– Мебель знатная!
– Знатная, нечего сказать, – проговорил Федор Петрович, рассматривая молча и с удовольствием мебель. Глаза его, наконец, остановились на одном из стульев, мысли куда-то отправились. Иван постоял у дверей и также отправился в переднюю, присел на диванчике. Скука ужасная взяла Ивана:
– То ли дело в полку, в деревне!
Прилег со скуки и не хуже барина захрапел. Вдруг стук-стук в двери.
– Кто там? – крикнул Иван спросонков.
– Пожалуйте, отоприте.
– К полковнику, что ль?
– К полковнику.
Иван вскочил, трет глаза, которые совсем слиплись, кинулся в комнату к барину.
– Ваше благородие! а ваше благородие!
– Уф! что такое? – спросил Федор Петрович с испугом.
– К полковнику пожалуйте, вестовой пришел.
– Давай скорее одеваться!
Иван бросился за мундиром, а Федор Петрович вскочил с дивана, смотрел вокруг себя как помешанный и не понимал, что это все значит: ему казалось, что он в полковничьих комнатах.
Между тем стукнули опять в двери.
– Кто там опять? – повторил Иван и с досадой отпер двери.
– Здравствуй, мой любезный, – сказала Василиса Савишна, входя в комнату.
– А я думал, что вестовой, – проговорил Иван. – Не почивает барин?
– Нет-с.
Федор Петрович не успел еще прийти в себя, вдруг слышит женский голос.
– Полковница! – подумал он с ужасом, бросился в двери, столкнулся с Василисой Савишной и стал в пень.
– Добрый знак, сударь, Федор Петрович, жить вместе!
– Ах, это вы… извините!
– Нет, уж прошу покорно, оставайтесь так, как есть, со мной не для чего церемониться… честь имею поздравить на новоселье… прошу принять хлеб-соль.
– Покорнейше благодарю!
– С чайком вам очень хорошо… свеженькой…
– Так вот, кстати, не прикажете ли чаю… Иван! чаю спроси.
– Есть кого угощать! экую харю! – пробормотал про себя Иван.
Василиса Савишна не хуже какого-нибудь краниолога[21] понимала людей, знала, кому с какой песни начинать и чем кончать.
– Извините, Федор Петрович, что я так к вам поторопилась; во-первых, с радости: представьте себе, как только Аграфена Ивановна потеряла вас из виду, тотчас образумилась.
– Ну, слава богу! я очень рад!
– Всем обязана вам. Другой бы назло расстроил дело, а вы – благороднейшая душа. Ну-с, во-вторых, я. еду сегодня к господам, о которых я вам говорила; мне хотелось им что-нибудь пообстоятельнее об вас сказать. Так мне нужно было бы знать, в чем все ваше достояние заключается: в душах ли, в капитале ли…
– Да вот, можно видеть из бумаг после покойного родителя.
Федор Петрович достал из чайного ларца, заменявшего у него шкатулку, бумаги.
– Не угодно ли прочесть?
– Потрудитесь уж сами, я ведь плохо грамоте знаю. Федор Петрович прочел копию с духовной, от которой разгорелось лицо у Василисы Савишны.
«Тут будет пожива!» – думала она.
– Билеты я получил, а в имении еще не был.
– Я как отгадала, что вы ровня по состоянию с своей суженой. Ей-богу! вперед говорю, что этому делу быть. Что за ангел суженая ваша! Да вот, бог даст, увидите. Только уж когда пойдет все на лад, позвольте мне, Федор Петрович, на ваш счет колясочку нанимать, потому что состояния я не имею, а просто на дрожках от вашего имени ездить мне в дом непристойно.
– Так вот, не угодно ли на расходы, какие случатся, двести рублей.
– Нет, нет, нет! Как это можно! ни с того ни с сего да за деньги, как будто наговорилась: вы бог знает что подумаете!
– Сделайте одолжение!
– Нечего делать. Оно, конечно, все равно, теперь или после; нельзя же без маленьких расходов. Так я уж медлить не буду: сегодня же легкой день; еду туда. Завтра в эту пору извещу обо всем. Прощайте, Федор Петрович!
Когда Василиса Савишна ушла, Федор Петрович долго ходил по комнате, потирая руки, посматривая на диван с боязнью прилечь на него, чтоб опять не испугал денщик внезапном требованием к полковнику. В иную минуту он готов был раздать все свои деньги, чтоб только увериться, что они действительно ему принадлежат; но вдруг находило на него сомнение: «Черт знает, не полковые ли это деньги и не потребуют ли в них отчета? Постой-ка, сколько я истратил?»
И начнет считать; но бумажки так и липнут друг к другу, – толку не доберешься.
Очень естественно, что Василиса Савишна не медлила явиться запыхавшись и к Софье Васильевне.
– Ну, матушка-сударыня, Софья Васильевна, клад вам бог посылает!
Надо вам сказать, что Софья Васильевна решительно принялась за попечение поправить дела свои выдачей которой-нибудь из дочерей замуж. Она Василисе Савишне прямо сказала:
– Послушай, мать моя, тысячу рублей и ежегодно пенсия хозяйственными припасами: муки, круп, капусты, грибов, всего вдоволь, только скорее отыщи жениха с хорошим состоянием.
Василиса Савишна поняла по-своему, в чем дело.
– Кто ж он такой? как же его видеть? – спросила торопливо и Софья Васильевна на радостное извещение о кладе.
– Полковой, сударыня, чином высокоблагородный, молодец собою, только что получил в наследство триста душ, да чистыми деньгами, матушка, двести пятьдесят тысяч!
– Как же бы на него посмотреть?
– Да прямо у вас в доме, чего ж лучше? Мы устроим дело: нет ли у вас чего-нибудь продажного в доме?
– Продажного… право, не знаю.
– Экипажей, лошадей или чего-нибудь, лишь бы была причина приехать в дом, как будто для покупки.
– Ах, в самом деле! Петр Григорьевич думал продать дорожную коляску да пару лишних лошадей.
– Ну, вот вам и казус.
– Когда ж?
– Без отлагательства, завтра же; это такой человек, что мешкать нельзя. Да позвольте же узнать, которую дочку вы прочите вперед выдать?
– Да если таков он, как ты описываешь, так старшую.
– Ну, конечно, уж, сударыня, старшую, – сказала Василиса Савишна значительно, – ей след выходить замуж. Меньшая ваша дочка еще ребенок, пусть себе еще понагуляется да понатешится.
– В которое же время? я думаю, перед самым обедом.
– Конечно, кстати можно пригласить и обедать. Пожалуйте же мне записочку, что вот там-то и там, у таких-то господ продается коляска и лошади.
Софья Васильевна пошла к Петру Григорьевичу в кабинет.
– Ты хотел продавать коляску и пару лошадей, я нашла купца; напиши только адрес; завтра он будет.
– Я и свою карету бы кстати продал, и все лишнее.
– Ну, тем лучше; но сперва напиши только, что продается хоть коляска; а потом, смотря по купцу, увидишь, что можно сбыть ему с рук.
На другой день около обеда Петр Григорьевич и Софья Васильевна похаживали вдоль по комнатам и посматривали в окна вдоль по улице. Только что какой-нибудь офицер пронесется в экипаже, то или Петр Григорьевич, или Софья Васильевна, кто прежде вскрикнет: «Не это ли он?»
– Да это не может быть! – повторял, между прочим, Петр Григорьевич.
– Отчего не может быть?
– Да оттого, что пустяки! Ну, возможно ли, чтоб человек с таким состоянием… вот едет!.. Ну, именно, дрянь какая-то, в скверной шинелишке, в измятой шляпе, вместо султана дохлая курица воткнута. Эй!.. вон приехал офицер, так проси!..
Вот явился Федор Петрович налицо. Воротник как петля задушил его, так что глаза выкатились; мундир перетянут в рюмочку. Но Федор Петрович прост, а не робок. Шаркнул поклон.
– Покорно просим! – сказал Петр Григорьевич довольно сухо. Где ж мужчине понимать людей. Софья Васильевна, напротив, очень приветливо повторила: «Покорно просим!»
Федор Петрович присел на кончик стула, вынул прежде всего платок и обтер лицо.
– Вам угодно купить коляску и лошадей? – спросил опять сухо Петр Григорьевич.
– Так точно-с, имею желание.
– Так можно посмотреть.
– Вы, верно, недавно здесь? – спросила приветливо Софья Васильевна.
– Так точно-с, по делам.
– По делам службы?
– Так точно-с. Нет-с, виноват, я приехал по наследству-с.
– Вероятно, тяжба?
– Никак нет-с, получить деньги.
– Из Совета?
– Так точно-с.
– И не встретили затруднений? Кажется, большие суммы на некоторое время приостановлено выдавать.
– Точно так-с. Выдали покуда двадцать пять тысяч: вдруг, сказали, нельзя такой большой суммы выдавать.
– Вы намерены продолжать службу или останетесь жить в Москве?
– Ожидаю отставки-с.
– Да, здесь можно домком завестись, – сказал улыбаясь Петр Григорьевич.
– Так точно-с, думаю и дом купить-с.
– А вот, нравится ли вам этот дом?
– Очень-с, прекрасный дом.
– Да, дом не дурен, барский дом, я бы его продал.
– Ей-богу-с?
– Полно, Петр Григорьевич, что это ты шутишь; зачем нам продавать дом?
– Ах, матушка, затем, чтоб другой купить. Я бы его дешево отдал.
– А как-с, позвольте узнать?
– Да за пятьдесят тысяч, со всею мебелью.
– Что ж, если позволите, я куплю.
– Очень рад, что нашел такого скорого покупщика; остается вам осмотреть его.
Софья Васильевна просто пришла в отчаяние и готова была вцепиться в мужа. В ней кипело какое-то чувство ревности, как у купца, у которого отбивают покупщика: она пригласила человека, чтоб сбыть ему которую-нибудь из дочерей, а Петр Григорьевич воспользовался случаем и сбывает ему втридорога дом.
