— Могу.
— И отлично. А с Рязановым вы сойдетесь, и он вас поближе узнает… Рязанов на виду, и быть около него вам не мешает…
— Я очень бы желал!..
— И я желаю… Вы человек способный, и вам надо выйти в люди… Нынче порядочные молодые люди так редки!
Мы расстались большими приятелями… Я, признаться, недоумевал, как это Николай Николаевич выдал мне относительно большой куш, и через год уже узнал, что за мою записку Николай Николаевич получил от лиц, желавших хлопотать о среднеазиатской дороге, пять тысяч рублей… Щедрость его, таким образом, стала мне понятна…
Когда я узнал об этом, то, разумеется, стал писать записки без посредства комиссионеров… Но об этом в свое время…
X
Признаюсь, у меня крепко билось сердце, когда я в урочный свой час поднимался по лестнице в квартиру старухи в первый раз после двухнедельного отсутствия.
Как меня встретит Екатерина Александровна?.. Сердится ли она или поняла, что имеет дело с человеком, который не позволит себе наступить на ногу?.. А быть может, она раскаялась и горячо сожалеет о своем поступке…
Я прошел в залу, пока старик лакей докладывал о моем прибытии. Через минуту меня позвали в будуар.
Я вошел и поклонился. Старуха, по обыкновению, кивнула головой. Она показалась мне в тот день совсем больной… Марья Васильевна то и дело подносила ей флакон с солью.
— Поправился? — тихо проговорила старуха, когда я сел на свое место.
— Поправился…
— В больнице лежали?..
— Дома…
— Читайте, да только, пожалуйста, потише… Что там у вас есть?..
— «Русская старина»… «Вестник Европы»… Письма архимандрита Фотия… Проповеди Филарета… «Фрегат „Паллада“»…
— Довольно, довольно… Читайте-ка Филарета…
Я начал читать проповеди…
— Ах, как вы сегодня читаете!.. Ничего не слышно…
Я стал читать громче.
— Да нельзя так, молодой человек (с некоторых пор она перестала называть меня мосьё Пьером), или вы смеетесь над больной старухой?.. Вы слишком громко читаете…
Я понизил голос…
— Оставьте пока Филарета в покое… — опять закапризничала старуха. — Давайте что-нибудь полегче…
Я развернул наудачу «Вестник Европы». Смотрю: рассказ Золя.
— Угодно вам прослушать новый рассказ Золя?..
Она мотнула головой, и я начал…
Рассказ был несколько скабрезен, но старушка внимательно слушала… Я читал так с четверть часа. Тем временем Марья Васильевна, по обыкновению, ушла из комнаты… Прошло еще с полчаса… Я взглянул на старуху… Она моргала глазами… Я стал читать тише… Вижу, она дремлет… В комнате тишина. Свет от свечей чуть-чуть освещал дряхлое, старческое лицо… Я опять взглянул… глаз было не видно, а рот полураскрыт… Нижняя губа совсем отвисла… Безобразное лицо! Я опустил глаза на книгу.
Я замолчал и взглянул опять на старуху… Она не шевелилась. В комнате было совсем тихо и полутемно… Мне стало вдруг страшно… Я снова начал читать, сперва тихо, потом громче и громче; взглянул опять на старуху, она все-таки не шевелилась…
«Уж не умерла ли она? — подумал я, продолжая чтение… — Ведь вот лежит теперь, быть может, мертвая, а ты все читай… читай до девяти часов… Хоть бы кто-нибудь пришел сюда…»
Прошло еще с четверть часа… Никто не приходил, а она все не открывала глаз…
Мне сделалось жутко… Я опять перестал читать и тихонько вышел в гостиную. Там никого не было. Я прислушался, не раздастся ли где голоса… Везде тишина… Марья Васильевна, очевидно, ушла в дальние комнаты… Я снова вернулся в будуар, взглянул в лицо старухи, и показалось мне, будто она в самом деле мертвая…
Я струсил. Не мертвой струсил, а в голову мне закралась страшная мысль: я оставался один в комнате, при старухе могли быть деньги.
От этой мысли у меня пробежали по телу мурашки, и я решился идти в соседнюю комнату, откуда часто выходила внучка. Я сперва постучал — ответа не было. Тогда я осторожно открыл двери и очутился в небольшой проходной комнате, откуда дверь вела в другую.
Я тихо отворил двери и остановился у порога.
В ярко освещенной большой комнате, по стенам которой висели картины, а по углам стояли бюсты, невдалеке от рояля, за мольбертом сидела Екатерина Александровна и серьезно разглядывала какую-то картину. Свет падал на девушку сбоку. Я видел ее вполоборота. Она до того увлечена была созерцанием картины, что не шелохнулась при легком скрипе дверей и продолжала разглядывать картину, подправляя ее кое-где мазком.
Она была в черном шерстяном платье, обливавшем ее стройный стан. Черные волосы падали на белый благородный лоб. Глаза были оживлены и блестели одушевлением. Она разглядывала картину и, по-видимому, была ею довольна.
Я замер на месте. Эта блестящая комната с артистической обстановкой, с изящной мебелью, картинами, цветами, щекотала нервы. И в этом уютном, роскошном гнездышке молодая девушка казалась какою-то чарующей богиней. Я вспомнил свою убогую квартиру, вспомнил, как жили мы с отцом, и чувство зависти закралось невольно в сердце…
Вот как надо жить! Вот как живут люди!
И я уж мечтал, что эта красавица моя жена. Я вхожу в комнату не как вор, а как повелитель. Неужели я не могу этого достичь? Стоит только захотеть! И я хотел в эту минуту, хотел всеми нервами моего существа быть богатым во что бы то ни стало.
Она вдруг поднялась и отошла в сторону, а я все стоял и совсем забыл о старухе. Я жадно глядел на красавицу, боясь пошевелиться, чтобы не нарушить очарования.
Но вот она повернула голову в мою сторону. Я пошел к ней.
Она чуть-чуть вскрикнула от неожиданности, задернула мольберт зеленым чехлом, сделала несколько шагов мне навстречу и остановилась. Мне показалось, что она немножко испугалась; губы ее вздрагивали, взгляд был испуганный. Она скоро оправилась и холодно спросила:
— Что вам угодно? Как вы попали сюда?
— Извините, я никого не нашел в гостиной. Ваша бабушка задремала и не просыпается. Я испугался, шел сказать кому-нибудь и… и очутился в этой комнате.
— Благодарю вас!.. Пойдемте.
С этими словами мы быстро вышли из комнаты. На ходу она тревожно спросила:
— Давно бабушка спит?
— С полчаса.
Мы вошли в комнату. Старуха не просыпалась. Екатерина Александровна подошла к ней и тихо проговорила «Бабушка!»
Старуха открыла глаза, но не могла прийти в себя.
— Читайте, читайте! — пролепетала она каким-то шепелявым голосом. — Я слушаю.
— Бабушка, проснитесь, это я!
Екатерина Александровна придавила пуговку от электрического звонка и поднесла старухе под нос флакон.
— Ты что это, Катя? — очнулась наконец старуха.
— Ничего, бабушка. Как вы себя чувствуете?
— Хорошо, хорошо, моя родная. Я чуть-чуть вздремнула. Марья Васильевна, где вы? Платок!
Марья Васильевна подала платок и юлила.
— А молодой человек здесь? Он сегодня скверно читал. И бог знает что читал. Что вы это читали? Разве так можно читать? Я не люблю, когда так читают.
Екатерина Александровна взглянула на меня таким добрым взглядом, словно бы прося извинения за слова старухи, что я изумился. Она успокоила старуху и тихо передала Марье Васильевне приказание послать за доктором.
— Вы, молодой человек… Где же он? Отчего он не читает? Пусть он читает! Ах, что вы со мной делаете? Вы, кажется, уморить меня хотите.
Она захныкала и заплакала.
— Послали за доктором? — тихо шепнула Екатерина Александровна.
— Доктор сейчас будет! — отвечала Марья Васильевна, возвращаясь через несколько минут в комнату.
А старуха опять впала в какую-то сонливость и только лепетала:
— Читайте же.
Екатерина Александровна умоляющим тоном просила меня читать.
Я раскрыл книгу наудачу и начал читать. Вероятно, под влиянием чтения старуха снова заснула.
— Благодарю вас… очень благодарю вас, — горячо сказала Екатерина Александровна, пожимая мне руку. — Вы устали… теперь не надо читать… Довольно… А на бабушку вы не сердитесь. Она ведь совсем больная… Вы не сердитесь… Вы придете завтра?.. Она привыкла к вашему чтению и сожалела, что вас не было… Вы, кажется, были больны?
— Я простудился…
— А плечо не болело… нет?..
Я покраснел.
— Нет, не болело!.. — ответил я.
Она чуть заметно улыбнулась, но улыбка была добрая, хорошая улыбка.
— Не сердитесь и вы на меня! — прошептал я, кланяясь.
— Я?.. за что?.. Я была виновата, а не вы… Вы были вправе сказать мне то, что сказали… Но только вы не так поняли… Впрочем, об этом когда-нибудь после…
Она ласково кивнула мне головой, и я ушел торжествующий, что наконец эта гордая девушка заговорила со мною по-человечески и даже созналась, что была виновата.
Начало было сделано. А там — кто знает, что будет дальше.
