одни глаза остались! – напирала соседка. – Остальные деньги выбью из них без обману. Ты меня знаешь! Не побирушки они, к тому ж верующие, в церковь ходют.
– Где ж вы корову со свиньей пасли на болотах? – недоверчиво спросила Валя.
– То не у нас, у матери в Клинках. Зовёт в Клинки переехать, а там до школы семь кило́метров пёхом. Мои семь кило́метров не сдюжат.
– Знаю Клинки, – обрадовалась Валя. – Рядом Берёзовая Роща.
– Никого теперь в Берёзовой Роще, одни птицы поют, – развела руками Нина. – Меня ж малую к вашей бабушке возили. Её белой колдовкой звали. А приворот на жениха, на богатство или беду сделать, к чёрной колдовке в Опушки ходили.
– От чего вас бабушка лечила? – хотелось послушать про бабушку.
– Почками мучилась, – сказала Нина. – В городе смотрели, толку никакого. Сказали, малахольная, всё одно помрёт. А ваша-то бабушка говорит, вылечу. До сих пор её средство каждое утро да каждый вечер пью!
– Что за средство? – уточнила Валя, хотя помнила, чем бабушка лечила почки.
– Одна часть листьев берёзы, одна – мать-и-мачехи, восемь частей листьев ежевики. Столовую ложку на стакан кипятка. Стакан утром, стакан вечером.
Валя вспомнила конспекты лекций Льва Андроновича – больные почки – это невыплаканные слёзы.
– Бабушка ваша велела каждому дереву и кусту, с которого листья собираешь, сказать: «Дерево-дерево, дай мне листьев для здоровья!», – вдруг радостно заулыбалась анемичная Нина. – Собрать сколько надо, поклониться и сказать «спасибо». Мать со мной мало́й так по лесу и ходила. Я теперь и своих малы́х научила!
– Супер! – Вика не могла так долго присутствовать молча. – Я об этом кино сниму.
Соседка и Нина недоумённо уставились на Вику.
– Вика на директора кино учится, – перевела Валя.
– На директора кино? – аж задохнулась соседка от восхищения. – По папашиной линии пошла!
– Сегодня и оформим сделку – предложила Валя, чтоб не развивать тему «папашиной линии», подразумевавшей Лебедева.
– И вправду всё оставите? – недоверчиво спросила Нина, потупилась и добавила: – Холодильник-то ещё хороший.
Старый замызганный холодильник казался ей роскошью.
– Мелочи на память возьму, вышивки.
– И телевизор ещё показывает, – покупательница испугалась размеров удачи. – Добра-то сколько!
– Так и пользуйтесь, – улыбнулась Валя.
– У нас мебель от болота запаршивела. Все вещи порченые. Уж не знаю, как благодарить! Всю жизнь за вас молиться буду, – сказала Нина и вытерла слёзы.
– Вот и поладили! – засияла соседка.
– Вы, Нина, узнайте, куда и во сколько с документами. Оформим, ключи отдам. Потом до Берёзовой Рощи, до двух кладбищ и на поезд! – объяснила Валя.
– На что тебе на кладбища ехать? Уж я сама отцову могилку смотрю! Надо ж погостить, пирогов поесть, люди по тебе соскучились! – запричитала соседка, назначившая себя Валиным импресарио и наобещавшая всем доступ к её телу.
– Не могу, съёмки, – соврала Валя, не понимая, как остаться ночевать в этой квартире.
Окрылённая Нина и огорчённая соседка бросились к нотариусу.
Валя снимала со стен материны вышивки, натянутые на картонки, отцов портрет Есенина, ещё какие-то мелочи. Остальное мать забрала, когда приезжала на похороны.
Хрустальная ваза на телевизоре осталась здесь, потому что сзади по ней ползла трещина. А постельное бельё, одеяла и подушки, сложенные стопкой в шкафу, были старыми и выношенными.
– Видишь, что остаётся от жизни целой семьи, – упавшим голосом сказала Валя, когда все памятные мелочи уместились в спортивную сумку.
– А ты? – укоризненно глянула на неё Вика и сфоткала её.
И обе засмеялись, хотя было грустно и хотелось, чтобы сюда скорее вселились люди и заполнили это больное пространство детскими голосами и запахами еды.
Сделку оформили быстро. К нотариальной конторе, обустроенной в задней комнатке магазина, сбежалась толпа. Пожилой нотариус с рябым лицом сидел в честь приезда Вали в красном галстуке и белой рубашке.
Бабы из магазина принесли книги, календари, тетрадки, записные книжки, листы бумаги. Соседка сложила это в кучу и заставила Валю везде расписаться. Деньги считали вчетвером: нотариус, соседка, Нина и Вика.
– Самый счастливый день моей жизни! – выдохнула Нина и заплакала. – Бог-то есть!
А соседка важно сказала:
– Беги за мужиком! Обмыть надо, у меня всё заготовлено.
Но тут вошла покрасневшая от смущения директорша магазина, эдакая необъятная дебелая кадушка:
– Здрасьте, Валентина! Вы меня помните? Я – Косаревых Таня. Вот вам от нас с любовью большой! Покушайте, всё свеженькое.
И протянула огромный пакет, полный гастрономического ассортимента.
– Помню, конечно, ты маленькой была, когда я уезжала. Родители как? – спросила Валя и отстранилась от пакета.
– Сынок в школу пошёл, муж – военный, – отчиталась директорша. – Отец скрипит, а мать-то от рака прямой кишки за вашей бабушкой ушла, та её чагой держала. Надерёт с берёзы, натрёт на тёрке, настоит на тайной траве да принесёт. Как ваша бабушка ушла, и так, и этак настаивали, а помогать перестало. Гостинчик возьмите – от сердца собирали!
– Куда ж мне его? – пожала плечами Валя. – Разве что колбасы с сыром нарезать да вина купить, Нине квартиру обмыть!
– Это мы враз! – кивнула директорша и вышла из комнаты с кличем: – Бабы, запирай магазин, накрывай столы! Выгоняй очередь!
Когда участники сделки вышли в торговый зал, там уже стоял стол, покрытый клеёнкой, а на нём чего только не было. Стайка продавщиц глазела из угла, а за запертой стеклянной дверью безмолвно толпилась изгнанная очередь.
Молодая директорша разлила водку в рюмки, чашки и одноразовые стаканчики, но застеснялась, покраснела и попросила сказать тост нотариуса. Тот откашлялся, поправил очки, пригладил седые усы:
– В этот торжественный день поднимаю тост за нашу почётную землячку! Мы гордимся людьми нашего города! И пусть ей… всё сложится в работе и личной жизни!
Видимо, последние годы он больше специализировался на похоронных тостах, но никто не обратил на это внимания, и народ гурьбой двинулся к Вале чокаться. Все заговорили одновременно, засыпали её вопросами про жизнь, про известных людей, про выборы президента, про московскую моду. Короче, кто в лес, кто по дрова.
И она не понимала, как отвечать, чтобы быть и честной, и понятной. Ведь в городке говорили и думали на ином языке, чем в Москве. И им всем важно было прокричать в ухо своё, приобнять, прикоснуться, постоять рядом. Да ещё притащили фотоаппарат-мыльницу и по очереди вставали рядом, чтобы запечатлеться на память.
Вокруг пестрели прилавки с товарами, в стеклянную дверь и окна терпеливо таращилась изгнанная очередь. Казалось, снимается странная многонаселённая телепередача, только публика в студии отгорожена стёклами. Вика фотографировала всё это и одновременно запихивала в Валю бутерброды, понимая, что спокойно поесть ей не дадут. А потом вдруг потащила Валю в угол, где над прилавком без звука работал маленький телевизор.
Валя подняла глаза и застыла на
