- Тебя копнуть до донышка! - Генка ткнул в сторону Веры Жерих.- Добра, очень добра, живешь да оглядываешься, как бы свою доброту всем показать. Кто насморк схватит, ты уже со всех ног к нему - готова из-под носа мокроту подтирать, чтоб все видели, какая ты благодетель-ница. Зачем тебе это? Да затем, что ничем другим удивить не можешь. Ты умна? Ты красива? Характера настойчивого? Шарь не шарь - пусто.
А пустоту-то показной добротой покрыть можно. И выходит - доброта у тебя для маскировки!
Вера ошалело глядела на Генку круглыми, как пуговицы, глазами, и ее широкое лицо, каза-лось, покрылось гусиной кожей. Она пошевелилась, хотела что-то сказать, но лишь со всхлипом втянула воздух, из пуговично-неподвижных глаз выкатились на посеревшие щеки две слезинки.
- Ха! Плачешь! Чем другим защитить себя? Одно спасение - пролью-ка слезы. Не разжало-бишь! Я еще не все сказал, еще до донышка твоего не добрался. У тебя на донышке-то не так уж пусто. Куча зависти там лежит. Ты вот с Наткой в обнимочку сидишь, а ведь завидуешь ей - да, завидуешь! И к Юльке в тебе зависть и к Игорю... Каждый чем-то лучше тебя, о каждом ты, как обо мне, наплела бы черт-те что. Добротой прикрываешься, а первая выскочила, когда разрешили,- можно дерьмом облить...
Вера ткнулась в Наткино плечо, а Юлечка выкрикнула:
- Гена!
- Что - Гена?
- Ты же не ее, ты себя позоришь!
- Перед кем? Перед вами? Так вы уже опозорили меня, постарались. И ты старалась.
- Сам хотел, чтоб откровенно обо всем...
- Откровенно. Разве ложь может быть откровенной?
- Я говорила, что думала.
- И я тоже... что думаю.
- Не надо нам было...
- Ага, испугалась! Поняла, что я сейчас за тебя возьмусь.
И без того бледное точеное личико Юлечки стало матовым, нос заострился.
- Давай, Гена. Не боюсь.
- Вот ты с любовью лезла недавно...
- Ты-ы!..
- А что, не было? Ты просто так говорила: пойдем вместе, Москву возьмем?
- Как тебе не стыдно!
- А притворяться любящей не стыдно?
- Я притворялась?..
- А разве нет?.. Сперва со слезами, хоть сам рыдай, а через минуту светлячок-себялюбец. Чему верить - слезам твоим чистым или словам?.. И ты... ты же принципиальной себя считаешь, Очень! Только вот тебя, принципиальную, почему-то в классе никто не любил.
- Как-кой ты!..
- Хуже тебя? Да?.. Я себялюбивый, а ты?.. Ты не из себялюбия в школе надрывалась? Не ради того, чтоб первой быть, чтоб хвалили на все голоса: ах, удивительная, ах, необыкновенная! Ты не хотела этого, ты возмущалась, когда себялюбие твое ласкали? Да десять лет на голом себялюбии! И на школу сегодня напала - зачем? Опять же себялюбие толкнуло. Лезла, лезла в первые и вдруг увидела - не вытанцовывается, давай обругаю.
- Как-кой ты!..
Бледная от унижения Юлечка - осунувшаяся, со вздрагивающими веками, затравленным взглядом.
Не выдержал Игорь:
- Совсем свихнулся!
И Генка качнулся от Юлечки к нему:
- Старый друг, что ж... посчитаемся.
Игорь криво усмехнулся:
- Не до смерти, не до смерти, пожалей.
Генка с высоты своего роста разглядывал Игоря, сидящего на краешке скамьи бочком, с вызывающим изломом в теле - одно плечо выше другого, крупный нос воинственно торчит.
- А представь,- сказал Генка,- жалею.
- Вот это уж и вправду страшно.
- Нож в спину... Я - тебе?! Надо же придумать такое. А зачем? Вот вопрос.
Игорь, не меняя неловкой позы, презрительно отмолчался.
- Да все очень просто: на гениальное человек нацелен. Искренне, искренне о себе думаешь - Цезарь, не меньше!
- Тебе мешает, что кто-то высоко о себе...
- Цезарь... А любой Цезарь должен ненавидеть тех, кто в нем сомневается. Голову отрубить, Цезарь, мне не можешь, одно остается навесить что погаже: такой-сякой, нож в спину готов, берегитесь!
- Ты же ничего плохого за моей спиной обо мне не говорил, дружил и не продавал?
- Да почему, почему сказать о тебе плохо - преступление? Неужели и в самом деле ты думаешь, что тебя в жизни - только тебя одного! - станут лишь хвалить? И никого не будет талантливей тебя, крупней? Ты самый-рассамый, макушка человечества! Да?
- Я себя и богом представить могу. Кому это мешает?
- Тебе, Цезарь! Только тебе! Уже сейчас тебя корчит, что не признают макушкой. А вот если в художественный институт проскочишь, там наверняка посильней тебя, поспособней ребята будут. Наверняка, Цезарь, им и в голову не придет считать тебя макушкой. Как ты это снесешь? Тебе же всюду ножи в спину мерещиться станут. Всюду, всю жизнь! От злобы сгоришь. Будет вместо Цезаря головешка. Ну, разве не жалко тебя?
Генка нависал над Игорем; тот сидел, вывернувшись в неловком взломе, выставив небритый подбородок.
- Ловко, Генка... мстишь... за нож в спину...
- Больно нужно. И незачем. Ты же сам с собою расправишься... Под забором умру... Не знаю, может, и в мягкой постели. Знаю, от чего ты умрешь, Цезарь недоделанный. От злобы!
Игорь коченел в изломе, блуждал глазами.
- Ну, спасибо,- сказал он сипло.
- За что, Цезарь?
- За то, что предупредил. Честное слово, учту.
Генка оскалился:
- Исправишься? Гениальным себя считать перестанешь?
- Хотя бы.
- Давно пора. Какой ты, к черту, Цезарь.
Матовые фонари висели в обложных сияющих облаках листвы, лицо Генки под их сильным, но бесцветным светом, отбрасывающим неверные тени, было бескровно-голубым, кривящиеся губы черными. Изломанно сидящий Игорь перед ним.
- Рад?! - наконец выдохнул Игорь.
Генка сильней скривил рот и ничего не ответил.
- Рад, скотина?!
И Генка оскалился. Тогда Игорь вскочил, задыхаясь закричал в смеющееся голубое лицо:
- Я же не палачом, не убийцей мечтал!.. Мешаю! Чем! Кому?!
Генка скалил отсвечивающие зубы.
- И ты мечтай! Кто запрещает?! Хоть Цезарем, хоть Наполеоном, хоть Христом-спасителем! Не хочешь! Не можешь! И другие не смей!.. Скотина завистливая!..
Взлохмаченный носатый Игорь, дергаясь, выплясывал перед долговязым Генкой. Тот слушал и скалил зубы.
15
- Дадим себе отчет: о чем мы сейчас мечтаем? Только о том, чтоб лучше готовить учеников? Нет! Готовить лучших людей! Мечтаем усовершенствовать человеческую сущность. А об этом мечтали с незапамятных времен. Можно сказать, мечта рода людского.
Решников хмыкнул:
- Гм!.. Не по Сеньке шапка. Задачка не школьного масштаба.
- Не школьного?.. А разве школа как общественное учреждение - не масштабное явление? Укажите такое место на карте, где бы не было школы. Назовите хоть одного человека, который бы сейчас прошел мимо школы. Кому и заниматься масштабными задачами, как не вездесущей школе с ее миллионной армией учителей.
- Но ты начал с того, что мы не верим сами себе,- Напомнила Ольга Олеговна Иннокентию Сергеевичу.
- Не верим потому, что никто из нас не чувствует себя бойцом великой армии, каждый воюет в одиночку. Вот ты, Ольга, завуч школы, много мне можешь помочь?.. Тем более что ты по образованию историк, тогда как я преподаю математику. А много ли помогает мне гороно с его методическим кабинетом? И от областных организаций и от нашего министерства нагоняев да, жду, требований, приказов - да, но только не помощи! Я боец великой просветительной армии, нас миллионы, но я, как и каждый из этих миллионов, один в поле воин. Один!.. Школа - масштабное явление, но я-то этого никогда не чувствую.
- И кинолентой рассчитываешь объединить нас, одиночек? - спросил с усмешкой Решников.
- Хотя бы! Если кинолента несет в себе знания и опыт лучших учителей.
- Если лучших!.. На практике-то мы часто сталкиваемся с иным. Разве не выпускаются сейчас плохие учебники, почему же не быть плохим учебным кинолентам? У этой песенки два конца.
- Первый паровоз, первый многоверетенный прядильный станок тоже попервоначалу были крайне несовершенными, но вытеснили же они в конце концов ломового извозчика и пряху-надомницу,- спокойно возразил Иннокентий Сергеевич.
- Эге! Ты, вижу, мечтаешь совершить в педагогике промышленную революцию!
- Разумеется. А зачем нужна тогда паровая машина, если она не совершит переворота?
Наступило неловкое молчание.
Иннокентий Сергеевич сидел, расправив плечи, высоко подняв асимметричное лицо,- над измятой, стянутой рубцами скулой жил, настороженно поблескивал светлый глаз.
Ольга Олеговна исподтишка приглядывалась из своего угла: двадцать лет, считай, вместе, а не подозревала, что он, Иннокентий, недоволен школой. Один из самых благополучных учителей. Благополучные тяготятся своим благополучием. Юлия Студёнцева тоже была самой благополуч-ной ученицей в школе.
- Хе-хе,- неожиданно колыхнулся на своем стуле директор Иван Игнатьевич,- чем мы тут занимаемся? В облаках витаем. Мосты воздушные возводим. Хе-хе! Всемирные проблемы, революционные преобразования... А не пора ли нам спуститься на грешную землю, друзья?..
16
Игорь выкричался и потух, отвернулся от Генки - руки в карманах, взлохмаченная голова втянута в плечи, одна нога нервно подергивается. Генка, сведя белесые брови, уже без улыбки, хмуро глядел Игорю в затылок.
