жить дальше.
– Ты останешься в Чикаго? – спросил Томас.
– Я могла бы поселиться в Италии. Девочки наполовину итальянки.
– Но что ты будешь там делать? – спросила Катя.
– Я не представляю жизнь без Боргезе. Я сломлена. Все мы потрясены. Диагноз не оставляет надежд. Боргезе вел себя мужественно. Не уверена, что мне хватит силы растить дочерей без него.
Катя обняла ее. Даже у Эрики в глазах блестели слезы.
– А как насчет наших телефонных разговоров? – спросил Томас.
– Я не представляю себя без них, – улыбнулась Элизабет. – Мы будем перезваниваться, как прежде. Кто еще расскажет вам о моей сестре Эрике и ее проделках?
Элизабет посмотрела на Эрику в ожидании ее реакции.
Дом и сад казались ему еще краше, поскольку Томас знал, что скоро ему предстоит их покинуть. Когда они с Катей провожали Элизабет с дочерями на Юнион-стейшн, Томаса поразило, что все вокруг – вывески, товары в витринах, открытые, расслабленные манеры персонала, волны жара, которые накатывали на них, когда они возвращались к автомобилю, – постепенно перемещаются в прошлое, которому не повториться.
Несколько раз ему хотелось предложить Эрике и Голо, чтобы они возвращались в Европу без них и устраивали жизнь по своему разумению, а они с Катей останутся доживать свой век под этим синим небом, в ожидании того, когда их гранат зацветет и принесет плоды.
Томас перемещался из комнаты в комнату, пока его лестница не стала лестницей призрака, а его кабинет – кабинетом, в котором трудился призрак. «Доктор Фаустус» будет вечно преследовать тех, кому суждено поселиться в этом доме, а звукам музыки, некогда звучавшим в залитой солнцем гостиной, – с каждым годом затихать, превращаясь в совершенную тишину, покуда не кончится время.
Не имело значения, что Томас еще долго будет вспоминать эти комнаты, лужайку, одинокую пальму на заднем дворе, гортензию в начале подъездной дорожки. Он никогда их больше не увидит. Летняя жара, роскошные закаты и благословенные утренние часы будут принадлежать другим, не ему. Томас уже потерял Любек и Мюнхен. А теперь терял Пасифик-Палисейдс. Он оказался здесь только потому, что нацисты выставили его из Германии, но ауру места это не портило, как не портило ее недружелюбие Америки, из-за которого ему теперь пришлось уезжать.
С точки зрения Томаса, основой выживания Швейцарии был миф о высокой протестантской морали, хотя это не мешало швейцарцам хранить деньги мерзавцев. Ее банки были открыты для людей состоятельных, а границы, как правило, непроницаемы для бедняков. В Швейцарии были горы и озера, несколько городов и множество сказочных деревушек, но едва ли это позволяло отнестись к ней с должной серьезностью. Томас считал, что большую часть времени швейцарцы проводят, поддерживая чистоту. Они отдавались этому с таким пылом, что их преданность гигиене перекинулась на озера и горы, железнодорожные вагоны и гостиничные номера, сыр и шоколад и, разумеется, банкноты.
Томас признался Кате, что ничто в Швейцарии не оскорбляет его взора. Эта новая страна его изгнания станет идеальным местом для романа о человеке, которому нельзя доверять и который после каждой проделки стремится дожить до следующего дня, как и сама Швейцария. Подобно тому как «Доктор Фаустус» мог быть написан только в Америке – стране, не числившей среди мифов, определявших ее идентичность, сделку с дьяволом, – так и Феликс Круль будет создан в Швейцарии, с легкой руки Кальвина и Цвингли проповедовавшей против мошенников и плутов вроде Круля.
Отправив Голо в Мюнхен, они снова встретили в вестибюле гранд-отеля «Долдер» под Цюрихом Жоржа Мочана. Он собрал персонал, и администратор выступил вперед, приветствуя Томаса, Катю и Эрику.
Когда им подали чай на английский манер, Томас заметил, что его жена и дочь о чем-то перешептываются с Мочаном, при этом Эрика хихикала.
– Так его нет?
– Я уточнял, – сказал Мочан. – Звонил неделю назад и переспросил сегодня.
– Сбежал, – сказала Катя.
– О ком это вы? – спросил Томас.
– О Францле Вестермейере, – ответила Эрика, посерьезнев.
– Его больше здесь нет, – сказал Мочан.
Томасу хотелось, чтобы эти трое перестали уже на него глазеть. Он не знал, что ответить. Он никогда бы не признался, что думал о Францле последние два года и старался перехватывать его редкие письма, пока их не перехватила Катя. Томас знал, что Францль в Женеве. Он написал ему, что поскольку возвращается в отель, где они встретились, то думает о нем даже чаще обычного.
– Он был очень добр, – сказал Томас. – Нам будет не хватать его в этой поездке.
Томас попытался сменить тему, но в последующие дни образ Францля не выходил у него из головы.
Томас заметил его, когда Францль пересекал вестибюль с подносом в руках. Проходя мимо Томаса, он явно узнал его, но не подал виду. А позже, когда Томас пил свой послеобеденный чай, попросил автограф. Францль был хорошо сложен, вьющиеся каштановые волосы, мягкие голубые глаза и безупречные зубы. Надписав имя, Томас позволил своей ладони задержаться в ладони официанта, который, кажется, был этим польщен.
На следующий день, когда Томас встретил официанта в вестибюле, он остановил его и спросил его полное имя. Юноша представился Францлем Вестермейером из Тегернзе под Мюнхеном.
– Я понял, что вы баварец, – сказал Томас и спросил Францля, почему тот живет в Швейцарии. Мягкость его улыбки соединялась с прямотой взгляда.
Посерьезнев, юноша ответил, что хотел бы переехать в Южную Америку, но до тех пор решил поискать работу в Женеве. Когда появилась Эрика и потянула Томаса за рукав, официант продолжил свой путь.
– Нельзя же флиртовать с официантом на виду у всего отеля, – сказала она.
– Мы просто перекинулись парой слов, – ответил он.
– Уверена, не я одна так подумала.
В комнату вошла Катя и спросила его, что случилось.
Томас ответил, что ничего особенного, просто он заметил официанта, который напомнил ему старую Баварию.
– Да, я тоже его видела. Жорж сказал, что, когда мы приехали, ты выглядел неважно. Зато сейчас ты бодр и весел.
Вечером, когда они ужинали в компании Мочана, Францль не показывался на глаза. Томас пытался вообразить, как он одет и в какой компании развлекается, если сегодня у него выходной.
В следующий раз, подкараулив юношу в вестибюле, Томас позволил себе его задержать. Эрики с ним не было, не было и Кати, только несколько человек из персонала, которым Мочан велел приглядывать за знаменитым писателем. В тот же вечер Томас испытал боль, когда, войдя в лифт, встретил там Францля, но тот лишь коротко ему кивнул.
Томас гадал, не позвонить ли, чтобы подали чай в номер? Поднос принес другой официант. Томас старался
