свирепым машинам, этот мелкий, как стая мошки, дождик.
Пронякин медленно побрел к конторе. Последние самосвалы поднимались из карьера, тяжело урча и буксуя, и виляли задом, как гарцующие жеребцы. А на крыльце конторы одни уже забивали козла, а другие молча жевали, расправив газеты с кусками хлеба и колбасы или с крутыми голубоватыми яйцами и помидорами, уставясь в грязь перед собою пустым, неподвижным взглядом.
- Присаживайся, - сказал Мацуев. - Ничего, привыкай.
-- Я привыкаю, - ответил Пронякин.
Он сидел, сгорбившись, сунув руки под ватник, на лбу у него пролегла напряженная складка. Мацуев поднялся и отсел к игрокам. Они стучали костяшками по мокрым доскам крыльца и негромко покрикивали:
- Братцы, я мимо.
- Ну и балда. Ты тоже мимо?
- Наш заход. Дуплюсь с обоих концов.
- Тюря, гляди, с чего идешь. Ты чувствуешь, с чем я остался?
"И что меня сюда занесло? - думал Пронякин. - Сколько ни ездил, по каким дорогам, по глине, и на диффер садился, и в студеной степи с заглохшим мотором сидел. И никогда я не думал, что такой паскудный дождишко может меня остановить. Пропащее место выбрал ты себе, Пронякин. Чувствуешь, с чем ты остался?"
Дверь конторы открылась, вышел начальник карьера. Соломенный брыль сидел на нем набекрень, и синий заношенный плащ был короток: из рукавов едва не по локоть торчали худые руки с тяжелыми кистями. Щеки и горло начальника с острым кадыком заросли темной щетиной.
"Должно, обещался не бриться, пока руда не пойдет", - решил Пронякин. Начальник смотрел на дождь, помаргивая и зябко ежась.
- Ну что, товарищи козлы, - спросил он, - стучим помаленьку?
Игроки взглянули на него снизу, и кто-то ответил:
- Чего же еще остается?
- Да, конечно, - вздохнул Хомяков. - Больше нечего.
-- Последние деньки достукиваем. Как достанем руду, там уж не постучишь.
Хомяков усмехнулся.
- Как же, достанешь с вами. Чуть что, вы уже и размокаете.
- А это уж вы зазря, Владимир Сергеич, - сказал Мацуев, повернув к себе обе ладони с костяшками. Они совсем спрятались в его ладонях, и он разглядывал их, оттопыривая губу. - Разве ж мы одни размокаем? В Лебедях-то, наверно, тоже булькали. Да и на Михайловском руднике.
- Что верно, то верно, - сказал Хомяков. - В Лебедях я сам на часах засекал: пять минут дождик - и размокает.
- Ну так чего ж? - спросил Мацуев. Он говорил с неуловимым превосходством старшего, который, однако, подчиняется мальчишке. - У нас-то все-таки глыбже. И глина не та. И карьер узковат. Еще хорошо, ежели эта история на неделю. А ну как на весь октябрь зарядит?
- Не зарядит, - убежденно сказал Хомяков. - Метеорологи обещают чудесный месяц. А там и до морозов рукой подать.
- Подать, да не очень. А метеролухам верь! Они всегда чудеса обещают. В сентябре вон тоже погоду обещали.
Хомяков помолчал и сошел с крыльца.
- Белгород звонит, - сказал он. - Спрашивают: "У вас хоть одна бригада работает?"
- Рыба! - сказал Мацуев игрокам. - Считайте. Костяшки торопливо застучали. Хомяков, подняв голову, смотрел в пустынное небо.
- Чудаки! - сказал он, дернув худым плечом. - Что может сделать одна бригада? Для газеты им нужно, что ли?
- А вы б им, Владимир Сергеич, в окошко посоветовали глянуть. Над ними, видать, не каплет. Не
знают, что тут у нас творится. Колеса буксуют. Глина. Дороги крутые. Кто ж может заставить?
- Заставить, конечно, никого нельзя, - вздохнул Хомяков. - И все это, друг мой Мацуев, очень прескверно. Пойти, что ли, к слесарям на водоотлив, как там у них...
- Сходите, - посоветовал Мацуев. - Только не одни там в Белгороде болельщики. Мы тоже как-нибудь за это дело болеем...
Хомяков нерешительно двинулся по грязи, широко разнося длинные ноги в забрызганных брюках и баскетбольных кедах. Плащ свисал с его лопаток, как с вешалки. Затем он остановился.
- Мацуев, слушай-ка, все-таки как только кончится, не засиживайтесь. Договорились?
- Мы-то не засидимся, - пообещал Мацуев. И добавил, понизив голос: Завял парнишка на корню. Нервничает. Да оно и понятно, своей-то руды не было у него еще, только в институте про нее учил. А в институтах чему их там обучают? Не разбери-пойми...
