- Баня это, кочегарка. И резиденция твоего друга Элаббаса. Теперь понял? Ничего ты еще не понял. Ладно, вставай, разберешься. Мутит? Я вон чай крепкий заварил... Может, сходишь, помоешься?
Господи, что это он говорит? Кочегарка... Баня... Какая баня? И вообще, какое странное утро... А может, вовсе не утро? Который час?..
- Ты вставай, вставай... Спал неплохо. Хорошо спал. Слава богу, все обошлось... Я сам сдурил - не надо было давать тебе столько пить.
- А что было-то?
- Совсем память отшибло! - Элаббас усмехнулся. - Как к Салиму Сахибу ходили, не помнишь?
- К Салиму Сахибу? - Я вскочил. - Мы были у Салима Сахиба?!
- И этого не помнишь? - Он покрутил головой. - Ну, ты даешь!
- Подожди, подожди... - В памяти что-то смутно начало вырисовываться. Какие-то темные ворота... И еще что-то, похожее на гроб... А-а, лифт!.. А дальше что? Что же дальше?
- И чего тебе взбрело на ум? Заладил: пошли, и все тут. Знаешь, как просил? Слезами плакал... Но все равно вина моя... Я ведь тоже хорош был.
- А что случилось-то? - обреченно спросил я, понимая, что случилось нехорошее.
- Да не бойся, ничего особенного. Сходили и сходили. Ну, малость ты ему вправил мозги... Развезло-то тебя уж потом, когда от него вышли...
- А что я ему говорил?
- Да уж все выложил! Все, что накипело! Ничего, нормально. Я утром сходил к нему, извинился. Можно сказать, помирил вас, он тебе с аспирантурой хочет помочь.
- С аспирантурой? - Я опустился на койку.
- А чего! Сделает... Что ему стоит?.. Между прочим, не такой уж плохой мужик, бывают хуже. Честное слово, ничего... Сегодня утром целый час сидели с ним, разговаривали. Сказал, как проспится, пусть приходит. Зря, говорит, до сих пор не обратился. Мы ж, говорит, земляки...
Господи, да что ж это я натворил! И после такого хамства идти к человеку в дом?.. А что я ему сказал? Ну, хоть убей... Только лицо помню: багровое, глаза вытаращены...
- Ну как, очухался? Да, набрались мы вчера, нельзя столько пить! Элаббас сел рядом, положил руку мне на плечо. - Ты не злись, что обманул насчет трампарка. Я правда хотел туда. Ходил, ходил, говорят: подожди... А тут иду - на двери объявление: требуется кочегар. Пошел к директору... Дельный мужик оказался. Вот работаю. Какая разница - в парке или тут кочегаром? Главное - заработать пока, чтоб какое-то время перебиться, а там видно будет... Подожди, я сейчас.
Элаббас вернулся, держа в руках мою рубашку и брюки... Они были выстираны, выглажены, да так чисто, что и не узнать.
- Видал? - Он аккуратно положил на табуретку мою одежду и вдруг громко расхохотался. - Я тебя от дома Салима Сахиба на горбу тащил. Хорош ты был... - Элаббас покрутил головой, потом опустился на колени и, воздев руки к потолку, произнес с комической торжественностью: - Слава тебе, всеблагой! Если после вчерашних происков шайтана мы еще целы и невредимы, значит, ты и впрямь покровитель сирых и неимущих!..
Я вышел во двор умыться и остановился пораженный - за одну ночь все краски обновились... Солнечный свет был чистый, свежий, прозрачный... Господи, что за чудо? Как это могло случиться? Солнечный свет не взбаламученный ручеек, чтоб отстояться за ночь!..
Двор показался мне знакомым, когда-то я был в этой бане. Но когда и где находится эта баня, вспомнить я не мог, будто память моя, истаяв за ночь, смешалась со светом, состоявшим из белого, красного, желтого, и растеклась по земле: от Баку до самого Бузбулака... И свет этот, вобравший в себя все оттенки радости: белый, оранжевый, красный, был свет моей двадцатитрехлетней жизни. Эти желтые отсветы я каждое утро видел, когда всходило солнце, красным был цвет самого солнца - звонкие, праздничные краски этого мира, которые я то терял, то находил вновь. И в это утро во дворе бани я пребывал в полном согласии с миром. Если бы не одно - если б я не ходил к Салиму Сахибу... Стоило вспомнить об этом, мороз продирал по коже. Как только в памяти всплывало багровое с вытаращенными глазами лицо, где-то в глубине моей души вздымался черный ветер, ветер этот хотел задуть, загасить яркость мира, его белое, желтое, розовое сияние. Но сделать этого он не мог, потому что рядом со мной был Элаббас, а может, еще почему-то, но только в то утро я был спокойный и сильный... И ничего нет зазорного в том, что Элаббас живет и работает здесь, в котельной, зря он скрывал от меня. Это же прекрасно, что можно жить и так: не приспосабливаясь, ни перед кем не сгибая спину... И может быть, именно потому, что я понимал это, мне было так спокойно и легко во дворе этой бани.
Двор со всех четырех сторон окружен был домами, построенными на старинный лад, с высокими потолками, со стеклянными галереями. Над баней тоже были жилые квартиры, и как раз напротив элаббасовской кочегарки в открытом окне стояла красивая девушка - может быть, поэтому мне не хотелось уходить со двора?.. Окна этих домов с высокими потолками были чистые- совсем не то, что у нас в общежитии. Дома дышали теплом человеческого жилья, а я крепко наскучался по дому, по семье - может быть, еще и потому мне не хотелось уходить с этого двора... Отсюда не были видны ни высокие дома, ни улицы, забитые людьми и машинами, ни университет, ни общежитие, ни черные ворота Салима Сахиба, через которые я проходил ночью...
Выходя из маленьких чугунных ворот, отделяющих этот двор от огромного города, я обернулся и взглянул на "резиденцию" Элаббаса.
Взглянул на окно, где только что стояла красивая девушка. Сейчас ее не было, но чистые стекла окон сверкали, и крупные виноградины в гроздьях спелого "шаны", свисавшие с ветвей мощной лозы, что поднималась из земли у самой кочегарки и затеняла чуть не полдвора, были очень похожи на глаза той девушки.
К Салиму Сахибу мы шли пешком. Проносились такси с зеленым огоньком, и Элаббас поднимал руку, но я не давал ему остановить машину. Я хотел идти как можно дольше, словно хотел подольше пожить на свете до того, как зайду в тот дом. В мире, где я хотел бы пожить, появились теперь гроздья "шаны", чьи крупные, чистые, налитые ягоды так похожи на девичьи глаза и чьей единственной грозди мне хватило бы на всю жизнь. Но если так, зачем идти к Салиму Сахибу?..
Но я шел... И чем ближе подходили мы к его дому, тем трудней становился мой шаг.
Когда вдалеке показался дом Салима Сахиба, по всему моему телу пробежал озноб, но я еще владел собой, и хотя соленый комок рыданий уже подкатывал к горлу, у меня достало сил не разрыдаться... И дерево виднелось впереди молодая чинара; белея гладким стволом, она стояла на краю тротуара перед самым домом Салима Сахиба. В наших краях дерево это растет с незапамятных времен, недавно его саженцы появились на улицах Баку. Дойдя до чинары, я остановился; Элаббас тоже.
- Узнаешь? - спросил он и рассмеялся. - Знакомое деревце?
Дерево и правда казалось мне знакомым. Я вспомнил чинару, точно такого роста и возраста; я видел ее весной во дворе нашей новой школы. Странно только, откуда ее знал Элаббас, он никогда не был у нас в Бузбулаке...
- Ну, то самое?
- Да, то самое... - сказал я, все еще ничего не понимая. У меня слегка кружилась голова, подташнивало... От подступивших слез першило в горле.
- Видишь? Вон ту? - Элаббас показал на ветку у самой вершины. - Ночью ты до нее добрался. Хорошо, не сломалась...
- Элаббас!.. - Я провел рукой по стволу чинары, ствол был прохладный, мягкий, как бархат... Я коснулся его щекой, потом крепко обнял; под корой тихо что-то журчало, будто дерево плакало, струило слезы и слезами его омыто было все самое светлое, самое чистое на свете; я слышал легкое дуновение ветерка, голос цветущей вишни...
Элаббас молча стоял рядом.
- Хватит! - сказал он наконец. - Все нормально. Кончай реветь! Элаббас взял меня за руку, осторожно оттянул от чинары. Лицо у него пошло пятнами, голова втянута в плечи, в глаза мне он не смотрел. - Иди! Так встретит, будто и не было ничего.
- Элаббас! - Я стоял посреди улицы, держа его за руку; я не в силах был перейти на противоположную сторону. - Элаббас! Я не хочу... Я решил - еду домой! В деревню. Ой! Смотри!
Элаббас поднял голову и увидел Салима Сахиба, махавшего нам рукой с балкона.
Я бросился бежать. Прямо по дороге, уворачиваясь от машин и не обращая никакого внимания на свистки постового милиционера. Огромный, нескладный Элаббас тяжело топал за мной, прохожие останавливались и смотрели нам вслед.
Забавное, наверное, было зрелище...
