В Воркуте я хожу в форменном плаще, джемпере, с рубашкой и галстуком, в черных брюках. В тундре -- в резиновых сапогах, в брюках от робы, в синей рабочей куртке, а внизу -- рубашка с галстуком и джемпер.
Ношу усы: больше уважения от рабочих...
Вот так идут мои дела.
Сегодня мы со Славкой решили провести вечер в Доме инженера и техника. Это, пожалуй, самой уютное и благоустроенное здание в городе.
Мягкие кресла, лампы-торшеры, ковры, радиола, небольшой буфет, бильярд, книги, журналы. Сегодня понедельник, и здесь тихо. Славка читает, а я пишу.
За меня не волнуйся. Ты посмотрела, мама, на меня так грустно как-то, когда двинулся поезд и я стоял у окна... Не бойся, я нигде не пропаду: не маленький и здоров.
Если нужно пшено, горох, то я могу прислать -- здесь свободно лежит в магазинах. Впрочем, что я спрашиваю: конечно, нужно! Но выслать смогу только в следующий приезд в Воркуту -- очевидно, дней через 15.
Пиши мне, мама. Целую крепко всех. Броня".
И еще одно письмо -- последнее, за тринадцать дней до гибели.
"22 июля 1950 года
Здравствуй, дорогая мама!
Получил от тебя сразу два письма. От Гали получил одно. До послезавтра буду находиться на базе, так как готовлюсь к новому виду работ.
После твоего предупреждения я стал осторожнее с финансами и записываю в журнал каждую казенную мелочь.
В воскресенье я уезжаю на юг: к реке Уса. Там уже не голая тундра, а есть лес высотой 10-12 метров и толщиной до 30 сантиметров. Это я смотрел на карте. В этом районе я пробуду месяца полтора и, очевидно, в Воркуту буду приезжать крайне редко.
Я буду работать здесь август, сентябрь и часть октября. Галя будет отдыхать приблизительно до конца августа и вернется к началу занятий в университете.
С сегодняшнего дня из Воркуты в Ленинград стал ходить прямой поезд с мягкими и жесткими вагонами. Цены на билеты снижены вдвое: теперь билет стоит 156.00. Такой же поезд ходит через день в Москву. Стало совсем хорошо с транспортом. В Ленинград отсюда мы поедем, таким образом, в мягком вагоне. Это будет такое счастье -- ехать домой из Воркуты...
Здесь сейчас тепло, температура доходит до плюс 26-27: загорать можно, но не позволяют комары. Поэтому только при сильном ветре и солнечной погоде удается (очень редко) снять рубашку и позагорать. Лицо и руки, конечно, уже загорели давно и, как всегда летом, стали у меня черными.
Мама, Феликсу я сейчас тоже напишу. Денег ему вышлю рублей 50, так как сейчас у меня много расходов по работе, а зарплаты не дают: дают только деньги на производство работ и немного (достаточно) на питание. Свежего здесь мало. Мяса нет никакого. Очень хочется колбасы. Когда Галка приедет с юга, пусть пришлет немного копченой колбасы или корейки. Посылка из Ленинграда идет 5-6 дней, так как ее сразу же отправляют прямым поездом.
Как здоровье папы? Привет ему и всем ребятам. Папе я заказал меховые туфли, и, может быть, сделают теплые рукавицы.
Как дела на огороде? Посадили ли что-нибудь, кроме цветов? Есть ли картошка (посажена ли)?
Здесь картошка только сушеная. В столовой солонина, квашеная капуста, сушеная картошка и макароны. Сегодня, правда, был маринованный виноград. Вот чего не ожидал!
Феликс пишет только то, что можно писать. Спрашивает у меня, много ли он делает ошибок в письмах, боится разучиться писать.
Как там Юра учится? Понял ли он, что учиться нужно в году, чтобы избежать переэкзаменовок, а следовательно -- не портить себе лета? Легче всего запустить учебу -- на это труда своего не нужно тратить, но когда она запущена -- становится трудно. Пусть даже теперь для него служит примером Феликс, который в тюрьме, в лагерных условиях, стремится учиться и старается писать без ошибок! Он должен понять, что образование -- могучее оружие, с которым он всегда пробьет себе дорогу к интересной жизни и выведет других...
Парень он неглупый, но пора ему браться за ум, а иначе его ждет незавидная судьба. Юра, ты вот что: не дури, а учись как следует, на "хорошо" и "отлично", и тогда сам увидишь, как хорошо это для тебя, для родителей и для школы.
Верочка с Наденькой молодцы, что хорошо учатся. Я им тут хотел послать живого олененка с маленькими рожками, да ему нужен мох для питания, а в Ленинграде его нет. Хлеб и другие продукты олени не едят: питаются только мхом, листьями березки (карликовой) и травой. Постараюсь поймать им белого медвежонка. Для этого ношу с собой соль: насыплю ему соли на хвост и поймаю!
Привет всем. Поцелуй, мама, всех ребят за меня и мужайся: все будет хорошо. Когда я вернусь, мы придем с Галкой в гости и хорошо обо всем поговорим.
Пиши, мама, мне и ребят заставь, должны же они свою речь развивать. Пусть Юра с Верой напишут мне письмо. Я буду очень рад. И Надюшка пусть напишет. Пусть пишут обо всем. Хорошо, ребята?
Ну, целую, ложусь спать. Уже два часа -- солнце давно уже поднялось. Целую еще раз. Броня".
И карандашная записка, которую Бронислав успел написать в больнице города Воркуты. Она на медицинском бланке, и ее нельзя читать часто:
"Мамочка, береги детей.
Галка милая...
Простите, Броня".
Два машинописных листа с круглой печатью.
"Акт о несчастном случае, связанном с производством. Геодезический отряд в"-- 36 Северо-Западного аэрогедезического предприятия. Коми АССР, г. Воркута.
...Несчастный случай произошел 1 августа 1950 года в 20 часов в тундре, в 12 километрах к западу от города Воркуты.
...При уничтожении остатков электродетонаторов и капсюлей-детонаторов, вследствие неосторожно обращения с ним десятника-взрывника КУЗЬМЕНКО произошел преждевременный взрыв от искры, попавшей в гильзу детонатора.
Исход несчастного случая: пострадавший умер в больнице, в городе Воркуте около 2 часов 2 августа от отека легких на почве общей контузии и шока".
Полупьяный десятник Кузьменко, который в акте упоминается без инициалов, поленился ждать, пока сгорят положенные метры бикфордова шнура, отрезал полметра, надеясь отбежать, и чиркнул спичкой...
Вспыхнувшая головка отскочила в ближнюю гильзу неряшливо рассыпанных детонаторов.
Кузьменко отпрыгнул и повалился на землю, у него лишь обгорели сапоги.
Бронислав, шедший к нему во весь рост, не успел...
Вот и все.
Брат писал стихи. Они попали ко мне вместе с другими семейными документами не так давно. Почти все они датированы 1947 годом. Брониславу тогда было девятнадцать.
Говорят, что время лечит:
Дни проходят и года,
Угасают люди-свечи,
Только вспыхнут иногда.
Не хочу я быть свечою:
Таять, медленно гореть
И ненастною порою
От огня вдруг умереть.
Но сгореть придется все же:
Нас зажгли, и мы горим.
Но огонь мы свой не можем
Сделать ярким и большим.
Мне для жизни, для горенья,
Нужен воздух свежий, чистый.
И тогда сгорю без тленья,
Может, только будут искры.
Феликс в то время был под Иркутском. Когда погиб Бронислав, ему исполнилось восемнадцать.
"20 августа 1950 года.
Здравствуйте, дорогие мои мамочка, папа, Юра, Вера, Надя и Тимка.
Мама, прошу тебя, держи себя в руках, это для ребят. Постарайся поменьше плакать, ведь Броня очень этого не любил. Да, совсем плохо стало без Брони. Теперь там у вас старший из детей Юра, и пусть он всегда поступает, как Броня. Я Броню буду помнить всегда и следовать его примеру.
Мама, получил вчера твое письмо из Воркуты. Деньги, марки и бумага дошли в целости. Большое за это спасибо.
Работаю по-прежнему на заводе, но уже не подручным у формовщика, а прицепщиком. Электрические краны привозят и увозят детали, а я должен отцеплять и прицеплять и после этого убирать землю, которую сбивают с деталей (ведь тут же детали и отливают).
Сам я жив и здоров.
Как поживают остальные ребята? Мама, береги свое здоровье.
Вот хочу писать о другом, но мысли все сворачивают на него, на нашего Броню. Мама, но плакать я не буду, мне уже 18 лет и притом все время находишься на людях. Не подумай, что я стыжусь плакать. Нет. Но никто не поймет моего горя, а будут только смеяться. А как хотелось бы забраться в темный угол и плакать, плакать, как маленькому.
Мама, как живет Галя? Приезжала ли она в Воркуту?
Ну, до свидания. Не могу я больше писать. Крепко целую всех.
Поставьте Броне что-нибудь от меня.
Ваш сын и брат Феликс".
На фотографии Бронислава, которую после его смерти мать прислала Феликсу в лагерь, надпись: "Феликс, будь таким же хорошим, как наш Броня".
Указ о помиловании Феликса вышел через полтора года.
Радио на нашей даче уже нет -- я в строительной горячке перерубил провода, и Никола возит с собой транзистор. Мы не спеша готовимся ко сну и слушаем последние известия. Феликс на правах старшего поставил свой матрац возле печки и по вечерам ложится на него, закуривает и рассуждает на разные темы. В основном о текущем моменте и видах на будущее, исходя из прошлого. В своем портфеле он постоянно носит вместе с пачками научных журналов один из томов "Истории государства Российского" Соловьева. Иногда он зачитывает нам целые страницы. Мы слушаем, удивляемся и затеваем исторические разговоры, обнаруживая свою дремучую некомпетентность.
