Геша Томкины слова обдумал со всех сторон и говорит:
- Так нас двое всего в семье.
- А мы ребенка родим, - Томка говорит. - Или, может это - в детдоме возьмем. А то у меня ж спираль стоит против того, чтоб не беременеть - так жалко ее вытаскивать.
- А точно нам дадут, - Геша спрашивает, - квартиру, ну и этого, ребенка?
- А куда ж они денутся? - Томка говорит. - Я ж им бумагу достану, что я бездетная по состоянию женских болезней.
- Как это ты ее достанешь? - Геша говорит.
- А у меня гинеколог есть знакомый, с тех пор, когда у меня еще спирали не стояло. Он мне бумагу выдаст. Тридцатку ему надо будет всунуть, и он выдаст.
И правда, выдал Томкин гинеколог ей бумагу. Не за тридцатку само собой, имея в виду, что дело это гнилое и можно на нем крупно залететь, но выдал. Наверно, деньги ему в этот момент были сильно нужны. И Томка стала на основании этой выданной ей бумаги ребенка оформлять.
Геша, правду сказать, говорил ей:
- На хрена тебе чужой ребенок? Давай, - говорил, - своего сделаем, личного.
А Томка ему отвечала:
- Я же ж тебе русским языком говорю. Спираль жалко вынимать, ее ж потом не достанешь.
А Геша ей возражал:
- А всю оставшуюся жизнь его кормить, чужого? А он, может, от алкашей окажется или от наркоманов.
- Так а мы же ж, - Томка ему говорила, - когда хату получим двухкомнатную , мы его назад же и вернем. Скажем, не устраивает он нас или скажем, передумали.
- А примут? - Геша сомневается.
А Томка ему отвечает:
- Примут. Чего ж им его не принять, раз он ихний?
Так она, значит, Гешу и уболтала. И оформила, значит, им ребенка. Оформляла, правда, долго. Документы всякие там требовали у нее - каких только всяких разных документов не требовали, а после ее с Гешей на различные комиссии еще вызывали, все допытывались, хорошенько они подумали или не хорошенько и до конца они понимают всю ответственность, которая на них ляжет вследствие этого ребенка или не до конца. А потом-таки выдали им пацана одного. Ничего такой пацанчик, в золотухе немного, а так - ничего. Взяли они его, пацанчика этого, подержали с месяца, может, три. Ну, или пять, и Томке двухкомнатную квартиру дали с учетом льготной очереди. Она, когда квартиры должны были распределять, перед этим то есть, сходила к Полупаеву, к директору, и им с Гешей пошли навстречу как молодой семье, проявившей акт истинного, можно сказать, милосердия, и дали в этом, новом доме квартиру. Двухкомнатную. И еще в заводской радиогазете про них статью передали. В эфир завода.
А Томка и Геша получили эту квартиру и через время подали в суд. На развод. Сказали, что они характерами совсем не подходят друг к другу и что их семейная жизнь является тяжелым последствием необдуманной роковой ошибки молодости. Ну, суд дал им срок одуматься, - у них там, в суде, так полагается, давать сначала всем срок одуматься, - а потом, когда они одумываться отказались вторично, суд своим именем произвел расторжение ихнего брака. И Томка ребенка этого золотушного начала назад, в детдом, потихоньку возвращать. Они - детдом в смысле - конечно, не желали его брать, уговаривали Томку еще раз подумать хорошенечко, про совесть тоже интересовались и даже угрожали чего-то там такое. А Томка одно им говорила:
- Товарищи, - говорила, - меня же ж муж, гад заморщенный, бросил. Куда ж мне одинокой с этим ребенком, будь он неладный? - и плакала у них на глазах.
Да. Ну, вернула она им, конечно, в итоге этого ихнего ребенка, вернула, значит, а Геша, Геша от Томки выписался. Когда развод им в суде дали. И хотел назад, значит, к паханам прописаться, ну, чтоб квартира не пропала в государстве. Вот он сегодня, примерно, выписался, а завтра собирался прописываться идти, после работы сразу, часов в пять. А утром, где-то в полдесятого или, может, без двадцати - паханов его машиной сбило. Обоих. Они на красный свет светофора дорогу поперлись переходить. У них напротив дома через дорогу магазин овощной - вот они туда, видно, шли, а машина их снесла. КАМАЗ груженый. С прицепом. Он на зеленый свет - ехал, а они на красный шли.
Геша узнал про это горе, вернулся к Томке - так и так, говорит, Тамара, несчастье меня постигло с паханами неисправимое и надо обратно к тебе прописываться, больше некуда. А Томка говорит:
- Ой, боженьки ж, - говорит. - Та мы ж по суду в разводе состоим, в законном.
- Так я готов повторно в брак вступить, - Геша ей предлагает.
А Томка подумала внимательно и дает ему ответ такого плана:
- Э не, - говорит, - я не могу никак на это предложение пойти.
- Это почему ты не можешь? - Геша спрашивает.
А Томка говорит:
- Мы ж, - говорит, - только-только как развелись. Что ж про нас люди подумают? 1990
КАКАЯ-ТО ЕРУНДА
С Самаевым получилась какая-то ерунда. Сначала-то наоборот, сначала она на свободу вышел. Пять лет отсидел и вышел. А жена с ним не развелась. Значит, сначала все было хорошо. Вышел. А вышел - можешь куда хочешь идти, а хочешь - можешь ехать. Свобода, одним словом. Воля. Ну, Самаев с ходу к жене поехал. Предупреждать, что освобождается, не стал, думал - чего лезть? Может, забыла она. Ну и вообще думал поглядеть - что там и как и чего, в целом. А то мало ли. Пять лет. А свидания, суки, ни одного не дали. Что угодно сделаться могло за пять лет. А что не развелась, так это кто его знает, почему. Может, времени не было морочиться или... Ну... Еще чего не было. Но и не развелась, и посылки присылала, и письма от нее приходили что все у нее по-старому, работа хорошая, в две смены, без ночной, не то что на хлебзаводе было. И все другое тоже в пределах рамок, по-старому.
И он ей письма писал: "Что свиданий не дают, это ничего, - писал. - Они мне назло не дают. Задавить хотят. Но это - болт им в рот". А когда срок ему там, в зоне, добавили, он ей ничего не написал - подробностей. "Добавили, написал, - бляди, ни за что". Но в письме только слово "добавили" осталось, а остальное замазали. Они всегда, если что им не нравилось, замазывали.
Ну, а теперь вот и первый срок, и этот, добавленный, кончился у Самаева, и он освободился на волю. Откинулся, как говорится. И к жене поехал. К Ольге.
Вот приехал он, на этаж поднялся, к двери подошел. Смотрит, под ручкой бумажка торчит в линеечку. Развернул Самаев бумажку, а там написано, чтоб он, Колечка, значит, ключ взял у соседки, той, что напротив - она даст - и чтоб ждал ее, Ольгу, с работы, со второй смены, а есть чтоб взял в холодильнике, но холодное чтоб не ел, а нагрел.
Ну, он позвонил в квартиру напротив, соседка из глубины откуда-то пришлепала и дверь на цепочке приотворила. И в щель высунулась.
- А, - говорит, - арестант, - и дала ключ. В щель эту самую просунула. И дверь бегом захлопнула. И ушлепала куда-то в глубину.
Открыл Самаев замок, дверь отпихнул и через порог переступил. Разулся в прихожей, разделся, пальто на вешалку повесил с краю и зашел в комнату сначала, потом - в кухню. В комнате Самаев на кровати посидел, покурил, а потом, значит, в кухню пошел и там посидел. Потом он в холодильнике порылся и пожрать нашел. Там, в дверце, и бутылка стояла целая, но Самаев ее не стал открывать. Он борща достал и котлет. На газу разогрел и поел. С хлебом. Он хлеба к этому, к борщу и котлетам, с полкило умял, потому что по белому хлебу соскучился. Там хлеб какой-то, не поймешь, какой. И не белый, и не черный, а пластилин пластилином. И вкус у него пластилиновый. А тут, на воле, хороший хлеб.
Поел Самаев, еще покурил после еды - привычка у него была такая, после еды покурить - и посуду за собой вымыл. И вытер полотенцем. У Ольги специальное полотенце на гвозде для посуды висело. Возле раковины. Он им и вытер посуду. Вытер и стал Ольгу ждать. Если б знал, куда идти, пошел бы встретить, а так - сидел и ждал.
- Вторая смена, - прикидывал, - часов в одиннадцать кончается или около двенадцати. Около двенадцати по-любому должна кончаться. И пока доедет. Транспорт ночью, наверно, редко ходит.
Но Ольга пришла, еще десяти не было. Пришла, говорит:
- Ну вот. Я отпросилась. А то, думаю, ты сидишь тут, а я - там. Я у бригадира отпросилась. Бригадир говорит: "Иди, чего там, - говорит, понятно". Ну, я и пошла. А так-то мы до без четверти двенадцать работать обязаны, когда во второй. Мы, правда, бросаем раньше минут на двадцать. Пока душ, пока то-се. И транспорт. Не успеешь до двенадцати - все тебе: будешь час на остановке куковать - до дежурного. Или пеши идти будешь. Транспорт у нас плохо ходит, ты ж знаешь. А теперь еще хуже стал ходить. И людей стало больше.
Говорила все это Ольга, а Самаев сидел и ее слушал. И на нее смотрел. Она говорит, ходит, переодевается в домашнее, а он смотрит. А Ольга говорит:
- Давай, -говорит, - поужинаем. Я ж после смены. И ты тоже - вот.
- Я ел, - Самаев говорит. - Борщ, котлеты.
- Ну и ничего такого страшного, - Ольга отвечает. - Со мной поешь за компанию. И выпьем по случаю тебя. Мне завтра во вторую, отосплюсь.
Она говорила уже из кухни и тарелками там гремела и железным чем-то. Газ зажгла, потом холодильником раза три хлопнула. Наверно, что-то оттуда доставала. А Самаев все в комнате сидел. Сам.
