– О, я понимаю теперь, что это значит. Я уже больше не «прекрасная Аза» – я страшна даже самым потерянным людям! Голод приблизился, мучительный голод… но я не ропщу… Я посылаю последний привет мой небу, которое внушило мне решенье любить других больше себя, и с тем умираю!
Она бросилась к реке, чтобы утонуть, и непременно бы исполнила это, но ее неожиданно кто-то удержал за плечо, и она, оглянувшись, увидала перед собою пожилого человека, скромного вида и в чужестранной одежде.
Аза приняла его за одного из чужестранцев, приходящих на это место с целями, о которых ей было известно, и сказала ему:
– Оставь меня в покое: я не хочу идти сегодня с тобою.
Но чужеземец не отошел, а взглянул на нее ласково и сказал ей:
– Напрасно думаешь, сестра моя, что я был намерен сказать тебе что-либо дурное. Мне показалось, что ты в каком-то боренье с собою.
– Да; я вынимаю ноги из грязи и хочу ступить на горячие уголья. Это требует силы.
– Ты очень слаба.
– Я два дня не ела.
– Так ешь же скорее: со мною есть хлеб и печеная рыба.
Чужеземец поспешно перебросил из-за спины холщовую сумку и подал Азе рыбу, и хлеб, и флягу воды, отращенной с вином.
Аза стала есть, запивая глотками воды, отращенной с вином, а когда первый мучительный голод ее был утолен, она повела глазами на незнакомца и тихо сказала:
– Нехорошо, что я ем твою пищу, ты путешествуешь, и тебе нужен запас для себя.
– Не беспокойся, сестра, я могу потерпеть, и поверь, что терпеть гораздо отрадней, чем видеть терпящих.
Аза вздрогнула.
– Чужестранец! – сказала она, – ты меня накормил и хорошо говоришь… но зачем ты два раза уже назвал меня своею сестрою? Разве не понимаешь ты, кто я такая?
– Ты такое ж создание Бога, как я, и сестра мне. Какое мне дело, чем житейское горе и жестокость людей тебя теперь сделали.
Аза вперила в него свои глаза, опять засверкавшие бывалым огнем, и вскричала:
– Ты жжешь меня своими словами: ты, быть может, посланник богов?
– Я такой же простой человек, как и ты, но все мы посланы сюда Богом, чтобы оказать друг другу любовь и помогать друг другу в горе.
– Но если ты простой человек, то кто научил тебя так говорить, что сердце мое горит и трепещет?
– Сядем здесь вместе, и я расскажу тебе, кто научил меня так говорить.
Несчастная Аза еще больше смутилась.
– Как? – сказала она, – ты хочешь сидеть со мной рядом! Тебя могут увидеть с блудницей почтенные люди, и что ты им скажешь тогда в оправдание?
– Я скажу им, что тот, который всех их почтенней, не гнушался такою, о какой ты вспоминаешь.
– Кто ж это был он?.. Я о таком не слыхала… но ты о нем говоришь, и слова твои льют новую жизнь в мое сердце… Может быть, он-то и есть твой учитель?!
– Ты не ошиблась: это он мой учитель.
Аза заплакала.
– Как ты счастлив, как ты счастлив, чужестранец! Где же он, где этот небесный посланник?!
– Он с нами.
– С нами!., со мною!.. Не смейся над бедною Азой!.. Аза несчастна… Скажи мне, где он, – я побегу… Я стану его умолять… и, быть может, он даст мне новую жизнь.
Чужеземец сам взволновался.
– Успокойся, – сказал он, – ты ее будешь иметь – новую жизнь, – развяжись только с старой, – развяжись скорей с тем, что гнетет тебя в прошлом.
– Слушай же, кто я такая! – воскликнула с оживлением Аза и рассказала все, что с ней было, и когда повесть ее была кончена, она добавила в свое оправдание: – Говорят, будто мне надлежало иначе размыслить, но я не могла: мое сердце тогда одолело рассудок.
– Кто кладет руку на плуг и сам озирается вспять, тот не пахарь. Не жалей о том, как ты поступила.
Аза потупила взор и сказала:
– Я не о том сожалею… но мне тягостно думать о том, что было после…
– После того, когда ты совершила святейшее дело любви, – прервал ее чужестранец, – после того, когда ты позабыла себя для спасенья других… оставь сокрушения эти!.. Когда каленое уголье жжет ноги, ноги ползут в холодную грязь, но любовь покрывает много грехов и багровые пятна белит, как волну на ягненке… Подними лицо твое вверх… Прими от меня привет христианский и знай, что он, к кому душа твоя рвется, перстом на сыпучем песке твой грех написал и оставил смести его ветру.
Аза подняла лицо свое и плакала, а христианин глядел на нее, колени его незаметно согнулись, он поклонился ей в ноги и тихо промолвил:
– Живая! живая!
Утешенье совершилось – пришла новая жизнь в смущенную душу Азы. Христианин раскрыл ей в коротких словах ученье Христово и снова закончил похвалой ее сердцу, но Аза непременно хотела знать, есть ли люди, живущие по этому учению, во взаимной любви, при которой нет ни осуждения, ни зла, ни нищеты.
– Они были, – отвечал христианин.
– Отчего же не все таковы и теперь?
– Это трудно, сестра.
– В чем же тут трудность?
– Слушай, как они жили.
Христианин прочел ей на память места из Деяний:
«У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее, и каждый день единодушно пребывали в храме и вместе… принимали пищу в веселии и простоте сердца» (Деян. 4,32; 2,46).
– Как это прекрасно! – воскликнула Аза.
– Но как это трудно.
«Так Иоссия, прозванный от апостолов Варнавою, что значит «сын утешения» – левит, родом из Кипра, у которого было свое поместье, – продал его и принес деньги к ногам апостолов».
После многих сумрачных дней лицо Азы осветилось отрадной улыбкой: Варнава отдал поместье, и назвали его: «сын утешения»…
Аза выше подняла лицо и сказала:
– Это нетрудно.
– Так иди же отсюда, куда я тебя научу, и расскажи тем людям, к которым придешь, все, что ты мне рассказала.
Чужеземец назвал ей место, где сходятся христиане Александрии, и кто их епископ.
Аза, ни минуты не медля, встала и пошла по его указанию.
Когда Аза пришла, ее сейчас же узнал один клирик и сказал ей:
– Мне знакомо лицо твое: ты очень похожа на блудницу, которая часто ходила на берегу Нила?
– Я сама и есть та блудница, – отвечала Аза, – но я не хочу возвращаться туда, где ты мог меня видеть, – я хочу быть христианкой. Я все готова исполнить, что нужно.
Ей сказали, как надо поститься, она пошла и долго постилась, питаясь тем, что ей давали из сострадания. Наконец она изнемогла и пришла снова с просьбой крестить ее и принять со всеми в общение. Клирики сказали ей: ты должна принести при всех покаяние.
– Да, я затем и пришла, чтобы сказать всем, как дурна моя жизнь, но я изнемогаю и боюсь, что скоро умру. Прошу вас: скажите епископу, что я прошу скорее принять меня в общение.
Клирики сказали епископу, а тот велел назначить Азе катехизатора, который должен был протолковать ей Символ и все догматы веры и потом удостоверить ее познания, и тогда Азу будут крестить.
Но Аза этого не дождалась; нетерпеливое желание ее получить христианское имя и жить с христианами вместе снедало ее; она жаловалась и плакала, «а все пренебрегли ею».
Тогда совершилось чудо: когда отверженная египтянка лежала больная «в малой хлевине», туда к ней среди ночи вошли «два светлые мужа» и одели ее в белые «крестильные ризы». В них и осталось на земле мертвое тело Азы, а живой дух ее отлетел в обитель живых.
Кончина Азы, одетой в крестильные ризы, сделала затруднение клирикам: они недоумевали, по какому обряду надо похоронить эту женщину, но неожиданно пришел тот чужестранец, который говорил с усопшею Азою у берега Нила. Он был философ и пресвитер сирийский, друг Исаака-сирийца – он вернулся сюда с дороги по внушению духа. Он наклонился над Азой и стал читать христианские молитвы, а пока он молился, тело Азы зарыли в землю, но сириец еще долго стоял и смотрел вдаль – он что-то думал, он был в восторге и двигал устами.
Его спросили:
– Верно, ты видишь что-нибудь чудное?
– Да, – отвечал он, – я вижу, как будто бы небо отверзто… и туда… кто-то входит…
– Неужто блудница?
– О нет!.. блудницу вы закопали в грязи – я вижу… как легкая струйка с каленого угля сливается с светом – мне кажется, это восходит дочь утешенья.
Сказание о Федоре-христианине и о друге его, Абраме-жидовине
В греческом городе Византии, прежде чем этот город стал называться Константинополем, а у русских Царь-градом, жили два соседа. Один был еврей, а другой – крещеный из потаенных[118]; еврей содержал ветхозаветную веру пророка Моисея[119], а крещеный разумно соблюдал свою христианскую веру. Оба соседа жили исправно, а промыслами занимались различными: еврей делал золотые и серебряные вещи, а христианин имел корабли и посылал их с товарами за море. По соседству они друг другу ничем не досаждали и имели обыкновение никогда друг с другом о вере не спорить. Кто из них в какой вере родился, тот в такой и пребывал, и свою веру перед другим не превозносил, а чужую не унижал и не порочил. Оба рассуждали так: «Кому что в рассуждении веры от Бога открыто – такова, значит, воля Божия». И так они в добром согласии прожили много лет счастливо.
