И, помолчав, добавил искренним тоном:
— Дай вам бог здоровья, долголетия и богатства.
Октябрист приблизился к швейцару и, кланяясь, вежливо сказал:
— Здравствуйте, ваше благородие! Христос Воскресе!
Польщенный швейцар улыбнулся.
— Ну, какое там благородие: далеко мне.
— Не скажете. Жена, детки — здоровы?
— Сынишка кашляет.
— Что вы говорите! Это ужасно.
— Да… А жена уехала в Вытегру.
— Что вы говорите!? Прекрасный город Вытегра. Я слышал, что ваша супруга предостойнейшая женщина… Сами ли вы в добром здоровьи?
— Что это ты, брать, чудной какой? Уж не Октябрист ли?
Октябрист стыдливо потупился и прошептал:
— Октябрист.
— Ага! Так, так… Ты начальство почитай. А уж мы тебя не забудем… Хе-хе!
Швейцар дружески потрепал улыбающегося Октябриста по животу и спросил:
— Доложить?
— Да-с, господин управляющий.
Через минуту Октябрист входил в приемную его превосходительства…
Маленькая злая собачонка, лежавшая на диване, заворчала, бросилась на вошедшего и укусила его за ногу.
Октябрист улыбнулся и, прищелкивая пальцами, стал звать собачонку:
— Цып-цып-цып!..
— Ах, извините пожалуйста! Она вам порвала брюки..
— Христос Воскресе, ваше пр-во-с. Ниче-го-с… Они только пошутили, собачки ваши. Насчет же брюк, то в рассуждении вентиляции это даже полезно…
— Но у вас из ноги каплет кровь!
— По совести говоря, ваше пр-во, я бы их, собачоночку эту, еще благодарить должен-с. Сложения я, знаете, апоплексического, а они мне бесплатное кровопускание сделали. Хе-с, хе-с!..
Сели. Октябрист посмотрел в окно и сказал:
— Какая прекрасная погода!
— Что вы! Погода скверная…
— Вы знаете, ваше пр-во, я еще с утра, когда встал, то говорю жене: «Знаешь, Липочка, погода будет неважная». И, действительно, — погода оказалась скверная!
Октябрист подумал немного и решил сказать хозяину что-нибудь самое приятное.
— Прекрасная у вас собачка! Рублей сто стоить?
— Что вы! Жена ее за пять рублей щенком купила. Ах, да! Не хотите ли вы закусить? Пожалуйте к столу.
Проходя к столу, Октябрист задержался около висевшей на стене картины и похвалил ее.
— Прекрасный морской вид. Вообще, Рембрандт в этом отношении не имеет соперников.
— Какой же это Рембрандт? Это Судковский.
— Но, ваше пр-во, Рембрандт тоже был хорошим художником. Хотя Судковский, конечно…
Октябрист потрогал рукой раму, погладил полотно и значительно сказал:
— Тысяч пятнадцать!
— Триста рублей! Пожалуйте… Вам прикажете налить чего-нибудь?
— Ах, что вы! В рот не беру!.. Я так рассуждаю: разве может человек, любящий родину, отравлять себя алкоголем?!
Но сейчас же, вспомнив о казенной продаже водки, гость сконфузился и покраснел…
— Конечно, те, кто занимается физическим трудом должны ее пить, потому что, как это говорится: mens sana in Квисисана… Но напряженный умственный труд, ваше пр-во, требует трезвости.
— А вот я, грешный человек, люблю выпить рюмку — другую.
— Совершенно правильно, ваше пр-во. Я еще читал где-то, что алкоголь в небольших дозах возбуждает энергию и деятельность. А я, в сущности, не пью из-за, извините, печени.
Вошел слуга и доложил, что хозяина вызывают к телефону.
— Извините. Одну минуту.
Оставшись один, Октябрист поправил галстук и строго посмотрел на лежавшую у его ног собачку.
— У-у, дрянь этакая! Чтоб ты лопнула!
Собачонка посмотрела на него равнодушным взглядом.
— Только жаль, что визжать будешь… А то бы я тебе такого пинка дал, что ты к стене отлетишь. Пошла вон!! Черти тебя задери…
Он наклонился и сильно дернул собачонку за ухо.
— Гррр — громко зарычала она.
— Ну, ну… Собаценоцка! Цто ты, цто ты? Ну, кто нас, обидел, кто… Мы нервненькие, правда?
Октябрист прислушался, дрожащей рукой налил себе рюмку рябиновой и, боязливо поглядев на собаку, выпил. Потом взял рукой кусок семги и поспешно засунул ее в рот, торопясь прожевать.
— А вот и я. Позвольте предложить вам чего-нибудь скушать.
Гость сделал вид, что закашлялся, вынул носовой платок и выплюнул в него семгу.
— В сущности, я, ваше пр-во, сыт. Уже завтракал-с.
— В таком случае, кофе? Ликеру? Ну, ликеру-то вы со мной выпьете… Легонького. Абрикотину.
— Не смею отказаться.
Гость потянулся за налитой рюмкой. Собачонка от его движения вздрогнула и звонко залаяла. Вздрогнул и гость.
— Ах, Боже ты мой, что я наделал!!
Тоненькая струйка абрикотина поползла по белоснежной скатерти.
— Ваше пр-во! Честное слово, это ваша собачка… Они залаяли…
— Ну, пустяки. Сейчас вытрут.
— Ваше пр-во! Я сам присыплю солью. Тогда пятна не будет.
Гость дрожащей рукой схватил баночку с горчицей и стал трясти ее на пятно.
— Виноват, но ведь это горчица.
— Ваше пр-во!.. Ей Богу, нечаянно. Позвольте, я ножичком соскоблю горчицу.
— Да не беспокойтесь. Вон вы ножом и разрезали скатерть. Видите, какой вы!..
— Ваше..! Видит Бог, не хотел я этого… Вы и в Думе знаете меня, я никогда — чтобы что-нибудь… Можете даже Остен-Сакена спросить…
В смущении и растерянности Октябрист замолол такую дрянь, что даже его пр-во сконфузился.
— Вы, может быть, нездоровы? Тогда не смею удерживать…
— Прощ…щайте, ваше пре…пре… Воистину воскресе… Прощайте, собачка… Ввввв…
Октябрист не помнил, как добрался домой. Его трясла лихорадка и жена уложила его спать.
Он метался в кровати, бредил, и в бреду ему чудилась страшная картина: ехидная собачонка, после его ухода, поманила лапой хозяина, и когда тот нагнулся к ней, потихоньку сообщила:
— А этот то… что был у тебя… Когда ты вышел к телефону — он выпил рюмку водки и спрятал в карман кусок семги. Своими глазами видела.
— Хорошо… — сурово сказал хозяин. — Если так, то завтра же разгоним Думу…
«Неожиданный урожай тек… года поставил в большое затруднение — как м-во путей сообщения, так и сельских хозяев, принужденных продавать хлеб почти даром».
«Торгово-промышл. газета».
I
Перед директором департамента стоял чиновник и смущенно докладывал:
— Мы получили самые верные сведения… Сомнений больше нет никаких! Так и лезут из земли.
— Что ж это они так… Недоглядели, что ли?
— Да что ж тут доглядывать, ваше пр-во. Дело божье!
— Конечно, божье… Но ведь и пословица говорит: на бога надейся, а сам не плошай. А вы говорите — лезут?! Что же лезет больше?
— Многое лезет, ваше пр-во… Рожь, пшеница…
— Но я не понимаю… Теперь, когда агрономическая культура сделала такие шаги, неужели нельзя принять какие-нибудь меры?
— Какие меры, ваше пр-во?
— Чтоб они не лезли, эти самые пшеницы, ржи и прочее.
— Тут уж ничего не поделаешь. Раз полезло из земли — с ним не справишься. Зерно маленькое-маленькое, а силища в нем громадная! Нет уж, видно, судьба такая, чтобы быть урожаю!
— Ну, а мужики что?
— Да что ж мужики — плачут. Сколько лет уже, говорят, не было этих самых урожаев, а тут — разгневался господь — послал.
Директор осмотрел уныло свои ногти и вздохнул:
— Мужиков жаль!
— Да-с. Сюрпризец! Вот уж правду говорят: многострадальный русский народ.
— Э?
— Многострадальный, говорю. И они многострадальные, и мы… Нам-то еще хуже, ваше пр-во! Как начнут это вагоны требовать, пробки разные устраивать, в газетах нас ругать — чистейшей воды драма.
— А может… еще и недород будет?
— Нет ни малейшей надежды. Я наводил справки. В один голос все — урожай!
— Опять эта кутерьма пойдет: бесплатные столовые, общеземские организации на местах, пострадавших от урожая, крестьянское разорение. Эх ты, русский народ!
В голосе директора послышались лирические нотки.
— Эх ты, русский народ! Кто тебя выдумал, как говорит незабвенный Гоголь… До того ты темен и дик, что от простого урожая отвертеться не можешь.
— Трудно отвертеться, ваше пр-во. Лезет.
— Кто лезет?
— Все, что в земле есть. Поверите — в некоторых местах опасаются, что и фрукты могут дать урожай!!
— Что вы говорите! Эх, хорошо говорил покойный Гоголь: урожай, кто тебя выдумал?
II
Мужик Савельев стоял у межи своего поля и ругался:
— Ишь ты! Ишь ты, подлая! Так и прет! У людей как у людей — или градом побьет и скот вытопчет, а у нас — хучь ты ее сам лаптем приколачивай!
— Что ты, кум, ворчишь? — спросил, подойдя к Савельеву, мужик Парфен Парфенов.
— Да что, брат дядя, рожь у меня из земли лезет. И недоглядишь, как урожай будет.
