сама по себе, эманация нехорошая от присутствующих
исходит, а от кого конкретно, и не сказать, от всех как бы
сволочей разом. Напряжение, словом, и вдруг… смешок.
Этакое фырканье мерзкое, тут, там, здесь…
Да что такое? Уж и оратор, ректор, профессор Марлен
Самсонович Сатаров, как ни был увлечен перспективами и
планами, задумок роем воодушевлен, взволнован, и тот нить
потерял, встревожился, ноздрями поиграл, туда зыркнул, сюда
глянул. За спиной, сзади, слева, — чутье подсказывает,
селезенка сигнализирует, но не к лицу такой персоне, сами
понимаете, движения резкие и праздный интерес, вновь рот
открыл Марлен Самсонович, но, нет, увы, не утерпел
председатель совета ректоров вузов промышленного края,
пять раз (пожалуй, даже шесть) не избранный член-корром АН
СССР, не выдержал, наперекор гордыне обернулся, а там,
пролетарии всех стран соединяйтесь, будь готов — всегда
готов, подмигивая правым глазом, в усы посмеиваясь
бесцеремонно так, по-свойски, любуется им, святый Боже,
самый человечный человек.
Короче, никаких шансов скрыть злодеяние
чудовищное, факт утаить, замять, спустить на тормозах, в
рабочем порядке, в узком кругу, своими силами, исключено.
Заседание окончено, выездная сессия открыта.
Вот после чего доселе незримый, то ли из воздуха, из
теней коридорных голубых сложился, а, может быть, и прямо
из стены шагнул, мгновенно отделился мужчина рыжий в
неброском пыльнике широком армейского покроя и в кепке
пролетарской восьмиклинке. Явился, неулыбчивый, протопал
по-хозяйски в зарезервированный кабинет без разъясняющей
таблички, но с пломбой пластилиновой на косяке, старший
лейтенант Виктор Михайлович Макунько,
оперуполномоченный, кем? так и просится в строку
дополнение, ну, что ж, извольте, с превеликим удовольствием,
всем советским народом.
Сел в кресло под портретом черно-белым сердечника
чахоточного с бородкой, без очков, во френче и комсомолом
занялся Южносибирского горного, с руководящей головкой
работать стал, но, впрочем, и рядовыми членами союза
молодежи не брезговал, случалось, вызывал для очного
знакомства, беседы, разговора тет-а-тет.
На каком основании, спрашивается?
Не следует ли здесь усматривать попытку начальства
институтского на плечи молодые неокрепшие, на спины юные,
учебой безоглядной искривленные, сложить? Конечно,
безусловно, но в то же время захочешь и не придерешься, ибо
рыльце у институтского авангарда, пятачок, да что там, вся
ряха оказалась и в пуху, и в соломе, и еще черт знает в чем,
наредкость, в общем, неприглядной вышла физиономия.
Увы, именно она, неоперившаяся поросль, боевитая
смена, добродушием старых товарищей безобразно
злоупотребляя, и превратила святое место, Ленинскую
комнату, подумать только, в проходную. Да, дверь, что
виднелась справа в простенке за сценой с Ильичом,
светящимся во мраке, декоративной не была, вела
полированная, блестящая, под цвет панелей (продукции
побочной Южносибирской пианинной фабрики) в большое и
неряшливое помещение, где и студенческий театр репетировал
миниатюры, и за фанерной перегородкой дискоклуб "33 и 1/3"
хранил свою аппаратуру, и редколлегия стенной газеты
сатирической "Глухой забой" одутловатые мордасы
прогульщиков и бузотеров хари омерзительные зеленой
краской малевала.
Собственно, сам факт использования для возвращенья
зрения основателю первого в мире государства рабочих и
крестьян баночки из набора красок редколлегии сомнению не
подлежал. Но взять за холку, за гузку ухватить художников
беспечных хоть и пытался товарищ Макунько, но поводов
особых не имел для этого, поскольку номер мартовский уж
выцвести успел в углу у входа в библиотеку, а за апрельский
халтурщики и не брались, о чем вопрос как раз был поднят на
заседании последнем комитета комсомола ЮГИ, что
подтверждал, увы, казенным стилем бездушный протокол.
СТЭМ, театр миниатюр, продув февральский КВН
мединституту, был в творческом застое, не собирался, то есть,
уже почти полгода, а дискоклуб, завоевав на конкурсе
недавнем областном заветный главный приз, в иную
крайность впал, но с тем же результатом, то есть
бездействовал и после своего триумфа уже сорвал два вечера,
два бала, заранее объявленных, назначенных в фойе
электромеханического корпуса.
Короче, установить не просто оказалось, кто мог
оставить за спиной большого бюста, в соседней, изрядно
захламленной комнате, под стульями в углу у длинного стола
две склянки разновеликие — толстушку темноокую из-под
шампанского и длинношеюю красавицу, шибающую в нос
свежеотлитым содержимым, водочную.
В чем, между прочим, откровенно в беседе с глазу на
глаз и признался Толе Кузнецову трехзвездочный офицер в
костюме сером, товарищ Макунько. Но, впрочем, не сразу, не
в след немедленно за тем, как ошарашил он Толяна красивым
разворотом служебного удостоверения.
Нет, дав время Анатолию полюбоваться на шит и меч,
заговорил с ним Макунько Виктор Михайлович о сложностях,
которыми коварно угрожает организму весенний недуг,
болезнь задорно водами журчащая, похлюпать и почмокать
невинная любительница — инфлюэнца.
А дело в том, что помимо исключительной отмазки,
каковою, находясь в победной прострации, почивая на лаврах,
сами того не ведая, обеспечили себя все до единого диско
оболтусы из клуба богомерзкого, президент и тридцати трех, и
одной трети Анатолий Кузнецов имел еще и лично для себя
безукоризненное алиби.
Роковые восемь дней, пять до чудовищного
святотатства, и два после провел он дома, в постели своей
собственной по воле вируса безжалостного платки, салфетки,
полотенца без передышки увлажняя.
Так вот, о Толином здоровье осведомившись перво
наперво в холодном кабинете райвоенкомата с оконным
переплетом времен простых решений, похожим на решетку,
лейтенант Макунько как-то очень быстро и уверенно стал от
болезней уха, горла, носа, минуя недомогания печени, желудка
несварение, живот, способный острым стать в любой момент,
и почки, отказать преподло норовящие, спускаться в тот
отдел, укромный уголок организма приматов, где гнездятся
напасти совсем малоприятные, стыдливо в народе именуемые
женскими.
Иначе говоря, вел опер Толю путем извилистым и
странным, и уж казалось, что вот-вот суровым голосом
потребует сознаться, за сколько же абортов криминальных ему
устроила фальшивую, дутую справку заботливая мама Ида
Соломоновна Шнапир, врач, доктор, заведующая отделением,
несмотря на деликатность исключительную, самая известная в
областном центре специалистка по устранению последствий
нежелательных неосмотрительности обоюдной, как вдруг…
улыбка? нет, ее предвозвещающее измененье кривизны шаров,
утрата выпуклости угрожающей белками голубыми, едва
заметная, но слабина губ малокровных, позыв, определенно,
служебным предписаниям вопреки, самодовольство,
достигшего без лишних осложнений цели профессионала.
— Да вы не волнуйтесь, — внезапно отпустил упавшего
уж было духом, бледного, скованного, неадекватного Толяна,
ослабил хватку, снизошел, даже барабанить перестал сухими,
как сучки обструганные, пальцами по суконными армейскими
локтями истертой столешнице.
— Вас мы ни в чем, абсолютно ни в чем не
подозреваем. Если бы хоть малейшее сомнение на ваш счет
имелось, мы бы беседовали с вами не здесь, в военкомате,
вдали от посторонних глаз, а сами знаете, наверное, куда я
приглашаю остальных?
— Нет, нет, узнать вас, Анатолий, поближе я решил
постольку, поскольку кажется мне, что у нас с вами общая
должна быть заинтересованность в скорейшем разоблачении
тех, кто самым подлым образом, в кустах укрывшись, просто
напросто сбежав, товарищей своих поставил под удар.
О!
И вслед за этими словами золотыми Виктор
Михайлович стал мысль свою детализировать и развивать, да
так психологически верно, столь тонко и расчетливо, что ни
малейшего сомнения возникнуть не могло, конечно, ждала
карьера фантастическая такого вот ловца душ человеческих в
рядах бойцов секретной службы сыска.
Да, говорил лейтенант о том, о чем предпочитал
Толян не думать, не вспоминать, на счастье, на авось
