между бревнами. Друзья спасли его. Такие случаи бывают на фронте ежедневно. Он подробно сообщил обо всем отцу, и тот начал слать длинные письма: привези их с собою, твоих друзей, этих храбрецов, этих героев, твоих спасителей! Я хочу с ними познакомиться! Они будут моими гостями, они останутся сколько захотят — навсегда, если пожелают,
я дам им землю. Во всяком случае, они должны несколько месяцев отдохнуть и поправиться. И в конце неизменно повторялся рассказ о жирной свинье и дюжине бургундского.
Да, так должно было быть, так хотел отец. Все вышло иначе, чем он предполагал! Герман обратился за помощью к соседям; ему было нелегко, но он сделал это ради друзей. Соседи ссудили его кое-чем, хотя сами располагали немногим. У него еще полная яма картофеля— и это все, а впереди долгая зима! Ничего, ничего не может он предложить друзьям! Они спят на соломе в прачечной и мерзнут. Нет, он не смеет задерживать их ни одного дня. Они хорошие мастера, они везде найдут себе работу. Так обстоит дело — пусть это тяжело, но это так. Он должен сказать им всю правду, это его долг.
Не проходило дня, чтобы Герман не делал попытки намекнуть на скорую разлуку, но друзья, по-видимому, не хотели его понимать.
Лицо Германа было задумчиво и сумрачно. Еще и другие заботы удручали его. Антон починил дверь хлева, но в нем было по-прежнему холодно. Что будет, если ударят морозы? Да, забот было немало.
Герман осмотрел старый свинарник, построенный из камня. Крыша сгорела, но стены были в полметра толщиной и без изъянов. Нельзя ли перевести скотину сюда? А в сарае устроить временное жилье? Все это нужно трезво, по порядку обдумать. А завтра он обязательно навестит Шпана. Иначе что в конце концов подумает о нем Христина?
В дверях показалось доброе круглое лицо Бабетты. Она визгливо закричала:
— Суп готов!
Это был неизменный молочный суп с накрошенным в него хлебом. Краснушка давала четыре литра молока в день, этим они и питались.
Бабетта была глубоко несчастна. Ей нужно было обсудить с Германом очень многое, но он совершенно не слушал ее и большей частью даже не отвечал.
— Я просто не узнаю его, этого Германа! — жаловалась она. — Вот он опять торчит во дворе и не идет к столу! Он ни о чем не спрашивает, ничего не говорит, все думает, думает день и ночь. Посмотрели бы вы на него раньше! Это была сама жизнь. Душа радовалась, как только он появлялся на пороге. О, боже милостивый!
Она месила на столе огромный ком теста, мужчины сидели вдоль стен с тарелками на коленях и хлебали суп.
— Потерпи немного, Бабетта, — заметил Ганс. Карл-кузнец кивнул.
— Мы знаем его лучше, — сказал он. — Его не так-то легко осилить, он упрям. Да, очень упрям, это верно!
Рыжий собрался было тоже что-то сказать. Он дул на горячее молоко в своей тарелке так усердно, что его рыжая борода развевалась, обнажая вздутые багровые губы. Но как раз в ту минуту, когда он собрался открыть рот, чтобы заговорить, Антон внезапно выпрямился и закричал во всю глотку:
— Оставь его в покое, Бабетта! Ты его совсем не знаешь! Он такой замкнутый! Сколько раз, когда мы, бывало, терялись, Герман находил правильный выход. Я за него спокоен. Немало он, должно быть, передумал за эти дни!
Бабетта, окончательно смущенная, втянула голову в плечи и замолчала.
В кухню вошел Герман.
— Счастье еще, что погода стоит такая мягкая! — сказал он.
— Да, нам просто везет.
Все отправились снова работать, один Герман остался в кухне.
— Я побуду немножко с тобою, Бабетта, — сказал он.
Он попросил миску горячей воды и тряпочку. Несколько дней тому назад он занозил большой палец на левой руке; палец сильно распух и гноился. Герман хотел вскрыть нарыв.
Бабетта продолжала месить тесто. Мускулы ее обнаженных рук играли, вздувались и натягивались, как канаты; никто не мог бы предположить, что у этой коренастой маленькой женщины столько силы. Между пальцами налипло клейкое тесто, руки были до самых локтей обсыпаны мукою. Герман зевал, держа больную руку в горячей воде.
Казалось, все указывало на то, что ей наконец представился случай поговорить с Германом. Ах, ей нужно так много ему рассказать; она не знает, с чего начать! Боже милосердный! Она заговорила о хозяйстве, если вообще это можно назвать хозяйством, — о Краснушке и теленке. Смогут они прокормить Краснушку с теленком или придется их продать? Герман перебил ее. Только не продавать! Он считает, что продавать ни в коем случае нельзя. У них еще есть порядочный запас брюквы. Да, брюква у них есть, но в остальном у них нехватки на каждом шагу. Бабетта тяжело вздохнула. А еда? Она день и ночь ломает себе голову, а крестьянам самим есть нечего, и они ничего не хотят продавать, просто беда! Герману следовало бы сходить в Нейштеттен к тете Кларе. У нее-то, наверное, кладовые ломятся от добра, она женщина дельная, во время войны загребала деньги лопатой. Герман проворчал, что пойдет.
Но пусть Герман не думает, что она пала духом. О нет, нет, ей самой ничего больше не надо, решительно ничего! С нее довольно нескольких картофелин в день. Но когда она думает о мужчинах, которые работают целыми днями, она зачастую всю ночь не может уснуть. Ей-то лучше, чем им всем! За эти годы она прикопила немного денег; у нее в сберегательной кассе около четырех тысяч марок. Это не так мало. Она могла бы открыть мелочную, лавку в Хельзее. Почему бы и нет?
Бабетта стала подливать воду в тесто. Герман улыбнулся.
— Значит, нам скоро придется самим варить себе суп, Бабетта? — спросил он.
Бабетта повернула к нему свое круглое, слегка одутловатое лицо с воспаленными глазами.
— То есть как это так? — удивленно спросила она.
— Я хочу только сказать, что открыть мелочную лавку — вовсе неплохая мысль!
Бабетта сердито покачала головой. Ведь это пока еще только так, фантазии, лишь на случай, если здесь для нее не найдется больше работы, — дело-то к старости. Да и вообще сейчас речь идет не о ней, а о нем, о Германе. Он должен побывать у своей тетки в Нейштеттене и сходить в город, чтобы навестить Шпанов. Боже милосердный! Что подумает о нем старый Шпан? Когда умер отец, он сейчас же пришел сюда, на гору, он явился первый. Нельзя же так обижать людей!
— Завтра я пойду в город,
