Женщины посидели еще несколько минут в раздумье и тоже одна за другой тихо разошлись по своим комнатам.
Глава пятая Дуэнья*
Ступина, проходя мимо двери Лизы, зашла к ней на одну минутку.
— Знаете, как, однако, что-то неприятно.
— Холодно в доме, — проронила Лиза.
— Нет, какая-то пустота, тоска… Право, мне, кажется, уж стало жаль своей квартирки.
— Ох, пожалеешь, матушка! еще и не раз один пожалеешь, — отозвалась ей няня, внося тюфячок и подушки.
— Тебе же, няня, поставлена постель в особой комнате, — заметила Лиза.
— А поставлена, пусть там и стоит.
— Где же ты тут будешь спать?
— А вот где стою, тут и лягу. Пора спать, матушка, — отнеслась она к Анне Львовне, расстилая тюфячок поперек двери.
— И охота вам, няня, здесь валяться.
— Охота, друг ты мой, охота. Боюсь одна спать в комнате. Непривычна к особым покоям.
Няня, проводив Ступину, затворила за нею дверь, не запиравшуюся на ключ, и легла на тюфячок, постланный поперек порога. Лиза читала в постели. По коридору два раза раздались шаги пробежавшей горничной, и в доме все стихло. Ночь стояла бурная. Ветер со взморья рвал и сердито гудел в трубах.
— Разбойники, — тихо, как бы во сне, проговорила няня.
— Так их и папенька покойный, отпуская свою душечку честную, назвал разбойниками, — прошептала она еще через несколько минут.
— Господи! господи, за что только я-то на старости лет гублю свою душу в этом вертепе анафемском, — начала она втретьи.
Лиза молча читала, не обращая никакого внимания на эти монологи.
— Сударыня! — воскликнула, наконец, старуха.
— Ну, — отозвалась Лиза.
— Я завтра рано уйду.
— Иди.
— Пойду к Евгении Петровне.
— Иди, иди, пожалуйста.
— Хоть посмотрю, как добрые люди на свете живут.
Лиза опять промолчала.
— А мой вот тебе сказ, — начала няня, — срам нам так жить. Что это?
— Что? — спросила Лиза.
— Это… распутные люди так живут.
Лиза вспыхнула.
— Где ты живешь? ну где? где? Этак разве девушки добрые живут? Ты со вставанья с голой шеей пройдешь, а на тебя двадцать человек смотреть будут.
— Оставь, няня, — серьезно произнесла Лиза.
— Не оставлю, не оставлю; пока я здесь, через кости мои старые разве кто перейдет. Лопнет мое терпенье, тогда что хочешь, то и твори. — Срамница!
Лизой овладело совершенное бешенство.
— Ты просто глупа, — сказала она резко Абрамовне.
— Глупа, мать моя, глупа, — повторила старуха, никогда не слыхавшая такого слова.
— Не глупа, а просто дура, набитая, старая дура, — повторила еще злее Лиза и, дунув на свечку, завернулась с головою в одеяло.
Обе женщины молчали, и обеим им было очень тяжело; но няня не умилялась над Лизой и не слыхала горьких слез, которыми до бела света проплакала под своим одеялом со всеми и со всем расходящаяся девушка.
Не спал в этом доме еще Белоярцев. Он проходил по своей комнате целую ночь в сильной тревоге. То он брал в руки один готовый слепок, то другой, потом опять он бросал их и тоже только перед утром совсем одетый упал на диван, не зная, как вести себя завтра.
«Черт меня дернул заварить всю эту кашу и взять на себя такую обузу, особенно еще и с этим чертенком в придачу», — думал он, стараясь заснуть и позабыть неприятности своего генеральского поста.
Глава шестая Тополь да березка
На рассвете следующего дня Абрамовна, приготовив все нужное ко вставанью своей барышни, перешла пустынный двор ассоциационного дома и поплелась в Измайловский полк. Долго она осведомлялась об адресе и, наконец, нашла его.
Абрамовна не пошла на указанный ей парадный подъезд, а отыскала черную лестницу и позвонила в дверь в третьем этаже. Старуха сказала девушке свое имя и присела на стульце, но не успела она вздохнуть, как за дверью ей послышался радостный восклик Женни, и в ту же минуту она почувствовала на своих щеках теплый поцелуй Вязмитиновой.
— Голубка моя, красавица моя! — лепетала старуха, ловя ручку Евгении Петровны. — Ручку-то, ручку-то мне свою пожалуй.
— Как это ты, няня? Откуда ты? — спрашивала ее между тем Женни, и ничего нельзя было разобрать, кто о чем спрашивал и кто что отвечал.
Евгения Петровна показала старухе детей, квартиру и, наконец, стала поить ее чаем.
Через полчаса вышел Вязмитинов, тоже встретил старуху приветливо и скоро уехал.
После его отъезда Евгения Петровна в десятый раз принялась расспрашивать старуху о житье Лизы и все никак не брала в толк ее рассказа.
— Я и сама, друг мой, ничего не понимаю, что это они делают, — отвечала няня, покачивая на коленях двухлетнего сынишку Евгении Петровны.
— Поедем к ней, няня!
— Поедем, душа моя, пожалуйста, поедем!
Евгения Петровна накинула бурнус и вышла со старухой. Через час они остановили своего извозчика у дома ассоциации.
— Пойдем по черной лестнице, — сказала няня и, введя Евгению Петровну в узенький коридор, отворила перед нею дверь в комнату Лизы.
Лиза стояла спиною к двери и чесала сама свою голову. Услыхав, что отворяют дверь, она оглянулась.
— Бесстыдница, бесстыдница, — произнесла, покачивая головой, Вязмитинова и остановилась. — Не узнаешь? — спросила она, дрожа от нетерпения.
— Женни! — спокойно сказала Лиза.
— Я, душка моя, я, Лиза моя милая, злая, недобрая, я это, — отвечала Евгения Петровна и, обняв Бахареву, целовала ее лицо.
— И не стыдно, — говорила она, прерывая свои поцелуи. — За что, про что разорвала детскую дружбу, пропала, не отвечала на письма и теперь не рада! Ну, скажи, ведь не рада совсем?
— Нет, очень рада. Как ты похорошела, Женни.
— Помилуй, двое детей, какое уж похорошеть! Ну, а ты?
— А я, вот как видишь.
— Одна все?
— Нет, с людьми, — отвечала Лиза, слегка улыбнувшись.
— Замуж нейдешь.
— Никто не берет.
— За капризы?
— Верно, так. Чаю, Женни, хочешь?
— Давай, будем пить.
— Вот прекрасно-то! — раздался из-за двери голос, который несколько удивил Лизу.
— Можно взойти? — спросил тот же голос.
— Это Розанов, — идите, идите! — крикнула Женни.
На пороге показался Розанов и с ним дама под густым черным вуалем.
Лиза взглянула на этот сюрприз, насупив бровки.
Дама откинул а вуаль и, улыбнувшись, сказала:
— Здравствуйте, Лиза.
— Полинька! Вот гостиный день у меня неожиданно.
— А вы отшельницей живете, скрываетесь. Мы с Женни сейчас же отыскали друг друга, а вы!.. Целые годы в одном городе, и не дать о себе ни слуху ни духу. Делают так добрые люди?
— Господа! не браните меня, пожалуйста: я ведь одичала, отвыкла от вас. Садитесь лучше, дайте мне посмотреть на вас. Ну, что ты теперь, Полина?
— Я? — Бабушка, мой друг, бабушка-повитушка. Выходи замуж, принимать буду.
— Боже мой! что это тебя кинуло?
— А что? — я очень довольна.
— А ты, Женни?
— Мать двух детей.
— Чиновница?
— Да.
— И счастлива?
— Да, и муж не бьет, как ты когда-то предсказывала.
— Значит, счастлива?
— Значит, счастлива.
Кто-то постучал в двери.
— Войдите, — произнесла Лиза, и на пороге показался высокий, стройный Райнер.
Он возмужал и даже немножко не по летам постарел.
Розанов с Райнером встретились горячо, по-приятельски.
— Здравствуйте, шпион! — произнес Розанов при его появлении.
Райнер весело улыбнулся в ответ, и они поцеловались.
В зале общество сидело нахмурившись: все по-вчерашнему еще было в беспорядке, окна плакали, затопленная печка гасла и забивала дымом.
Белоярцев молча прохаживался по зале и, останавливаясь у окна, делал нетерпеливые движения при виде стоящих у подъезда двух дрожек.
— Бахарева наша уезжает куда-то, — сказала, входя в залу, Бертольди.
— Куда это? — буркнул Белоярцев.
— С своими друзьями.
— И отлично делает.
Евгения Петровна упросила Лизу погостить у нее два-три дня, пока дом немножко отогреется и все приведется в порядок.
Лиза сдалась на общую просьбу и уезжала.
— А сегодняшнее заседание? — крикнула Бертольди проходившей через переднюю Лизе.
— Я не буду.
— Какое это у вас заседание? — спросил ее Розанов на лестнице.
— Э, вздор, — отвечала с неудовольствием Лиза.
У Вязмитиновых в Измайловском полку была прехорошенькая квартира. Она была не очень велика, всего состояла из шести комнат, но расположение этих комнат было обдумано с большим соображением и давало возможность расположиться необыкновенно удобно. Кроме очень изящной гостиной, зальца и совершенно уединенного кабинета Николая Степановича, влево от гостиной шла спальня Евгении Петровны, переделенная зеленой шелковой драпировкой, за которой стояла ее кровать, и тут же в стене была дверь в маленькую закрытую нишь, где стояла белая каменная ванна. Затем были еще две комнаты для стола и для детей, и, наконец, не в счет покоев, шли девичья с черного входа и передняя с парадной лестницы.
