Иннокентий Омулевский - Попытка - не шутка

— Не ушиблись ли вы? — повторила она, и голос ее прозвучал на этот раз далеко уже но так мягко, как прежде.

Матов опомнился, наконец.

— Не беспокойтесь, пожалуйста, я отделался испугом, — сказал он, неловко освобождая свою исцарапанную правую руку от колючего куста, за который она до сих пор все еще машинально держалась. Доктор только теперь догадался снять фуражку и раскланяться с хозяйкой Завидова.

— У вас, кажется, царапина на руке… кровь, — заметила она, отходя немного в сторону, чтобы дать ему возможность выбраться на тропинку.

— Да, но это такие пустяки, о которых не стоит и говорить, впрочем… они чрезвычайно приятны для меня, так как доставляют мне случай…

— Извините меня и мою собаку, — холодно прервала девушка доктора и, отдав ему легкий поклон, стала торопливо сходить вниз по тропинке.

Лев Николаевич как будто замер на месте. С минуту он смущенно смотрел на ее черную лакированную шляпу с игриво развевавшейся позади лентой, на изящный карабин, висевший у нее за спиной на такой же лакированной перевязке, и вдруг вспомнил, что где-то оставил перед этим в испуге свое ружье. Матов тотчас же отыскал его и бессознательно кинулся в погоню за быстро удалявшейся между тем владелицей Завидова.

— Позвольте, сударыня, побеспокоить вас на минуту, — тревожно сказал он, догнав ее и вежливо приподнимая фуражку, — я имею удовольствие встретиться с Евгенией Александровной Белозеровой… если не ошибаюсь?

Девушка удивленно обернулась.

— Не знаю, может ли это доставить кому-нибудь удовольствие, но я действительно Белозерова, — спокойно проговорила она. — Что вам угодно?

— Доктор Матов, — почтительно поклонился Лев Николаевич, рекомендуясь.

Он сделал при этом легкое движение правой рукой, но Белозерова, по-видимому, и не думала протягивать ему своей.

— Что же вам угодно, Матов? — холодно повторила она только.

Доктор не сразу ответил ей, на минуту сконфузился, отчасти потерялся.

— Я проездом в Завидове, остановился здесь отдохнуть на неделю и желал бы ознакомиться с гигиеническим положением рабочих на вашем железном заводе… — понемногу оправился наконец Лев Николаевич. — Именно с этой целью я ходил вчера же, как только приехал, сделать вам визит… но…

— Обратитесь за этим к моему управляющему, — невозмутимо ответила Евгения Александровна. — Я не вмешиваюсь сама в дела завода.

— В таком случае, — сказал Матов, — позвольте мне, по крайней мере, лично засвидетельствовать вам мою благодарность, когда я осмотрю его.

— Ее так же легко может передать мне и мой управляющий, чтоб вам не трудиться самим, — заметила она не без иронии.

— Значит, вы отказываете мне в чести вашего знакомства… если только я так вас понял? — несколько настойчиво спросил доктор.

— Да, я отказываю себе в чести знакомства с вами, — проговорила она отрывисто и нетерпеливо.

— Но… скажите, почему же именно? — еще настойчивее осведомился Лев Николаевич.

— Нет никаких уважительных причин к нему, — сухо ответила Белозерова.

— Мне кажется, — возразил доктор, — нет также с вашей стороны и достаточной причины отказывать в этом невинном удовольствии дорожному человеку, который, как я в данное время, желал бы отдохнуть несколько минут в обществе другого, равного себе по образованию, по…

— Не знаю, насколько вы образованны, г. Матов, — живо перебила она его — но не сомневаюсь в вашей порядочности и потому попрошу вас или идти вперед, или дать мне дорогу: я не желаю продолжать ни к чему не ведущего разговора.

Нетерпение Евгении Александровны заметно возрастало с каждым ее словом.

— Сию минуту… — учтиво поклонился доктор. — Но прежде, чем мы расстанемся, мне хотелось бы напомнить вам об одном из ваших родственников, с которым я познакомился месяц тому назад в Петербурге. Может быть, мои сведения о нем будут небезынтересны для вас…

— У меня нет там родственников, — сказала Белозерова по-прежнему сухо.

— Я говорю о князе Петре Михайловиче Львове-Островском…

При этом имени легкое судорожное движение чуть-чуть искривило тонко очерченные губы девушки. На одно мгновение она как будто смутилась, но глаза у нее тотчас же сверкнули холодным огнем, и как-то особенно резко отозвался в ушах Матова ее решительный бесстрастный ответ:

— Подобное знакомство не делает вам чести; скажу даже больше — оно прямо указывает мне, что я хорошо поступила, не приняв бесчестия видеть вас у себя в доме.

Лев Николаевич вспыхнул как порох.

— Мне остается только пожалеть, сударыня, — сказал он, едва сдерживая овладевшее им негодование, — что на вашем месте не стоит в эту минуту мужчина…

Белозерова гордо выпрямилась, выслушав этот слишком прозрачно замаскированный вызов.

— И, однако ж, даже глупость настоящей фразы не заставит меня изменить ни моего намерения, ни моего взгляда на вашу особу! — проговорила она с затаенной горечью и медленно, почти величаво пошла вперед.

— Вы перемените его… вы должны будете переменить его! — запальчиво крикнул ей вслед Матов.

Но хозяйка Завидова даже не оглянулась на доктора.

Лев Николаевич не скоро после этого пришел в себя; он решительно не мог определить теперь, что с ним делается: его попеременно бросало то в жар, то в холод. Это было какое-то невыразимо странное состояние, в котором хаотически перемешалось несколько самых разнородных чувств, заглушая одно другое; то брало верх негодование, то вдруг оно уступило место какому-то обаятельному ощущению неясно-сладкой тревоги, а это последнее переходило, в свою очередь, либо в жгучее любопытство, либо в порыв безнадежной и беспредметной тоски.

«Так вот она какова, эта сумасшедшая-то тетушка князя!» — отчетливо промелькнуло наконец в голове доктора. Он очнулся теперь от своего мучительного забытья и медленно, будто нехотя, побрел домой, не разбирая дороги…

Балашев в новенькой рубахе из светлого ситца, запустив за пояс большие пальцы обеих рук, толковал у своего крыльца с возчиками какой-то клади, лежавшей тут же на выпряженных возах, когда Матов рассеянно подошел к постоялому двору.

— Раненько же ты сегодня поднялся! Доброго здоровья! — приветливо сказал ему хозяин. — Авдотья поросенка тебе к обеду сжарила. Едите поросят-то? Самый ососочек.

— Ем, — безучастно ответил доктор.

— Что же ты без меня на охоту-то пошел? Поди-ка, ничего не убил? А знатная, надо быть, у тебя двустволка-то; дай хоть поглядеть на нее.

Выражение лица и тон голоса, с каким произнесены были эти слова, сразу обличили в Никите Петровиче бывалого страстного охотника. Он бережно принял поданное ему Матовым ружье и тщательно, с любовью осмотрел его со всех сторон, не позабыв даже заглянуть поочередно в дула обоих стволов.

— Эх, ружьецо-то, ружьецо… важное! — со вздохом проговорил наконец Балашев, неохотно возвращая доктору его собственность.

«Разве подарить старику ружье? К чему оно мне? Да и какой я охотник! Вот даже по вороне промахнулся сегодня… Будет с меня на дорогу и одного револьвера», — как-то машинально подумал в эту минуту Лев Николаевич.

— Хотите, хозяин, я уступлю вам мое ружье? — громко обратился он к Балашеву, голубые глаза которого так и заискрились при этом почти ребяческой радостью.

— Да ведь оно, поди, каких денег-то стоит? Уж эвто выходит не по нашему, мужичьему, карману… — замялся Никита Петрович и с некоторой тоскливостью посмотрел. почесываясь, на соблазнительную двустволку.

— Я вам дарю ее на память, — ласково пояснил Матов.

Он снял с себя ружье и подал его хозяину, совершенно по-детски растерявшемуся теперь от неожиданности такого щедрого подарка.

— Только позвольте мне иногда пользоваться им у вас, пока я живу здесь, — прибавил доктор.

— Ну?.. и взаболь?! — радостно вскрикнул старик, как бы не вполне доверяя еще словам жильца.

Он, однако ж, уже любовно взвешивал тем временем ружье на ладонях своих растопыренных рук и с минуту молча, с нескрываемым восторгом посматривал то на возчиков, то па доктора.

— Ну-у!.. удружи-и-ил! Вот так уж удружи-и-ил! Не знаю, как звать-то тя по имени-отчеству? — проговорил наконец Балашев, отвешивая постояльцу низкий поклон.

Матов назвал себя.

— Вот так удружи-и-ил, Лев Миколаич! — повторил хозяин, снова кланяясь. — Ну, благодарим покорно! Никогда я вам эвтого не забуду… заслужу! Уж так заслужу тебе, што… и-и! мое почтение.

Старик осторожно переложил ружье в левую руку, а правую как-то размашисто протянул доктору.

— Вечерком зайдите ко мне, так я вам и все принадлежности к нему вручу, — равнодушно сказал Матов, очевидно, не придававший никакого значения своему нечаянному поступку.