– Общественное выше личного?! Проходили. Известно, к чему привело. Оказалось: сатанинский путь.
– Ну и что? Зато какой был эффективный. А то валят – немцы, евреи, русские… – И в комнате послышался странный смех.
– А собственно, кто вы? – спохватился Мишкин, поняв, что уже некоторое время говорит не с самим собой. – Откуда здесь? Сейчас позову…
– Не тщись, не услышат. Я к тебе пришел напомнить о потустороннем. Больно ты зациклился на реализме. Да, «общественное выше личного» – мое. При ровном сером поле мне легче увидеть цветок противостояния. Противостояния мне.
– Бред какой-то. Противостояния – кому? Вы кто? – Мишкин вгляделся в силуэт на фоне книжных полок. Силуэт как раз и прикрывал полку с религиозными книгами. Профиль – нечто среднее между известным портретом Данте и актером Гердтом. – Кто бы вы ни были… Может, у вас там в потустороннем и нет личностей, только серое, вот вы и вгоняете нас в общую серость.
– Ты, Мишкин, пока что рассуждаешь, будто все еще строитель светлого будущего. Остановись. Впрочем, ты уже остановлен.
Силуэт повернулся фронтально, и контуры его перестали напоминать кого-либо. Гость протянул руку, и острая боль в животе заставила Мишкина приподняться.
Чтобы найти таблетку, пришлось зажечь свет. Проснулась Галя.
– Если бы ты перед сном сделала мне укол, тогда бы еще понятно, – и Мишкин тревожно оглядел комнату.
– Ты о чем, Жень? Сделать укол?
– Да нет, я таблетку принял.
– Больно? А ты на работу хочешь!
– Опять за свое?! Не больно мне. Не боль-но! И прекрати об этом раз и навсегда! Вот черта на тебя нашлю, – и как-то скрипуче засмеялся.
– Ну спи тогда. И мне дай поспать.
Мишкин еще раз оглядел комнату по всему периметру и стал поудобнее устраиваться в постели, на всякий случай отвернувшись к стенке.
* * *
Выйдя на улицу, гости остановились, неловко переминаясь с ноги на ногу. Пора было прощаться. О том, что занимало их сейчас более всего, никто не заговаривал. Да и что можно сказать? Каждому хотелось произнести что-то незначительное и откланяться.
– Борис Георгиевич! Боря, нам по пути, по-моему? – разрушил неловкое молчание Олег.
– Да Бог с тобой. Боре прямо противоположно… – Алексей осекся, почувствовав толчок локтем, и вопросительно посмотрел на Олега.
– Можешь не затыкаться так стремительно, будто ты меня подвел. Ничего страшного: я не домой. А скрывать мне не от кого. Просто привык прятаться.
Напряжение прошло, и все заторопились – кто на остановку автобуса, кто в метро, а Олег с Борисом стали ловить машину. Такси не было – наняли левака. Совсем недавно правящий генсек перевернул жизнь, сказав: разрешено все, что не запрещено. И это, пожалуй, был один из краеугольных камней развивающегося переворота. Ведь в долгие советские времена было ровно наоборот: запрещено все, что не разрешено. В результате машины стали останавливаться, не больно-то оглядываясь на блюстителей… Неизвестно чего – блюстителей.
– Ну что, профессор, опять едешь кого-то лечить?
Олег засмеялся:
– А что? Я свободный человек. Ученый в свободном поиске.
– Да ничего. Я в порядке научного интереса.
– Могу поделиться опытом.
– Обхожусь. Тем более, насколько я знаю, наши научные интересы лежат в разных плоскостях. Ты ведь не пьешь?
– Да нет. Если надо, могу. Можем заехать купить по дороге.
– Купить?! Разгулялся. Забыл, где живешь?
– Забыл, брат, забыл. Только не где, а когда. Дело не в месте. Но вот времечко…
– Да, идиотство полное. Хоть наш Мишкин и за.
Произнесено: Мишкин. И оборвался плавно начавшийся пустой переброс словами. Опять всплыло то, что и не забывалось. Перед ними вновь замаячила близкая смерть – первая смерть в их узком кругу.
– Ладно. Мне здесь, Олежка. Желаю успеха. Впрочем, успех, по-видимому, уже в наличии. Удачи желаю!
Минут через пять и Олег остановил машину.
Шурочка его уже ждала.
– Ну как продвигается наука?
– Сдала, сдала.
– Не буду уподобляться занудам – отметка значения не имеет.
Она засмеялась и, отвернувшись к зеркалу, поправила прическу. Зачем? Наверное, чтоб просто отвернуться. Олег сзади приблизился и, наклонившись, поцеловал в шею.
– Не горячись. Есть будешь?
– Вот если б кофейку, я – за.
– Сейчас сделаю.
– И замечательно. Несмотря на драконовские методы, придуманные родными партией и правительством, больные наши, желая поддерживать слабеющие силы хирургов, занесшие руку с ножом над их телами, еще приносят нам… – И Олег вытащил из портфеля бутылку коньяка.
– Господи, какая длинная речь ради одной бутылки! Вам, Олег Сергеевич, в адвокаты бы.
– Хорошо. Слышу слово будущего юриста. Во-первых, по нынешним временам даже одна бутылка достойна изысканных словесных длиннот. А во-вторых, я уже заслужил, по-моему, именоваться без отчества.
– Я еще не привыкла. Потому и путаюсь.
– Оформим. Как говорится, но проблемс. – Олег стал открывать бутылку. – За брудершафтом дело не станет.
– Подожди. Сначала кофе сделаю.
– А я пока разолью, подготовлюсь к мероприятию.
Шурочка стала возиться у плиты.
– А тебе не жарко? Сняла бы свитерок.
– А тебе в пиджаке?
– Всё. Его уже нет. Чего ты возишься там – у плиты в свитере? Давай выпьем!
Шурочка опять засмеялась. Делано засмеялась. Взяла в руки чашечки с кофе и отнесла на стол в комнату.
Процедура брудершафта состоялась.
– Олег, а что это шеф наш сегодня говорил о размножении клонированием.
– Детка моя. Не бери в голову всякие глупости. Мы знаем способы лучше, приятнее и дешевле.
– Хм! Не горячись. Это ответственное заявление.
– Забыл, что имею дело с юристом, – состроив испуганную мину, осклабился Олег. – Ты уже второй раз просишь не горячиться. Заморозишь.
– Ну, действительно, что это за клонирование?
– Да это игры генетиков в бирюльки. Бесполое размножение. Это когда из клетки донора развивают – теоретически, пока теоретически – целый организм.
– Это если мужа нет?
– Здрасьте – Новый год.
– Ну без любви, значит?
– Ну так! Сама напросилась. Любовь – это борьба полов. Битва. Любовь отличает человека от животного. Любовь – суть homo sapiens. Любовь потому и основа духовности. Бесполое размножение чревато истинной потерей духовности. Потому и отвратительно и неуместно – как и когда говорят «мы занимались любовью» без любви.
– Понятно. Не пора ли тебе домой?
– Слышу речь не девочки, но юриста. Видишь, как нельзя смешивать жанры: науку, любовь, публицистику и гедонизм.
– Господи! А это что такое?
– А это вы еще не проходили. Если мне еще не пора домой, то я проведу практический семинар по гедонизму. Давай еще выпьем.
– На посошок?
– Нет. Что ты. А кофе. Ты ж обещала. Остывает.
Шурочка опять засмеялась, помолчала…
– Ну пей…
* * *
– Толь, поехали со мной.
– Мне же в другую сторону.
– Ну до метро хотя бы.
– Такси ловить?
– Так у меня машина.
– Ух ты! Когда сподобился?
– Или я не профессор? Вот уже полгода.
Леша с Толей подошли к машинам, выстроившимся вдоль подъездов.
– Они все одинаковые. Как узнаешь свою? Даже цвет один.
– Цвета разные. Просто грязные все. А свою собственность и по запаху узнаешь.
Алексей торжественно распахнул дверцу:
– Прошу.
– Жигуль?
– А то.
Машина немного поурчала, прогрелась и медленно покатила, минуя небольшой ряд таких же грязноватых «Жигулей».
– Олег тоже профессор, а где ж его кар?
– А он слишком много на блядей тратит.
– Больно ты суров к товарищу. Блядей!.. Около него я всегда видел вполне приличных дам.
– И что? Блядь может быть вполне приличной дамой. Это просто человек… женщина, легко, без натужности и с удовольствием идущая на интимный контакт.
– Да уж, всегда сперва надо договориться о терминах. Скажем, проститутка – это профессия. Блядь – мировоззрение.
– А историков тоже волнуют определения?
– Еще бы! Для нас определения, может, важнее, чем вам, хирургам. Это вы все страдаете профессиональным расизмом.
– Да что вы про нас знаете, про хирургов! Для вас мы циники…
– Именно так. Циники, безбожники…
– Да среди медиков и вообще естественников больше верующих, чем среди болтунов-гуманитариев.
– Так! Переходим на личности…
– Извини. Я хочу напомнить тебе про хирурга Войно-Ясенецкого, он же епископ Лука.
– Знаю, знаю. Но, как говорил, Крылов Иван Андреевич, правда, извини, про гусей: «…то ваши предки, а вы годны лишь только на жаркое».
Оба засмеялись.
– Да ладно, Толь. Конечно, на первый взгляд, у религии и медицины разные задачи: одна думает о спасении души – это для нее первее всего; а другая страдает за тело. И впечатление, что им приходится вступать в конфронтацию. Они союзники или соперники, конкуренты? Ты как считаешь?
– То есть быть или не быть – кому что важнее?
