— А Ольга — молодчина! Куда мне теперь до нее! Или, может, попробовать?
Павел не спеша начал расстегивать китель, снял его и, аккуратно сложив, подал Насте.
Теперь, без кителя, без орденов, в белой полотняной сорочке, он вдруг стал похож на всех тех, кто работал на молотилке. Направляясь к Ольге, он на ходу засучил рукава.
— Э-эх, давно не держал я снопа!
Одним махом вскочил на мостик, взял из рук Ольги развязанный сноп и пустил в барабан, Колхозники, подававшие снопы, увидев на мостике широкоплечую, крепкую фигуру Павла, зашевелились быстрей. Хотя и был Павел тут своим человеком н не раз бывало стаивал на этом мостике, хотя сейчас, в сорочке с засученными рукавами, он ничем внешне и не отличался от других колхозников, люди настороженно и внимательно следили за движениями его сильных рук, как будто проверяли, не отвык ли Павел от работы, — уж очень давно не видели они его тут.
Руки Павла двигаются спокойно и уверенно, словно не знали ничего иного, кроме колхозной работы, словно не танками управлял он эти семь лет, а расстилал вот так снопы перед барабаном или косил сено.
По всему видно: не отвык Павел. И сердце его переполняется радостью оттого, что он снова стоит за мостиком, что он снова вдыхает запахи сухого жнта.
Быстрая Маланья без остановки развязывает сноп за снопом и подсовывает их Павлу. Тот подает их в барабан. Мелькающие отполированные билы захватывают тугие стебли, жадно втягивают в пасть молотилки. Барабан натужно ревет, как танк, что взбирается на гору.
Ни на минуту нельзя остановиться, снопы все подходят и подходят. Едва только опоздаешь подать сноп, как барабан начинает недовольно лязгать.
Вокруг суетятся люди — одни подают или развязывают снопы, другие граблями откидывают пухлые легкие охапки измятой соломы, третьи на лошадях отвозят в стог упругие копны. Как будто что-то отсчитывая, ритмично постукивает соломотряс. Все
Шевелится, двигается, спешит, словно части одной большой машины. Над молотилкой в утреннем августовском покое подымается рыжеватое облачко пыли.
* * *
Пришла дневная смена. Над полем, над синим поясом далекого леса засияло солнце. Молотилку остановили.
Соскочив с мостика, Павел увидел возле незавязанного полного мешка Мартина.
Председатель стоял, опираясь на палку. Он зачерпнул из мешка полную горсть, поднял ладонь, изучающе рассматривает зерно.
Рядом с Мартином — хрупкая фигура Алены. Лица ее не видно, она стоит спиной к Павлу.
Отряхивая пыль, что темным пластом покрыла сорочку, Павел подошел к ним.
— Что вы тут ворожите?
— Да вот, гляжу, не намолол ли ты мне, молотя, и муки заодно? Может, так постарался, что и на мельницу не надо везти…
— Ну, как, не побил зерна?
— Нет, если говорить правду, то покамест даже и круп не видно.
— А солома чистая? — спросил Павел у Алены.
— Чистая.
Павел взял горсть сухих продолговатых, с продольными бороздками, зерен и положил в рот. Раздавив зерно зубами, он почувствовал пресный вкус свежей муки. На его лице следы ожога и мутные полосы пыли смешались. Кажется, что все эти пятна сразу сойдут, едва только брызнешь на него водой.
Мартвн засмеялся:
— Ты что ж это, товарищ танковый начальник, не сдержал своего слова про отпуск?
— Не утерпел, брат, — захотелось попробовать. И, кажется, не пло^о получается… Сам же видел. А? Как ты думаешь? Получается? Вот и ладно… А насчет отпуска я пошутил тогда — мне семь дней заглаза хватит… Так что ты, брат, имей меня в виду…
