и там долго стоял под душем, представляя летний или весенний дождь и вспоминая все случаи, когда попадал под ливень. Когда, надев чистую форму, он вышел из общежития, было уже темно.
В фургоне он выудил из вещмешка синюю бейсболку и надел ее.
– Уходишь при полном параде, – сказал Пикник. – Куда это?
– На свидание, – сказал Левайн.
– Здорово, – сказал Пикник. – Приятно видеть, что молодежь общается. Это радует.
Левайн серьезно посмотрел на приятеля.
– Нет, – сказал он. – Нет, наверное, лучше назвать это «порывом души».
Он заглянул в фургон Риццо и стащил у спящего сержанта пачку сигарет и сигару «Де Нобили». Когда Левайн повернулся, чтобы уйти, Риццо открыл один глаз.
– А, наш старый верный друг Натан {56}, – сказал сержант.
– Спи, Риццо, – сказал Левайн.
Засунув руки в карманы и насвистывая, он зашагал в сторону вчерашнего бара. Звезд на небе не было, в воздухе пахло дождем. Левайн прошел мимо сосен, которые в свете фонарей отбрасывали огромные уродливые тени. Прислушиваясь к девичьим голосам и урчанию машин, он думал о том, какого черта он здесь делает; думал, что лучше было бы вернуться в Таракань, и в то же время прекрасно понимал, что, вернувшись в Таракань, он начнет думать, какого черта делает там, и, возможно, будет думать о том же повсюду, где бы ни оказался. Он вдруг представил нелепую картину, на мгновение вообразив себя, Толстозадого Левайна, Вечным жидом, обсуждающим будними вечерами в странных безымянных городках с другими Вечными жидами насущные проблемы подлинности, но не подлинности собственного бытия, а подлинности данного места и вообще правомерности и необходимости пребывания в каком бы то ни было месте. Наконец он дошел до бара, заглянул внутрь и увидел поджидавшую его Крошку Лютик.
– Я раздобыла машину, – улыбнулась она. Левайн сразу уловил в ее голосе легкий южный акцент.
– Эй, – сказал он, – что вы тут пьете?
– «Том Коллинз» {57}, – ответила Крошка Лютик.
Левайн заказал виски. Ее лицо стало серьезным.
– Там очень страшно? – спросила она.
– Жутковато, – сказал Левайн.
Она снова радостно улыбнулась:
– По крайней мере колледж совсем не пострадал.
– Зато Креол пострадал, – сказал Левайн.
– Ну да, Креол, – сказала она.
Левайн посмотрел на нее.
– По-твоему, пусть лучше они, чем колледж? – спросил он.
– Конечно, – усмехнулась она.
Левайн побарабанил пальцами по столу.
– Скажи «валяться», – попросил он.
– Ва-аляца, – произнесла она.
– Ясно, – сказал Левайн.
Они выпили и еще какое-то время говорили о студенческой жизни, а потом Левайн пожелал глянуть на окрестности в беззвездную ночь. Они вышли из бара и поехали в сторону залива сквозь ночной мрак. Крошка Лютик сидела, прижавшись к Левайну, и с нетерпеливым возбуждением гладила его. Он вел машину молча, пока она не показала ему на грунтовую дорогу, ведущую к болотам.
– Сюда, – прошептала она, – там есть хижина.
– А я уж было начал удивляться, – сказал он.
Вокруг распевали лягушки, на всевозможные лады восхваляя некие двусмысленные принципы. Вдоль дороги теснились замшелые мангровые деревья. Проехав еще около мили, Левайн и Крошка Лютик добрались до полуразрушенного строения, невесть откуда взявшегося в этих дебрях. Как ни странно, в хижине нашелся матрац.
– Не бог весть что, – сказала Крошка Лютик, прерывисто дыша, – но все-таки дом.
Она дрожала в темноте, прижимаясь к Левайну. Он достал позаимствованную у Риццо сигару и раскурил ее. Лицо девушки озарилось колеблющимся огоньком, а в глазах мелькнуло некое испуганное и запоздалое осознание того, что терзания этого парня от сохи были серьезнее всех проблем, связанных с сезонными изменениями и видами на урожай. Точно так же чуть раньше он осознал, что ее способность давать, в сущности, не предполагала ничего сверх обычного перечня повседневных предметов – ножниц, ножей, лент, шнурков; и поэтому он проникся к ней равнодушным сочувствием, которое обычно испытывал к героиням эротических романов или какому-нибудь усталому, бессильному хозяину ранчо в вестерне. Левайн позволил ей раздеться в сторонке, а сам стоял в одной майке и бейсбольной кепке, невозмутимо попыхивая сигарой, пока не услышал, как она захныкала, сидя на матраце.
В ночи неистовствовал лягушачий хор, из которого то и дело выделялись виртуозные дуэты, выводившие протяжные низкие рулады и серии легких придыханий и вскриков. Прерывисто дыша, ослепленные страстью, Левайн и Крошка Лютик, к своему удивлению, осознавали единение ночных певцов как нечто большее, чем обычные проявления близости: сплетение мизинцев, чоканье пивными кружками, добрососедские отношения в духе журнальчика «Макколл» {58}. Левайн в небрежно сдвинутой набок бейсбольной кепке на протяжении всего представления попыхивал сигарой, ощущая непроизвольное желание защитить девушку – еще не отданную на поругание Пасифаю {59}. Наконец, под неумолчное кваканье глупых лягушек, они опустились на матрац и легли, не касаясь друг друга.
– Посреди великой смерти, – сказал Левайн, – маленькая смерть. – И добавил: – Ха. Звучит как заголовок в журнале «Лайф». В расцвете «Жизни» мы объяты смертью [4]. Господи.
Они вернулись в кампус, и, прощаясь у фургона, Левайн сказал:
– Увидимся на стоянке.
Она слабо улыбнулась.
– Заходи как-нибудь, когда освободишься, – сказала она и уехала.
Пикник и Бакстер играли в очко при свете фар.
– Эй, Левайн, – сказал Бакстер, – я таки потерял сегодня невинность.
– А, – сказал Левайн. – Поздравляю.
На следующий день к ним заглянул лейтенант.
– Если хочешь, можешь идти в увольнение, Левайн, – сказал он. – Все уже утряслось. Ты здесь только мешаешься.
Левайн пожал плечами.
– Ладно, – сказал он.
Моросил дождь.
В фургоне Пикник сказал:
– Боже, как я ненавижу дождь.
– Ты прямо как Хемингуэй, – заметил Риццо. – Странно, да? Элиот, наоборот, любил дождь.
Левайн закинул на плечо вещмешок.
– Странная штука этот дождь, – сказал он. – Он может потревожить сонные корни, может выдрать их из почвы и смыть напрочь. Пока вы тут торчите по яйца в воде, я буду нежиться на солнце в Новом Орлеане и вспоминать о вас, парни.
– Ну так катись отсюда, – сказал Пикник, – да побыстрее.
– Кстати, – сказал Риццо, – Пирс искал тебя вчера, но я ему наплел, что ты, мол, пошел за запчастями для ТСС. Никак не мог сообразить, куда ты свалил.
– Ну и куда я, по-твоему, свалил? – тихо спросил Левайн.
– Я этого так и не понял, – ухмыльнулся Риццо.
– Пока, ребята, – сказал Левайн.
Он нашел попутную машину, направлявшуюся в Таракань. Когда они отъехали на пару миль от города, водитель сказал:
– Черт, а хорошо все-таки вернуться назад.
– Назад? – не понял Левайн. – Ах да, наверное.
Он уставился на дворники, сметавшие дождевые капли с ветрового стекла, прислушался к дождю, хлеставшему по крыше кабины. И через какое-то время уснул.
В половине шестого вечера Деннис
