Маша даже взвизгнула под рогожкой, очень нам интересно стало. И Денис подошел, послушал.
– А вот и не скажу… – засмеялся Горкин. Стали мы упрашивать, а он уперся: не скажу и не скажу, за ваше безобразие. Ну, Маша упросила: „кресенькой, дорогой, скажи-и… не буду больше“, – крестил он ее, сирота она была. – Ну, ладно, глупая, бесстыжая, прикройся, а то застудишься».
Денис подбросил в огонь щепы, даже смолы подкинул.
– Ну, струмент побросали, побежали мы на берег. Дедушка крикнул нашего портомойщика, лодки чтобы давал, две лодки большие, свидетели чтобы плыли. В одну меня взял с парнишкой, в другую Александров-барин с двуся ребятами посели, а остальные берегом побежали, и бутошник с нами побежал, службу бросил. А Кинга ощерил зубы, во-какие костяшки, с гармоньи лады будто, кричит: «чего старика послали, помоложе нет?» Он по-своему кричал, а барин нам говорил. Ну, дедушка им – «на тебя и старика нашего хватит!» А Мартын большой был силы: свайную бабу, бывало, возьмет за проушину середним пальцем и отшвырнет, а в ней к тридцати пудам. С Волги мы с ним, к водяному делу привышные. Стал Мартын вызывать Кингу на стрежу, на самую бырь. Велел дедушка лодкам по стреже держать, ход указывать, без обману чтобы: всурьез дело, четвертной закладу, да и обида от Кинги нам. Дедушка в ладошкт хлопнул, – по-шли, голова в голову, саженками. Смаху Кинга его обплыл, по сех пор вот выкидываться пошел, по самый пуп, на пружине чисто его оттуда вышибает, ско-ком… глядим – эн, уж он хлещет где! И то стояком, то на спинку вывернется, то боком – лик на нас завернет, защерится – смеемся. А Мартын всё саженками, вымеряет, не торопясь, с прохладцей, чи-стоотчетливо, будто сажнем накидывает. Мещенский Сад проплыли, к первой градской больнице стали подплывать, – просветец маленько поубавился, стал набирать Мартын. На веслах гоним, насилу поспеваем, Мартына задорим все. Иван Иваныч ему к красной своей еще пятишну накинул, – только не удавай зубастому! А Мартын нам кричит: «вот робята… под Нескушным к бережку возьмет стрежень, ключи там, водичка похолодней… способней будет!» А верно, к Нескушному и с-под берега, и со дна ключи бьют… народу сколько там потонуло, судорога там схватывает, опасное там место. Дедушка кричит, знал тоже: «не отставай, робята, место тут пойдет опасное, в случае багор готовьте». Как же, багры при нас. А что багры! Бырь, схватила судорога, он камнем ко дну, его нижним напором снесет, – и не ущупаешь. Я и сапоги скинул, готовлюсь. К Нескушному, глядим, Мартын наш совсем поровнялся с Кингой, чешет, как на парах, колесами набирает, головой вниз, волну режет, дело сурьезное, Кинга уж и оглядываться не стал, не выкомаривает уж то-се, на саженки тоже передался, плывет чисто, залюбованье. Дедушка, го-рячий, покойник, был, даже побелел, губы дрожат, на лодке не усидит: «Мартынушка, голубчик… поддержи честь-славу… пятерку еще набавлю!» – двадцать уж целковых наобещал. А по берегу ребята гонят, Мартына подганивают. И огородники бегут, и девки-бабы, и бутошник наш от мосту, и про службу свою забыл, разобрало-то. А Мартын наш – вот-вот настигает, за ногу уж хватает Кингу, кричит: «стой, рыжий пёс… иде у те пятки, дай – погляжу!» А плыть еще больше версты, самая бырь пошла, к ключам подплываем, Нескушный вот. Грачи шумят, гнезда у них на березах по берегу, и вода поглубела, почернела. Александров-барин, как увидал – Мартын-то наш накрывает Кингу, из бутылочки водочки глотнул, Кингу показывает, кричит по ихнему, трясет бутылкой, задорит, духу дает. А Мартын уж перекрывавает, голова в голову. Тут барин… – а он не руле сидел, – стал напрорез воды править, от напору Кингу укрыть, легче, чтобы, хитрый такой. Ну, мы закричали, – «не балуй, а то по башке веслом!» Понятно, все разгорелись, на спор идет. А Мартын уж перестегнул Кингу, справа набирает, кричит нам: «сейчас его в лбище пяткой, сукина кота!» А Кинга уж не смеется, се-рая морда стала, захолодал. Ждем – сейчас его на ключах возьмет, пожалуй, что-то он ногой стал мотать, – высунет, помотает, опять высунет. А Мартын на спинку перевалился, ноги тоже там показал. Никак у него что-то, ноги-то показал?! А это он – баловаться стал, разгорелся. Опять на грудь повернулся, стал по пояс выскакивать. Выкинет по самый пуп, по грудям себя шлепнет, крякнет, для прохлаждения, – опять стремит. Тут и случилось… Выкинулся Кинга колесом, канул головой вниз, чисто живая рыба, – и нет его, и пятки не увидали. С минутку прошло, – нет и нет. Потоп! Кричим – судорога свела, потоп! И Мартын услыхал, перепугался, бросил плыть, на спинку повернулся, передыхает. Дедушка кричит: «засудят нас теперь, черти! спасай англичанина, серию даю, спасай!» Ну, тут все, рубахи долой, – в Москва-реку! И Мартын нырнул, и я тоже. Глыбко, а до дна достал, цапаюсь за песок, вода, сту-деная, невтерпеж, ключи. Видать, как робята шарят, Кингу ищут. Выкинуло меня на волю, слышу – кричит дедушка, обкладывает Кингу, страсть осерчал: «жу-лик, сук-кин кот! эн, он где чешет.. нырнул, зубастый!» Тут-то мы и поняли: на хитрость он пустился, напугать нас. Мы-то, дураки, проваландались столько, его искамши, а он под водой, по дну плыл столько – не задохнулся… вперед и вынырнул, сажен на двадцать! Мартын-то покуда его искал-нырял. И поустал Мартын, занырялся-перепугался. Дедушка кричит: «а ну его к лешему, за него еще ответишь, потопнет ежели… с квартальными не разделаешься! будя, назад, отдам ему четвертной билет!» А Мартын – «Не-эт, батюшка Иван Иваныч, я его не отпущу так… я его за обман такой… достигну, я его замотаю, зубастого… Я их обеих дойму!» Упрямый Мартын был, настойчивый, не сговоришь с ним, как до сердца дойдет. И мы стали просить хозяина: не дадим потопнуть, не беспокойтесь. Опять погнался Мартын за ним, скоро опять накрыл. К Андреевской Богадельне стали подплывать, самая-то где бырь, заворот там, – Кинга опять нырнули! Крикнули мы Мартыну – «гони, не стой!» а сами опять в Москва-реку, нырять-шарить, всамделе не потонул ли. Нет Кинги! Нашаривали-нашаривали… – нет и нет. Выкинулись – и напереди нет, нет от него обману, потонули. Вот мы перепуга-лись!.. А Мартын не знает, плывет, эн, уж где. Кричим – «потонул Кинга, на-зад!» Дедушка сам не свой, за голову схватился: – «Пропали мы! Человек из баловства потонул да еще англичанин, не свой, власти за него ответят!» А бутошшник с берега кричит: «эн, он где, отнесло куда!» А он – назади, сажен сто, на спинке отдыхает, к берегу поплыл, на огороды. А за ним и Александров-барин, с его одежей, ребятам к берегу велел гнать. Тут мы все и закричали – ура-а! Шабаш. Мартына воротили, на лодку приняли, дедушка его расцеловал-заплакал. Очень перепугался. Дедушка-покойник полицию смерть не любил, боялся. Ну, влез Мартын, ничего: «водочки бы, говорит, теперь, согреться». Своротили к Кинге, а огородники нам уж штоф волокут, на огородах у них дом-то, знакомые нам, отец Павла Ермалаича, – кого знаешь-то, капусту нам поставляет. Выпили, соленым огурчиком закусили. А Кинга на травке сидит – зубищами стучит. Александров-барин ему из бутылки дает, ро-мовой. Мы к нему – давай четвертной! а он молчит, Кинга, не понимает словно. Ну, дали отдышаться: давай заклад! Всё молчит, только бу-рдышки свои гладит – щерится. И барин Александров молчит. Бутошник подошел, говорит: «что вы, махонькие, всамделе, что ли… давайте четвертуху, я сам слыхал, как рядились». Ну, послушался бутошника барин, вынул из кинговых брюков кошелек, а там и всего-то целковый с мелочью. Как так?! А это его Александров-барин подучал, кричать то, а он сам еще не понимал нашего разговору… это уж он после в славу-то пришел, сто тыщ нажил, – сколько он… годов тридцать жил? – с купцов нажил наукой, теперь на родину собирается. А тогда только расходился. Ну, ничего не понимает, не сказывал ему барин, что четвертной-то. И барин то прогорелый. За барина мы – давай. А у него полтинник только, глазами хлопает. Робята говорят – бить их надо, поучить. Ну, дедушка плюнул, сказал господам: «э-э, дрязгуны вы, мразь-мзя! не потоп хоть, и на том спасибо». Дает Мартыну двадцать рублей, обещанные, и еще четвертной, за Кингу. Только Мартын не взял, – это не порядок, говорит. Значит, не вышло дело. И награду не взял. «Ни мое, говорит, ни ваше, а выставьте нам для удовольствия ведерко водочки на артель». Весь день ребята гуляли на огородах. Нет, Кинга потом прислал… пятерку прислал. Больше уж и к мосту не показывался. Ну, а после разжился, теперь его рукой не достанешь, как поднялся. Вот он, с какой правды-то капиталы нажил. А его обедом Куманин угощает, и папашенька поехал. А у Мартына нашего… – помер, царство небесное, рассказывал я тебе намедни, – царской золотой только и остался, в долони зажал – преставился. Вот те и правда вся. Ну, т-а-м воздастся, правильней нас Господь. Да что еще-то… К мосту мы воротились, а струмент наш, бросили-то мы… жулики и покрали, все сумки наши, и пилы, и топорики… всё свистнули. Бутошник убежал – они и покрали. Ничего, не ругался дедушка, – «моя, говорит, вина», – справедливый был человек.
