- Хотят выжить нашего брата из земства. Вишь, мозолит панам глаза серая свитка.
- Э, земство! Что там земство? Один грабеж! - говорили вы равнодушно и затевали разговор про урожай, про низкие цены на хлеб да про землю, которой у вас так мало, что курицу некуда выпустить!
Зима. Скованная морозом земля оделась снежным покровом. Солнца не видно, высокое небо затянулось иззелена-бурыми тучами и низко нависло над землей, будто придавило ее. Уныло, уныло... Только ветер гуляет на воле, гудит и ревет, словно тужит на этом всесветном кладбище. Поистине кладбище: живописные поля покрыты снегом, лишь кое-где торчит почернелый бурьян, темно-зеленые леса, потеряв свой роскошный убор, выставили из снега толстенные стволы, подняли кверху посинелые сучья; певчие птицы улетели, разве только зачирикают воробьи на токах, да черный ворон, нахохлившись, закаркает жалобно на высоком кургане посреди пустынного поля, словно пожалуется на голод и холод.
И человеческая жизнь со двора ушла в хаты, в теплые углы, не слышно нигде ни песни, ни смеха, ни гомона. Всюду пусто и глухо.
С наступлением зимы Христе совсем пришлось туго,- хоть пропадай от холода и от голода. Одежонка на ней - ветхие лохмотья да отрепья, сквозь дыры светится посиневшее шершавое тело, еда - еврейские объедки да лук с черствым хлебом. Когда было потеплее, ночные похождения приносили ей двугривенный, а то и два, хоть погреться было на что, а как ударил мороз и похождения кончились. Кого встретишь на улице в холод да вьюгу? А тут еще Христя как-то раз ноги отморозила... Горят и щемят у нее пальцы - ступить больно, а еврейка шлет по воду чуть не за версту - на речку.
- Да разве мне дойти? Больна я,- со слезами в голосе жалуется Христя.
- А жрать здорова? А ночью шляться здорова? Не хочешь работать, убирайся к черту! - ругается еврейка.
Ничего не поделаешь, надевает Христя отрепки да ошметки, закутывает тряпками голые икры да руки, берет ведра и бредет к речке.
Однажды в метель она, чтобы поскорее управиться, не пошла к реке, а свернула к ближнему колодцу, хотя еврей и еврейка, еще когда нанимали ее, запретили брать воду из колодца,- и горькая она, и соленая, ни в пищу не годится, ни для стирки.
"Выпьют. Ни черта им не сделается",- подумала Христя, набирая воду.
Вечерело. Пора ставить самовар, согреться горячим чаем, скоро ведь и сам Лейба прибежит после своей ежедневной беготни, а он так любит чай.
Христя поставила самовар и села доедать свой ужин - лук с сухарем. А вот и еврей Лейба идет.
- Сидишь, а самовар пусть себе бежит! - крикнул он на нее.
Христя бросила еду и побежала за самоваром. Еврейка сразу заварила чай, дети соскочили с печи, а еврей уже сидит в углу, ждет чаю.
- Да наливай, уже настоялся.
Хайка стала наливать. Не чай, а желтая мутная жижа потекла из чайника.
- Это ты воду из колодца брала! - догадалась еврейка.
- Вот еще! Из колодца! С какой стати из колодца!
Еврейка попробовала, выплюнула и дала попробовать Лейбе. Лейба прихлебнул.
- Врешь,- заорал он,- из колодца!
Христя молчала.
- Разве для того я тебя, дармоедку, нанял, чтобы ты за весь день хоть раз воды с речки не принесла? - стал выговаривать еврей.
- Поди сам пробейся к речке в такую метель! - огрызнулась Христя.
- А коли так - вон из моего дома, зараза безносая! - крикнул еврей, вскакивая из-за стола.
- Куда я пойду на ночь глядя, в такую метель?
- Хоть к черту в зубы! - крикнул разъяренный еврей и, схватив Христю за руку, потащил ее к двери.
Христя уперлась.
- Погоди. Дай хоть собраться.
Еврей отпустил ее, и Христя стала напяливать на себя свое тряпье.
"Ну, куда теперь на ночь глядя идти?" - все думала она, одеваясь. Нельзя сказать, чтобы ей было страшно, или обидно, или она о чем-нибудь сожалела. Давно уже собиралась она бросить еврея и давно уже ждала этого. Не думала только, что надо будет уйти сейчас - сегодня, сию минуту, да еще ночью. А ведь вот приходится. И Христя даже улыбалась про себя, удивляясь, что приходится уходить, да еще на ночь глядя.
Навертев на себя все, что только можно было, она сложила остальное тряпье, завязала в рваную дерюжку и, перебросив за спину, пошла из дому, никому не сказав ни слова.
Она уже отошла на несколько шагов от дома, когда из сеней послышался окрик Лейбы:
- Эй, ты! Погоди!
- Ну, что там еще? - повернувшись, спросила Христя.
- Возьми с собою и свою воду! - злорадно крикнул еврей.
- Подавись ею! - отрезала Христя, но в то же мгновение целое ведро холодной воды окатило ее с головы до ног, дверь хлопнула, загремел засов, и все стихло.
От неожиданности Христя растерялась, ахнула, отряхнулась и не пошла, а побежала со двора. Опомнилась она уже на улице. Холодные струи воды бежали за шею, стекали на ноги, проникали до самого тела. Она пощупала спину мокрым-мокра! Хохот, насмешки послышались сзади... Дикая ярость овладела ею... Она споткнулась о ком мерзлой земли, нагнулась, отгребла, как собака, кусок льда и швырнула в дом еврея. Послышался звон разбитого стекла, гвалт, крик... Она стремглав пустилась бежать по улице и вскоре скрылась в ночной тьме. Только всякий раз, когда она поднимала руку и нащупывала мокрую спину, зло разбирало ее, и она, выжимая на ходу одежду, на все корки ругала еврея. Так ей стало жаль своих тряпок... Мокрые, обмерзнут... Пока высушишь их, скорей совсем истлеют! Она не думала о том, где она будет сушить их и куда бежит сейчас, а просто ей жалко было, что они мокрые.
Мысль о том, куда идти, не сразу пришла ей в голову. Она уже далеко зашла, больше чем полгорода осталось позади, и только тогда спросила себя: куда это она идет и куда же ей идти дальше?
Холод пронизал ее до самого сердца, безумная тоска охватила душу, тревога и безнадежность овладели ею. Она опустила под забором свой узел и села на него. "Ну, куда же теперь, куда?" - "В Марьяновку,- словно подсказал ей кто-то,- там твоя родина, земля, хата... Никто не выгонит, от холода не околеешь.. Туда, туда, в Марьяновку!" И она уже было вскочила, собираясь идти.
"Куда же ночью? - снова пришло ей в голову.- Заблудишься, дороги не найдешь, замерзнешь где-нибудь в поле. Другое дело днем, когда светло,зашел в деревню или на хутор, переночевал, отдохнул и чуть свет двинулся дальше. И к чему эта ночь? И почему все это ночью стряслось? Сколько думала о том, что надо уйти, а вот не решалась, пока взашей не вытолкали из дому. Куда же теперь, куда?"
Она снова безнадежно опустилась на свой узел. Такая тоска пронизала ее, что слезы брызнули из глаз... Неподалеку от нее раздался свисток сторожа. А вот и сам он показался, закутанный в тулуп.
- Ты кто? Чего тут сидишь? - спросил сторож.
- А где же мне быть, коли негде? - ответила она.
- Как негде? На службу не хочешь идти, работать не можешь? Бродяжка! Пошла вон отсюда, а то я тебе!
Христя схватила поскорее свой узел и побежала прочь. Пронзительный свист сторожа раздался позади, обогнал ее и умолк где-то в отдалении, а Христе показалось, что всю душу он наполнил ей: такая пустота была у нее в душе.
Она плелась в отчаянии все дальше и дальше, заглядывая, как бродячая собака, в подворотни, не отперта ли где калитка, нет ли уголка, где бы можно было переждать до рассвета. А там она найдет выход. Но ворота закрыты, калитки заперты, по обе стороны улицы, словно безмолвные стражи, выстроились дома. Сквозь замерзшие окна еле-еле пробивается свет, тихий говор доносится, пение, игра... Хорошо им там, тепло... И тебе когда-то было хорошо и тепло, и тебя ласкали когда-то, пока не сожрали, не высосали все, что было у тебя хорошего, пока не растоптали беспощадно твою красоту и не выгнали тебя на улицу погибать. Жгучая жалость к себе, обида на злых людей закипала в ее сердце. Она, не могла уже владеть собой. Сколько раз, проходя мимо ярко освещенного дома, она готова была броситься и разбить высокие окна. Пусть знают, каково погибать человеку на улице! Но посмотрит-посмотрит на дом и опять пойдет прочь от него.
А мороз все крепчал и крепчал, добирался сквозь дырки и заплатки до тела, щипал то тут, то там, лихорадка била ее, она уже не слышала рук, но все шла и шла, не останавливаясь... Вот уж и город кончается, перед нею широкий выгон. Снег сверкает то тут, то там, край выгона тонет в ночной темноте. Что ждет ее там: смерть ли внезапная, теплая ли хата? "Будь что будет!" - решительно сказала она и пошла дальше, следя только за тем, чтобы не сбиться с пути.
Но вот в темноте что-то блеснуло: то сверкнет, то погаснет. Уж не зверь ли это сверкает глазами? "А хоть и зверь, не пропадать же и ему с голоду!" И она пошла прямо на него. Недалеко и прошла... Зачернела хатка, в окне блеснул огонек. "Пойду, попрошусь. Неужто и сюда не пустят?" Она подошла к окну, прильнула к намерзшему стеклу,- только свет переливается в толстом слое льда, а что делается в хате, совсем не видно. Однако слышен говор. Христя постучала.
- Кто там?
- Пустите, ради бога, переночевать.
