«Неужто Нагибин уступил?» — подумал Петр Яковлевич, увидав бумажку в его руке.
— Вот тебе приказ, старая амбарная крыса, немедленно отпереть другой амбар и выдавать нам хорошую муку, — сказал ему подошедший Озерков, размахивая у него перед глазами бумагой. — Живо поворачивайся! Скоро стемнеет, а народу множество.
— Подай сюда бумагу, я должен ее прочитать, — сказал Архипов, — чего ею машешь?
— На, читай, — сказал Озерков и, подойдя к нему вплоть, сунул бумагу прямо в нос и, продержав немного, прибавил:- Ну, прочитал? Ступай теперь, отворяй!
Он быстро поднял Архипова за шиворот и вытолкнул из амбара. Удивленный и обозленный в высшей степени, Архипов принялся осыпать их всевозможной руганью. Но ругань его потеряла всю свою силу, встреченная такой же руганью со стороны мужиков, и сам Архипов, рядом с мощной фигурой Озеркова, не имел в себе ничего внушительного.
— Ну, живо, живо отпирай, чего еще разговариваешь? — закричал на него Озерков, приготовляясь снова встряхнуть его за шиворот.
Архипов отскочил.
— Не буду я отпирать, у меня и ключей нету здесь, сказано: берите из того, который отперт, — кричал Архипов, отбиваясь от баб, тащивших его к другому амбару.
— Ах ты, старый хрыч! Дохлая ты крыса! — выругался Озерков. — Ключей нету у него. Эй, бабы, бегите кто-нибудь к нему в дом за ключами. Спросите там у его дочери, она, верно, знает, где они лежат. Возьмите их и несите сюда.
Несколько женщин отделились и убежали за ключами.
— Да не здесь ли они у тебя, старый скряга, — сказал Озерков, заглядывая на полку над столом и шаря рукой около дверей по стене амбара. Но ключей тут не было. Между тем начинало смеркаться, и Озерков послал двоих из рабочих в заводскую сторожку за фонарями, которых всегда там имелось заправленных несколько штук. Вскоре женщины вернулись без ключей. Лиза не знает, где они, и не может их найти.
— И все мы искали и не могли найти, — оказали бабы.
— Куда ты их запрятал, старый черт? Говори, где ключи? — Озерков принялся так трясти Архипова за шиворот, что у него только зубы застучали.
— Не скажу, — прохрипел Архипов, отбиваясь.
— Не скажешь! Ах, ты… — и на Архипова посыпались всевозможные ругательства. Его толкали, дергали, совали ему кулаки в нос, но он упорно твердил: — Подайте бумагу, без записки я не отворю амбара.
— В пруд его, старого черта, тогда вспомнит, скажет, где ключи, как искупаем в холодной воде, — распорядился Озерков, и запасчика потащили к пруду.
— Эй, сними-ка вожжи и дай сюда! — крикнул Озерков одному из близ стоявших возчиков и, когда вожжи были поданы, побежал к пруду. Там, на плоту, устроенном для полосканья белья, стоял Архипов, удерживаемый сильными руками рабочих, и продолжал упорствовать и ругаться.
Озерков молча обвязал Архипова вожжами подмышки и крикнул ему в самое ухо:
— В последний спрашиваю, скажешь ли?
Тот молчал; но все-таки он начинал трусить, хотя и думал, что его только стращают и не посмеют сделать того, чем угрожают. Вода была холодная и темная, по утрам уже бывали заморозки, и у берегов виден был лед. Перспектива искупаться в воде была не из приятных.
— Молчишь? Не хочешь сказать? Так ступай же, старый черт, искупайся!
Озерков, держа в одной руке концы вожжей, поддал Архипову в зад ногой так сильно, что тот вылетел чуть не на середину пруда и с головой погрузился в воду. Его тотчас же притянули обратно к плоту, и, поднимая его голову над водой, Озерков опять спросил:
— Ну, скажешь теперь?
Но Архипов только стучал зубами, чихал, фыркал и отплевывался. Озерков еще раз окунул его с головой и затем, вытащив из воды, посадил на плоту.
— Ну, очухайся малость и говори; до тех пор тебя буду купать, пока не скажешь, где ключи, — сказал ему Озерков.
В толпе, стоявшей на берегу, произошло какое-то движение. Все быстро расступились, пропуская кого-то к плоту. То была Лиза, смертельно-бледная, перепуганная, в одном платье, с непокрытой головой; она подбегала к пруду, неся два ключа, связанные ремешком.
— Вот ключи, вот ключи! — кричала она. — Берите ключи, не трогайте отца, не топите его!
— А-а! Нашлись! — весело вскричал Озерков и, выпустив вожжи из рук, бросился к Лизе навстречу и схватил ключи.
— А твоего родителя мы только постращали, голубушка, оченно уж он упрям, а топить мы его и не думали, — сказал Озерков Лизе. — Получай его и веди поскорее домой. Ребята, пособите ей, подхватите его под руки, намок ведь он, и стащите до дому.
С Архипова сдернули веревку и потащили его домой.
— Напой его малиной, Лизанька, — кричали ей вдогонку бабы.
— Что малина! Водки ему стакан поднеси! — с хохотом кричали рабочие.
— Чаем с ромом напой!
— На печку положи да шубой закрой!
— Баню истопи!
Рада не рада была Лиза, когда рабочие, дотащивши его до ворот, оставили и убежали обратно. Там уж отворили амбар и зажгли фонари, так как совсем стемнело.
— Кто ж теперь у нас за запасчика будет? — недоумевал Озерков, вопросительно оглядывая всех. — Ведь надо кому-нибудь выдачу записывать.
— Гвоздев тут недалеко живет, — сказал Шитов. — Мальчонка бойко пишет, а у нас ведь грамотных никого нету.
— Айда за Гвоздевым, ребята, тащите его сюда.
Гвоздев был мальчик лет шестнадцати, за хороший почерк определенный в контору писцом. Отец его служил в заводе распометчиком. Парня привели чуть живого от страху. Следом за ним бежала его плачущая испуганная мать.
— Что вы, черти оголтелые, хотите с ним делать? На что вам парнишка мой понадобился? Неужто вы и его утопить хотите, душегубы?
По заводу уже разнесся слух о том, что запасчика утопили в пруду.
— Полно, Кирилловна, зачем пустяки говоришь? Не душегубы и никакого худа твоему парню не сделаем. Вот пусть садится и записывает выдачу. Вот тебе и стол и табуретка, перо и чернила, садись и пиши. Да с тетрадью-то сверяйся, смотри, чтоб кои бабы лишнего не получили, — говорил Озерков, усаживая Гвоздева за стол и ободряя его. Хотя они и брали муку самовольно, но многие из рабочих соглашались с Озерковым, чтоб это не имело вида грабежа, а было такой же выдачей провианта, как всегда.
— Да-ведь с парня взыщут после! — кричала мать Гвоздева, хватаясь за сына и мешая ему взяться за перо. — Скажут, что и он бунтовал вместе с вами. Со службы прогонят, пожалуй.
— Не бойся, не взыщут, — уговаривали ее мужики и потихоньку отводили и выпихивали из амбара. — С нас взыщут, это точно, а с него что же взять? Силом его сюда привели, силбм писать заставили. Ступай с богом домой и нисколько о парне не сумлевайся.
— Принеси ему валенки да полушубок, всю ночь ведь мы его тут продержим, замерзнет, — предложил кто-то из рабочих Гвоздевой, все не уходившей.
— И точно, — воскликнула она, — простудится еще парень! — и пошла поспешно к дому.
А мальчик скоро разобрался в книге и аккуратно стал отмечать число выданных пудов против каждой фамилии. Озерков стоял у весов и зорко следил за тем, чтоб взвешивали аккуратно, чтоб никто не взял лишнего фунта. Всю ночь кипела работа, выдача производилась часов до десяти утра, и только тогда, когда все явившиеся за мукой получили, что им следовало, Озерков, наконец, отпустил своего импровизированного запасчика, запер амбар и, вручив ему же ключи, наказал их отнести в контору вместе с книгой. Ему же передал он и ключ от присутствия, наказав передать его сторожу.
— Будто уж просидел Нагибин ночку, ну и довольно с него, — сказал он, рассмеявшись. — Пусть выходит.
Но Озерков напрасно воображал, что Нагибин все еще сидит под арестом. Его выпустил механик еще вечером. Часу в пятом к нему прибежала встревоженная и плачущая Серафима Борисовна и сказала, что взбунтовавшиеся рабочие заперли ее мужа в конторе и, приставив караул к дверям, отправились грабить амбар.
— Вот что наделал ваш хваленый Василий Иванович, — напустилась Серафима Борисовна с упреками на Марью Ивановну, — всех рабочих взбунтовал. Архипова, говорят, в пруду утопили. А мы-то считали его за хорошего человека, ласкали, у себя принимали; да знала бы я, что он за птица такая, на порог бы его не пустила.
— Кто же знал, что все это так разыграется. Крапивина винить одного тоже нельзя, неправ ведь и Николай Модестович, — попробовала возражать Марья Ивановна.
— Да я знаю, знаю, что вы за Крапивина заступитесь, а Николая Модестовича обвините. Вы и Лизу нашу смутили своими похвалами Крапивину. Вчера глупая девчонка изволила высказаться, что ни за кого, кроме Крапивина, и замуж не пойдет. А он вон что натворил! На его душе ведь смерть Архипова будет, если точно правда, что его утопили.
— Ну, это вздор, должно быть, — возразила Марья Ивановна.
— А вчера Новожилов приезжал свататься, сегодня сваты ни с чем уехали, в другой раз не приедут, пожалуй, — продолжала жаловаться и упрекать Серафима Борисовна.
