Во всяком случае, Вы не огорчайтесь очень, не сокрушайте Ваших нервов, а, напротив, торжествуйте, так как дела Ваши великолепны. «Жизнь» сильно читают.
Ох, я все о том же: пришлите мне хоть 5 оттисков*. Мне это нужно, нужно прежде всего для Маркса, потом заграничным переводчикам.
Гонорар я получил, спасибо.
Итак, не огорчайтесь и простите, что я своим сердитым письмом нагнал на Вас дурное настроение. Больше не буду писать таких писем. Желаю всего хорошего.
Преданный
А. Чехов.
15/II.
Ялта.
Тараховскому А. Б., 15 февраля 1900*
3048. А. Б. ТАРАХОВСКОМУ
15 февраля 1900 г. Ялта.
15 февр. 1900 г.
Многоуважаемый Абрам Борисович <…>[10] А засим большое Вам спасибо за поздравление и вообще за письмо. Вы с женой пережили тяжелую передрягу*, я сочувствую Вам всей душой, потому что знаю, что это значит, и желаю, чтобы теперь Ваше спокойствие не нарушалось так грубо, по крайней мере до тех пор, пока не наступит дряхлая старость. Страх потери, переживаемый неделями, месяцами, оставляет след в душе на всю жизнь. У Вас всё обошлось благополучно — и слава богу. Теперь, небось, Вы убедились, поняли, так сказать, всем существом, как еще беден и некультурен наш Таганрог, не имеющий своего хирурга, своей клиники — того, что в центральных губерниях имеет теперь почти каждый уездный городишко.
Квитанцию благоволите передать Сиротину. Из «Приазовск<ого> края»* я до сих пор ничего не получил. Если что есть, то пусть пришлют мне или прямо в Правление Ялтинского Благотворительного общества для Попечительства о приезжих больных.
Пишите пьесу, только не для премий*. Пишите не пьесу, а пьесы, и торопитесь, а то не напишете, так как с годами уходит и гибкость, особенно если нет в прошлом опыта, закрепляющего эту гибкость.
Горький очень талантлив и очень симпатичен как человек*.
Я послал д-ру Гордону небольшую картинку для его приемной. Получил ли он?* Справьтесь, пожалуйста.
Здесь уже весна, но она не чувствуется, так как Ялта надоела. В мае сюда приедет Художественный театр из Москвы. Вот приезжайте посмотреть, как у них идут «Одинокие» Гауптмана. Вы напишете 2–3 фельетона в «Пр<иазовский> кр<ай>» — и поездка Ваша окупится. Будет театр и в Харькове*. Если поедете в Харьков, то надо заранее похлопотать насчет билетов. Пойдут и обе мои пьесы*.
Будьте здоровы, кланяюсь Вам и Вашей жене и детям и радуюсь, что все обошлось благополучно. Жму руку.
Ваш А. Чехов.
Ладыженскому В. Н., 17 февраля 1900*
3049. В. Н. ЛАДЫЖЕНСКОМУ
17 февраля 1900 г. Ялта.
17 февр.
Vive la Penza! Vive monsieur le membre de l’hôtel de Zemstvo! Vive la punition corporelle pour les moujiks![11]
Здравствуй, милый поэт, ревнитель просвещения, литературный летописец и будущий, как надо надеяться, историк пензенской цивилизации! Низко тебе кланяюсь и благодарю за письмо и книжицу*! Письмо твое полно льстиво-величавых выражений*; вероятно, недавно ты был в Москве на юбилее «Русской мысли», останавливался у Д. И. Тихомирова, слушал его слова и пил его вино мускат (Muskat vomitif) — и все это должно было повлиять на твой слог! Благодарю тебя и за поздравление с избранием в академики и позволяю себе выразить тебе сердечное соболезнование по поводу того, что ты не был избран. Против твоего избрания сильно восставал Антоний, митрополит санкт-петербургский. «Пензенских, говорил он, нам не надо!»
Я всё в той же Ялте. Приятели сюда ко мне не ездят, снегу нет, саней нет, нет и жизни. Cogito ergo sum — и кроме этого «cogito» нет других признаков жизни.
За отсутствием практики многие органы моего тела оказались ненужными, так что за ненадобностью я продал их тут одному турку. Читай сии строки и казнись. Пусть совесть терзает тебя за то, что ты так редко мне пишешь!
Новостей никаких. Здоровье сносно. Если бы ты прислал мне еще письмо и своих стихов, то это было бы весьма мне по вкусу. Читал ты повесть мою в «Жизни»? Был ли в Москве на моих пьесах, на «Дяде Ване»? Где Мамин?*
Вообще напиши поподробнее, дабы я имел основание считать тебя добрым человеком.
Будь здоров и крепок. Трудись! Старайся! Часто вспоминаю, как мы сидели у Филиппова и пили чай; за соседним столом сидели две девицы*, из которых одна тебе очень нравилась.
Твой Antonius.
Чеховой М. П., 18 февраля 1900*
3050. М. П. ЧЕХОВОЙ
18 февраля 1900 г. Ялта.
18 февр.
Милая Маша, вот письмо, которое я получил от Александра*:
Окажи, о академик без жалованья, братскую услугу. Отверзи ми двери сотрудничества в московском «Курьере». Перешли к Коновицерам, буде это удобно твоему дундучеству, прилагаемый рассказ. Я послал бы и сам, но они мине, как Седого, ни жнають и могуть пожнакомить моево рукопись з/подстольнаго корзина. А ежели Вы пошлете и шкажете, кто такова — Седой, тогда я въеду в «Курьер» ни через кухню, а чирез параднава дверь, как будто из банкирского контора.
Если почему-либо найдешь вмешательство дундучное неудобным, обрати рукопись вспять. Марки прилагаются.
Ты обещал мне 12 коп. за строку в «Курьере», и письмо твое цело. Документик есть.
Пожалуйста, возьми его рассказ и передай Фейгину или Коновицеру. Скажи им, что Александр за беллетристику получает 10–15 к. за строчку.
Будь здорова. У нас всё благополучно. Мать кланяется.
Твой Antoine.
Книппер О. Л., 19 февраля 1900*
3051. О. Л. КНИППЕР
19 февраля 1900 г. Ялта.
Конфекты бумажник получил* спасибо милая Актриса дай бог вам здоровья радостей вы добрая и умная славненькая весна кричат птицы моем саду расцвела камелия.
Академик.
На бланке:
Москва. Мерзляковском д. Мещериновой.
Ольге Леонардовне Книппер.
Меньшикову М. О., 20 февраля 1900*
3052. М. О. МЕНЬШИКОВУ
20 февраля 1900 г. Ялта.
20 февр.
Дорогой Михаил Осипович, в своем последнем письме я писал Вам* о «Неделе» и рукописи Воскресенского («Глупости Ивана Ивановича»). «Неделю» я уже получаю, большое Вам спасибо, а насчет рукописи всё еще ничего не знаю*. Между тем автор томится.
«Неделю» читаю. Ваша статья о Неплюеве великолепна*. Что касается Вл<адимира> Соловьева, то мне не хочется согласиться с Вами*. Правда, Лев Толстой большой человек, но что же делать, если Вл<адимир> Соловьев верует в телесное воскресение, в европ<ейскую> культуру? Тон «Трех пальм» может не нравиться, но ведь «это дело вкуса» — могут сказать.
На днях соберусь написать Лидии Ивановне, а пока передайте ей мой привет. Она спрашивала в письме*, как здоровье сестры и понравилась ли ей, т. е. сестре, моя повесть. Вот ответ: 1) сестра живет в Москве, куда уехала еще осенью, 2) из писем ее не видно, читала она мою повесть или нет; вероятно, не читала*. В Москве она очень занята.
Что Вы думаете о Горьком?* Это очень талантливый человек. Сужу так не по «Фоме Гордееве», а по небольшим повестям, например, «В степи», «Мой спутник».
Произошло чудо: у меня в саду в грунту расцвела камелия — явление в Ялте, кажется, небывалое. Она перезимовала, пережила 8-гр<адусные> морозы. Мне кажется, что я, если бы не литература, мог бы быть садовником.
Ну, будьте здоровы, храни Вас бог.
Ваш А. Чехов.
На конверте:
Царское Село. Михаилу Осиповичу Меньшикову.
Магазейная, д. Петровой.
Симиренко Л. П., 20 февраля 1900*
3053. Л. П. СИМИРЕНКО
20 февраля 1900 г. Ялта.
Садовое заведение Льва Платоновича Симиренко.
Имею честь покорнейше просить выслать мне Ваш каталог*, а также сообщить, имеются ли у Вас в настоящее время дички Pirus paradisiaca*. Мой адрес: Ялта, Антону Павловичу Чехову.
С почтением
А. Чехов.
20 февр. 1900 г.
