Николай Лесков - Колыванский муж

Аврора показала пальцем на офицера и проговорила:

– Он будет называть своего третьего сына Никиткой!

– И прекрасно! – воскликнул барон. – А ты, Аврора, в самом деле остаешься здесь, с нами, с кузиной и с тантой?

– Да, Onkel, я буду жить с Tante и с Линой.

– И пробудешь все время, пока он возвратится?

– Да, Onkel.

– Милое дитя! А ты сама… Думаешь ли ты когда-нибудь о себе?

– Что думать, Onkel! – это вредно.

– Ты разве до сих пор никого особенно не любишь?

– Ай-ай! к чему вам знать это, Onkel?

– Прости. Я думал, ведь и тебе пора. Года идут.

– О, не беспокойтесь, Onkel! Моя пора любить уже настала, и я с нее собираю плоды.

– Ага! Что же дает тебе эта любовь?

– Удовольствие видеть счастие тех, кого я люблю, Onkel!

– И этого с тебя разве довольно?

– Этого?.. Этого много, Onkel. Это только стоит начать – и потом это никогда не окончишь!

Старик покачал головой и сказал:

– Да, ты найдешь себе роль в жизни, Аврора.

И она действительно ее нашла.

Со времени описанного происшествия минуло пятнадцать лет. Я заехал в Дрезден навестить поселившееся там дружественное мне русское семейство и однажды неожиданно встретил у них слабенького, но благообразнейшего старичка, которого мне назвали бароном Андреем Васильевичем. Мы друг друга насилу узнали и заговорили про Ревель, где виделись, и про людей, которых видели. Я спросил о Сипачеве.

– Ну да, да, да!.. Как же!.. Он здесь, был здесь… здесь.

Андрей Васильевич говорил так же ласково и мягко или даже еще мягче, и теперь он даже одет был во все самое мякенькое.

– «Был», – а где же он теперь?

– Он умер, но умер здесь. Ведь здесь его семейство, и здесь его похоронили. Перст Божий! Аврора ему поставила очень хороший памятник на большом кладбище. Вы можете видеть. У них реестр. Спросите: «где контр-адмирал Сипачев», – сейчас укажут.

– А он уже был контр-адмирал?

– Как же! Как же!.. Разумеется, чин дали к отставке. Прекрасно сделал кругосветное плавание и прекрасно кончил весь круг своей жизни. Аврора получает пенсию и много пишет сама на фарфоре. «W» и «R» внутри буквы «А» – это ее монограмма. Ей очень хорошо платят, но у нее ведь немало детей. Старшая дочь уже помогает Авроре.

– Позвольте, – говорю, – я не все понимаю: сколько помню, имя его жены – Лина.

– Ах, вы еще про ту старину! Лина давно умерла, и мать ее, баронесса, сестра моя, тоже умерла. А когда Лина умирала, она взяла мужа за руку и сказала: «Ты не плачь, я не боюсь умереть, я боюсь только за тебя и детей. А чтобы я не боялась отойти к Богу с покойной душой, дай мне слово непременно жениться на Авроре». И он, чтобы не огорчать кроткую Лину, дал ей это слово. Тогда она позвала Аврору и сказала: «Облегчи мне уход мой отсюда: подай ему руку и сохрани его и моих детей». И Аврора подала ему руку. Все так и сделалось, как просила Лина. Но вы знаете, там… у нас это было нельзя, потому что, когда он еще не был христианином, он был два раза женат, Лина была его третья жена, и хотя один брак его совсем не был браком, но тем не менее ему жениться на Авроре было невозможно. Тогда Аврора сказала: «Пойдем отсюда», и они продали все там, и пришли сюда, и купили все здесь. Их благословил пастор, у них миленький дом, сад, и мастерская, и печь для фарфора. Перевели сюда его пенсию, и после того, когда Аврора стала его женою, у них было три дочери, и все одна другой лучше. Они прожили в счастье одиннадцать лет.

Мне стало скучно, и Аврора мне написала: «Onkel, приезжай и ты», и я у них жил и живу. Теперь я и совсем остался здесь, при них, потому что один я только мужчина. Надо всегда быть готовым в помощь друг другу, и перст Божий мне так указал.

– А где же его сыновья? Ведь им, я думаю, надо отбывать воинскую повинность в России?

Барон покривился и сказал:

– Нет, им, я думаю, это не надо. Они ведь совсем… Все ихнее теперь здесь… И мать – эта Tante Aurora. Она ведь их воспитала и очень их любит, и они ее любят, а Аврора Россию не любит.

– Да за что она ее так – не любит?

Адмирал пожал недоуменно плечами и молвил:

– Наверно не знаю, но думаю так, что… Аврора ведь очень определенная… и она боится всего неопределенного. Мать… и детей любит, а там выходит все… что-то неопределенное.

Иван Никитич погребен в Дрездене не на русском кладбище; он, как бычок, окончательно отмахнул головою и от Москвы, и от Калуги, и кончил свой курс немцем.

Нет! (нем.).

Дядя (нем.).

Гулянье (франц.).

Он пришел… ах! (нем.).

Ах! Он пришел! (нем.).

Тише, папа (нем.).

Тише, Фриде, папа: он пришел! Тише, Воля, папа! (нем.).

Имя, отчество и фамилия этого с натуры воспроизводимого мною лица в действительности были иные. Имена лиц, которые будут выведены далее, я все заменяю вымышленными названиями в соответственном роде. (Прим. Лескова.).

Ах, боже! Ах, Господи Иисусе! Ах, небо! (нем.).

Ах, боже мой! (нем.).

Страшная история! (нем.).

Добро пожаловать (нем.).

Боже! О боже! (нем.).

Очень сильный мальчик (нем.).

«Верю, потому что абсурд» (лат.).

Преждевременные роды (франц.).

Ответ (нем.).

Иоганны (нем.).

На лоно природы (нем.).

Жертва (франц.).

Иоганн (нем.).