С тем он поднялся, жестом пригласил Сашку следовать за собой и распахнул неприметную дверь, притулившуюся за занавеской.
Глава 6
В МАСТЕРСКОЙ
Вернувшись домой, Сашка разделся, прошел на кухню, открыл дверцу холодильника, чтобы добыть съестного, потом резко захлопнул её, рухнул на табуретку и уронил голову на руки. Тетя Оля появится завтра днем, чтобы к пяти ехать к маме, он остался дома один и был рад этому. Если только вообще сохранил хоть какую-то способность радоваться... Он был сломлен, раздавлен - метель бушевала в душе. Сашка не понимал, как быть и что делать, потому что разговор со старым художником разметал все привычные его представления - все, что он "думал за жизнь", лежа на диване у себя в комнате.
Он принялся перебирать в памяти пережитое в этот вечер - каждое слово их разговора запечатлелись в памяти с такой ясностью, точно слова эти были вырублены в скале, а он стоял перед ней и снова и снова вчитывался в письмена...
* * *
- Прошу, Александр, прошу, располагайтесь, будьте как дома. - Старик широким жестом обвел невеликое пространство мастерской. - Осмотритесь тут хорошенько, не стесняйтесь и не торопитесь - спешить нам некуда, а вы, чтобы дело у нас пошло, должны здесь хорошенько освоиться.
Они оказались в комнате, все стены которой были увешаны рисунками, акварелями, портретами - старинными в резных деревянных овальных рамах и современными в простых металлических прямоугольниках. Только даже работы, явно выполненные недавно, - во всяком случае в те годы, когда Сашка уже существовал на белом свете, казалось, принадлежали давно прошедшим времена. Прошлое как будто накладывало на них свою печать, они были будто овеяны стариной, её ароматом, несуетностью - её дыханием... И лица тех, кто был изображен на портретах, заметно отличались от любого лица из толпы каким-то особенным выражением. Сашка пытался найти слова, которые могли бы передать суть этого выражения, и не мог. Он бродил от стены к стене, от одного портрета к другому, потом оборачивался... лица с портретов на противоположной стене глядели на него. В каком бы месте мастерской он ни находился, множество проницательных глаз неизменно наблюдали за ним.
На широком столе, заляпанном краской, лежали груды рисунков, кипы набросков и папок с тесемками, которые буквально лопались под напором того, что в них помещалось. Подрамники с натянутым чистым холстом, законченные работы, повернутые лицевой стороной к стене, незаконченные этюды, груды тюбиков с краской, бутылочки с растворителем, какие-то тряпки, стаканы с бессчетным числом кистей и карандашей, огарки свечей в подсвечниках - всего и не перечислишь! От всего этого глаза разбегались, а характерный густой запах масляных красок и растворителя слегка кружил голову.
Здесь тоже были книги - по преимуществу альбомы с именами едва ли не всех всемирно известных художников на корешках. Полки с книгами, как и дверь в мастерскую, были занавешены полотнами тонкой узорчатой ткани, но хозяин, войдя, их раздернул, чтобы гость мог все осмотреть.
- Ну что ж, молодой человек, с чего мы начнем? Вернее вот так: с чего бы вы сами хотели? Быть может, зададите мне какой-то вопрос, их у вас, я надеюсь, превеликое множество... Спрашивайте, не стесняйтесь!
- Да я... - Саня замялся - этот странный старик и пугал его и притягивал одновременно. Первый дикий испуг прошел, он понял, что ни бить, ни учить жизни его, по крайней мере сегодня, не будут... - Я даже не знаю...
- Да, я понимаю, вам трудно. Незнакомая обстановка, ваш покорный слуга, который кого хочешь с ума сведет своими ужимками - это испытание, скажу я вам... Хорошо! Тогда, если не возражаете, спрашивать буду я.
- Да, конечно.
Сашка старался не встречаться со стариком взглядом, он терялся в догадках - узнал его тот или нет.
- Тогда вот что. Скажите, какое из этих имен вам всего предпочтительнее? - и он указал на полки с альбомами. - А если с ходу трудно, попытайтесь определить направление в живописи, которое греет вам сердце: романтизм, натурализм, символизм, импрессионизм, кубизм и прочая, прочая... Ну, решайтесь!
Это предложение и вовсе выбило Сашку из колеи. Он никогда особенно живописью не интересовался, его познания ограничивались тем, что об этом рассказывал их школьный учитель ИЗО. Просто ему нравилось рисовать - и все... Он стоял, в растерянности глядя на стройные ряды альбомов, и чувствовал себя дурак дураком.
- Что ж... не страшно. Значит мы этому уделим особое время и особое внимание. Послушайте, Саша, вас, что, пугают мои очки? - этот вопрос прозвучал так неожиданно, что Сашка вздрогнул.
- Н-нет, что вы... Просто я... немного волнуюсь.
- Ну, это я заметил. Но спешу вас уверить, что поводов для волнений у вас нет никаких. Ровным счетом никаких! А очки... Что ж, они мне и впрямь не нужны - без них даже лучше. Вот, скажем, вы стоите у стола и рассматриваете мой рисунок - тот, что сверху. А я вместо вас вижу лишь довольно расплывчатое серое пятно.
Сашка вскинул на Бориса Ефимовича изумленные глаза... и опять отвел взгляд. Значит старик не узнал его - просто не мог узнать! Уф, пронесло! И все-таки он был не в своей тарелке, сам не знал, как толком это чувство назвать - стыдом ли, угрызениями совести... Ничего подобного он, по правде, до сих пор не испытывал. Даже когда мать забрали в больницу, по существу, по его вине.
- Не пугайтесь, живопись, рисунок, линии и цвета я различаю как прежде, просто несколько по-другому. Тоньше, если хотите. На малейшее изменение света и цвета откликается все мое существо. Я это чувствую сердцем и вижу - да! Вижу, только по-своему. И вполне смогу направлять вашу руку. Хотя, мне думается, важнее направить душу.
Саня вздрогнул и обернулся. Старик, ссутулясь, уперев руки в боки и склонив набок голову, точно птица, собравшаяся склевать жучка, глядел на него. Его зубы, как и в тот злосчастный дождливый вечер, скалились в странной злорадной ухмылке. Он, что, смеется над ним? Или знает - знает все про него в мельчайших подробностях?! Как будто слышал его, Сашкины, слова, что за мечту свою тот душу готов отдать... И куда этот огрызок прошлого собирается направлять его душу: направо, налево? Вверх или вниз?.. Ох, поскорее бы смотаться отсюда!
- Ну-с, так, подойдем к делу с другого конца, - гаркнул Борис Ефимович с таким довольным видом, точно парень, который маялся возле письменного стола, принес ему золотые червонцы. - Скажите мне, юноша, знакомы ли вам какие-либо поэтические творения? Быть может, есть любимый поэт, от чьих ямбов у вас тает сердце? Откройтесь мне, не стесняйтесь! В наш прагматический век не всякий, увы, ценит поэзию, но вы... нет, я чувствую вы будете не из таковских! Молчите? Что ж с вами делать?! Ну хорошо, кого из поэтов прочли вы недавно, быть может, на днях? По ходу нашей работы я стану делиться с вами своими пристрастиями, однако, и вы хоть чуть-чуть приоткройтесь... Простите мне этот допрос, но без взаимной симпатии и доверительности мне трудно будет вас чему-либо научить.
И что в самом деле стою тут, немой как рыба? - подумал Сашка, сердясь на себя, и, не раздумывая, бахнул: "Бодлера читал!"
- Ого! - восхитился Борис Ефимович и принялся в волнении вышагивать по комнате. - Батенька, да вы эстет! Экий, понимаете ли, выбор! Чтобы не из школьной программы, а этак вот - нате вам! - не кого-нибудь, а Бодлера! А что ж в особенности приглянулось вам, я полагаю, из "Цветов зла": быть может, "Гимн красоте" или "Душа вина", а может быть "Семь стариков"? Хотя нет - это уж я хватил - для того вы, мой друг, слишком молоды.
- Ну, мне сейчас трудно вспомнить, - замялся парень. - Всякое приглянулось.
- Но вы ведь не склонны к натурализму - ведь нет?! Я почему-то уверен, что в душе вы романтик.
- А что ж плохого в натурализме? - в Сашке что-то вдруг дернуло, ухнуло и его ,что называется, понесло. - Если человек так жизнь видит, так чувствует, это, что, плохо? Но он такой и по-другому не может! Он устроен так, понимаете? Такой он родился, такой и умрет. А вы думаете, надо врать? Притворяться? Чистенького из себя строить? А если не чистенький, а грязный как вошь, тогда как?
- Мне отчего-то думается, что вошь не такая уж грязная - это во-первых... А потом, кто сказал, что каким человек родился, таким и умрет? Для того нам жизнь и дана, понимаете ли, чтоб не на месте торчать пень пнем, а меняться, идти. Это путь, понимаете ли, друг мой, и путь нелегкий, полный сомнений, неуверенности в себе... боли, да! Именно так и никак иначе! Это борьба, и прежде всего с самим собой. Вы так не думаете?
- Я... я не знаю. Путь - это ещё может быть... А борьба с собой... по-моему глупо это! Чего с собой-то бороться, когда и так вокруг всякой дряни хватает. Сильным быть - это да, это надо... а тратить время на самокопания - нет, это чушь собачья! Да и времени нет: жизнь-то какая, видите? Это ж прямо экспресс скоростной, который того и гляди сковырнется с рельсов! Вы телевизор глядите? Ну вот!
- Ага, вот я вас и поймал! - возопил старик, захлопал в ладоши и принялся потирать руки, прямо-таки сияя от радости. - Ну, теперь у нас дело пойдет! Во всяком случае, исходная точка для меня прояснилась.
