– Рад, рад! – говорил он. – Два раза посылал за вами! В» Листке» не были?
Стремлев был еще короче Полозова, но в противоположность ему – не только на лице, но даже и на голове не имел ни малейшего признака растительности. Зато глаза его, выпуклые, словно выдавленные из орбит, беспокойно таращились и огромный нос, как руль у лодки, гордо высился над тонкими губами, что делало его голову похожей на птичью.
– Ну вот еще, – ответил Силин, – я ему свою двойню долго не забуду!
– И хорошо! – обрадовался Стремлев. – Так вы мне насчет убийства, а? Ваш родственник, – вздохнул он, – почтим!
– Великолепная статья, – сказал Силин, – таинственная подкладка, роман. Но…
– Что?
– Меньше трех копеек не возьму, и сколько напишется!
– Степан Иванович! – воскликнул Стремлев. – Где у меня средства? Вон тот каналья может: его отец гробы делал в холерный год, нажился. Так ему легко Долинина на фельетон позвать, а я…
– Ну, тогда я уж к нему пойду! – и Силин с равнодушным видом повернул к выходу.
– Ну, миленький, ну, дорогой! – Стремлев взял его под руку. – Ну, Бог с вами! Пишите! Только, – он умоляюще посмотрел на него, – уж в» Листок» не ходите!
– Э, шут с ним! – ответил Силин. – Ну – с, так я сяду! – и он положил шляпу.
– Садитесь, садитесь, – засуетился Стремлев и многозначительно прибавил: – Возмущения побольше! Упадок нравственности и прочая.
Силин кивнул головой и опустил перо в чернильницу. Часа через полтора он вышел из редакции, весело улыбаясь.
– Ну, сделал! – сказал он сам себе. – Теперь к сестре, обедать, потом с Лапой повидаться для нового запаса… Ах, если бы каждую неделю такой случай!..
Только к утру приехал судебный следователь, Сергей Герасимович Казаринов, длинный и тощий, с белокурою головой, на которой волосы росли почему‑то клочьями, в синих очках на остром и тонком носе. Он вертел беспрерывно головою, словно вывинчивал ее из плеч, и при этом нос его будто нюхал воздух.
Его сопровождал письмоводитель Лапа, постоянно имевший вид только что проснувшегося человека. Если его спрашивали, он сначала подымал голову и осматривался, словно ища глазами спросившего его человека, потом в свою очередь спрашивал: «А?» – и на вторичный вопрос уже собирался с ответом.
Казаринов был возбужден. Он давно сетовал на прозаичность своих дел (помилуйте, в пьяной драке Аким Степана зарезал, или Матренин любовник в ревности ее ножом полоснул! Разве это интересно?), и теперь убийство Дерунова, казалось, давало ему случай отличиться.
– А, Яков Петрович, Николай Петрович! И вы тут? – обратился он к Весенину. – Знакомые все лица! Ну, что без меня тут сделали?
Пристав доложил, что он составил протокол предварительного осмотра места и положения трупа, полицейский врач установил убийство и сделал осмотр трупа.
– А, а! – сказал следователь. – Проверим! Труп убрали? Нет? Вот и он? Откиньте‑ка парусину! Ох, был человек, и нет! Ну, займемся. Яков Петрович, вы устройте меня!
Яков провел его в свою контору, Лапа развернул портфель, и Казаринов начал предварительное следствие.
Сначала он заподозрил в убийстве Якова Петровича, потом его прислугу, потом Весенина и, наконец, Николая.
– Вы пришли поздно? После господина Весенина? Да?
Николай с видимым раздражением отвечал на вопросы. Яков следил за ним с нескрываемой тревогой.
– И когда вы пришли, трупа не было?
– Я же сказал!
– Да, да! Я и забыл… Ну, а где же гуляли все время? По дождю? В непогодь?
Николай передернул плечами.
– Везде был! В городе, на Волге, в горах.
– И вас везде кто‑нибудь да видел?
– Вероятно!
– Ведь вы же разговаривали с кем‑нибудь, а?
Николай хотел что‑то ответить, но, видимо, раздумал.
– Ни с кем! – сказал он.
– Ни с рыбаком, ни с мещанином каким‑либо. Но вы, вероятно же, ели, пили?
– Не ел, не пил!
Следователь пожал плечами. Подозрение его усилилось.
– Ну, а костюмчик, в котором вы ходили, вероятно, промок? – вкрадчиво спросил следователь. – Вы, вероятно, его сбросили?
– Наверное!
– И, вероятно, дома.
– Не на улице же!
– И вы позволите на него взглянуть? А?
– Сделайте одолжение, – ответил Николай и в раздражении громко закричал: – Лиза, принеси мою одежду, что я вчера снял!
– Но позвольте, – вмешался взволнованный Яков, – после его прихода ушел мой письмоводитель, вот при нем, – он указал на Весенина, – если бы был труп, он бы вернулся, поднял крик!..
– А – а! – протянул следователь, и в его уме Николай тотчас очистился от подозрений, а Грузов стал несомненным убийцей.
– Не надо пока! – отодвинул он принесенный прислугою костюм. – А где же ваш письмоводитель?
– Он, вероятно, скоро придет. К девяти часам!
Следователь кивнул и вдруг обратил свое внимание на принесенный костюм. Это была светлая суконная тройка и вышитая сорочка. Ее правый рукав, как и подкладка пиджака, был залит кровью.
– А что это, Николай Петрович? – спросил следователь.
– А вот что! – Николай быстро отвернул рукав рубашки и почти сунул к носу следователя свою руку, от запястья до локтя которой почти во всю длину проходила глубокая царапина. – Садился в лодку и о багор разодрал.
Следователь быстро закивал головою.
– Так, так! Но вы позволите? – и он указал на отложенные вещи.
– Сделайте одолжение!
– Занесите в протокол: рубашка и пиджак! – сказал следователь Лапе.
В это время на пороге конторы показался Грузов.
– А, – воскликнул следователь, – господин письмоводитель. Ваше звание? имя? отчество? фамилия? жительство? Так! Скажите, вы ушли от господина Долинина после возвращения его брата?
– После, – ответил Грузов, подходя к столу.
– Часу?..
– Во втором, в начале, – ответил Грузов.
– Так, так! А где вы шли?
– У нас один выход; вот тут!
– Через дорожку, в калитку? Так! И трупа не видели?
– Нет! – ответил Грузов.
Подозрение таяло. Следователь нахмурил белые брови.
– И ничего подозрительного? Крика? Стона?
– Ничего!
– А вы лично знали, что убитый должен был прийти к господину Долинину?
– Яков Петрович при мне получил от него записку. Но мы его уже не ждали.
– Почему?
– Поздно!
– Да, поздно! А еще кто‑нибудь знал про его намерения посетить господина Долинина?
– Уж этого не знаю! – Грузов развел руками и отошел от стола. Следователь устало выпрямился.
– Ну, пока все! – сказал он. – Яков Петрович, может быть, чайку?
– Сделайте одолжение! – Яков поспешно встал. – Я велел приготовить завтрак. Господа, милости просим!
За стол сели он с братом, Весенин, следователь, Лапа и пристав с доктором. Следователь разговорился.
– Вы меня извините, Николай Петрович! У меня система. Все (он указал рукою на всех, не исключая даже Лапы) у меня в подозрении – и я с этого начинаю. Это ни для кого не обидно. Мало – помалу лица передо мной оправдываются, и остается один (он поднял указательный палец), знаете, как в математике: с помощью исключения третьего! Ха – ха – ха! Возвращаясь домой, он спросил Лапу:
– Что вы думаете, Алексей Дмитриевич?
– А?
– Я говорю, что вы думаете об убийстве? Есть подозрения?
Лапа, будто проснувшись, раскрыл широко глаза и ответил:
– Надо навести справки, много справок, много…
Контора нотариуса Долинина приняла прежний вид. Спустя два часа Сухотин с Весениным совершили в ней крупную сделку, и Яков Петрович скрепил их договор. Грузов писал бумаги; Лиза гремела на кухне посудою; часы монотонно тикали в столовой. Николай куда‑то ушел, и сердце Якова, отчасти успокоенного, все еще тревожно сжималось. Он провел, как и Николай, бессонную ночь и успел увериться в его невинности, но тревога за него не покидала его сердца. Николай в одну ночь побледнел и осунулся. Он все время говорил с Яковом, как безумный. То радовался и убеждал, что Дерунов понес заслуженную казнь, то с ужасом и слезами думал о том, как перенесет эту весть Анна, что она заподозрит его. Потом говорил, что знает убийцу, и снова отказывался от своих слов. Едва уехал следователь и был убран труп, Николай оделся и вышел из дома.
Яков не мог заниматься.
– На сегодняшний день мы закроем контору, – сказал он Грузову, – можете идти, Антон Иванович.
Грузов стал убирать бумаги.
– А завтра?
– Завтра наведайтесь. Сегодня я уж утомился очень. Не спал… волнения…
«Странно, – подумал Яков, когда Грузов ушел, – на этого человека смерть Дерунова не произвела никакого впечатления. Словно он знал о ней еще вчера. Фу, какие скверные мысли!.. Дерунов был плохой человек…»
Грузов, наклонив голову и приседая в коленях, медленно брел по улицам, раскаленным полдневным солнцем. Путь ему предстоял немаленький.
