...Никитин остановился. В траве сидел серый птенец, разевал желтый цветок рта. Выглядел он бесстрашным. Никитин оперся на косовище... как на древко копья, в котором замешены хлеб и вино. Когда-то Костелянец упоминал этого грека, поэта-солдата, дезертира. Как его звали, Никитин не помнил.
- Э, да ты совсем ничего не накосил!
Никитин поднял глаза. От реки шел в полосатой пижаме Карп Львович, на плече нес косу. Был заспан, хмур.
- Что смотришь?
Никитин сказал, что Карп Львович странно одет...
- Не разбудили вовремя, некогда мне было переодеваться. Давай брусок.
Никитин протянул брусок, тот взял его, зажал косовище под мышкой и несколько раз шоркнул по лезвию. На школьной усадьбе он вообще не косил - и не обижался. А тут вдруг его заело. Карп Львович был сложный, переменчивый человек. Ухо с ним надо было держать востро. Ладить с ним умела Елена Васильевна.
Никитин шел следом за Карпом Львовичем и думал о греке, о том, что в его поступке не было никакой высокой идеи, дезертиры новой эры уже были лучше вооружены... Хотя позже сами христиане относились к пацифистам с презрением и прославляли образ рыцаря-христианина, как, например, К. С. Льюис; его работа "Христианское поведение" попалась Никитину в каком-то журнале, он ее внимательно прочитал. Надо сражаться и не стыдиться этого, призывал автор. А известную заповедь он перетолковывал так: это неточный перевод, в греческом языке есть два слова, которые переводятся глаголом "убивать", но одно из них означает просто "убить", а другое "совершать убийство". Это не одно и то же. Убивать не всегда означает совершать убийство, равно как и половой акт не всегда прелюбодеяние. Так вот, надо бы переводить известную заповедь следующим выражением: "Не совершай убийства". Можно ли убивать и при этом не "совершать убийства"?
...Но почему грек не мог знать индийских идей? Да и Сократ уже сформулировал золотое правило: не причиняй зла ближнему. В Китае то же самое говорили Конфуций, Лао-Цзы.
Но, пожалуй, никто не дошел до индийского предела.
Вот, например, последователи одного из Нашедших брод, джайны, не занимающиеся крестьянским трудом, питающиеся, как мыши, зерном и фруктами, надевающие марлевые повязки, чтобы ненароком кого-нибудь не съесть, и подметающие землю перед собой, чтобы случайно кого-нибудь не раздавить.
За косой бежал бесконечный зеленый прибой. Нырнувший в заросли трав птенец больше не попадался.
Что бы делали джайны на севере? в Гренландии, на Аляске? Даже здесь?
Никитину вдруг представилось шествие трех миллионов - а их столько джайнов среди камней и торосов, по березовым большакам - в Индию. Они всегда нашли бы свою Индию.
На полянах появился рыжий сын Никитина с каким-то свертком.
- Что это? - крикнул издали дед Карп.
- Бабушка прислала, - ответил Борис и положил пакет на вал скошенной травы. Дед был хмур, и внук почел за лучшее не приближаться.
- Ладно, беги, - разрешил ему Никитин-отец.
Мальчик вернулся к реке, склонился над водой, высмотрел камешек и вынул его. Переливавшийся в воде багряно-фиолетово-зеленым камешек сразу потускнел. Он выбросил его, нацелился на другой. Этот был чисто бел, словно не растаявшая с зимы снежинка. Он аккуратно достал и его. Мгновенная перемена! Камешек оказался грязным, серым... Кто-то прыгнул в воду, он вздрогнул, посмотрел. В чистой воде плыла крупная лягушка, в глазах прокатывались солнечные волны.
- Посмотри, что там, - распорядился Карп Львович.
В пакете были рабочие штаны и рубашка.
- Вот еще! - сказал Карп Львович. - Буду я возиться.
- Но все равно придется переодеваться, - напомнил Никитин. - Не здесь, так дома.
С надменным лицом Карп Львович снял пижаму. У него были неширокие, но округлые плечи, загорелые по локоть руки, широкие в запястьях, а бицепсы и мышцы груди уже дряблые, отвисший живот; на голени уродливый след как бы от раскаленного клейма.
- Я вижу, ты устал, - сказал Карп Львович. - Это моя теща за один вечер и одно утро все скашивала. А мы повозимся. - Карп Львович хмуро взглянул на Никитина: - Ладно, пошли завтракать, похмеляться. Друг ждет. Мастер пишущих машинок...
Карп Львович первым вступает в проход между высокой крапивой, спускается в зеленую, испещренную солнечными бликами тень реки, снимает обувь. Вода пузырится вокруг белых икр. Карп Львович сдвигает шляпу на затылок, окунает косу в воду, чтобы смыть налипшую траву. Металл сверкает золотом под водой в солнечном блике.
В столовой шумно и весело. Выбритый Костелянец что-то рассказывает сестрам. Темная Ксения смеется, ее глаза прозрачны и блестящи, на скулах пятна румянца. Костелянец улыбается - губами. Вокруг стола крутятся дети, норовят что-нибудь схватить. Темная Ксения и белокурая Ирина на них шикают, завтрак еще не готов. О ножки стола и загорелые ноги сестер трутся кошки. Елена Васильевна у печи. Вдруг одна из кошек противно взвизгивает - ей кто-то отдавил лапу.
- О господи, кошки!.. - восклицает белокурая Ирина.
- А ну пошли! - гонит кошек Елена Васильевна, схватив мухобойку.
Кошки разбегаются кто под стол, кто в закуток между холодильником и стеной.
- Бабушка! не бей их! - кричат дети.
- Пусть мышей ловят! - отвечает Елена Васильевна. - А не путаются под ногами.
- Лена, слушай детей, - говорит ей Карп Львович, усаживаясь на свое место у буфета, возле этажерки, под картиной. Он оборачивается и срывает вчерашний листок календаря. Открывает дверцу буфета, звенит пузырьками, шуршит бумагой; заглядывает на полки с тарелками, в банку с солью, роется в старых газетах и журналах... Вскоре все рыщут по дому: внуки, дочки, Елена Васильевна. Карп Львович сердится. Очков нет как нет. Никитин предлагает свои услуги. Карп Львович колеблется - и все-таки прячет листок в выдвижной ящик этажерки, сам почитает, когда найдутся очки. Карп Львович объясняет Костелянцу, что это с ним постоянно происходит, кто-то с ним играет: то брючный ремень исчезнет, а через некоторое время объявится на самом видном месте, то городская шляпа, та, в которой он ездит за пенсией, - и вдруг идешь, глядишь, а она висит на калитке; не говоря уже об инструментах... Все посмеиваются. Карп Львович сурово глядит на домашних.
- Подожди, я тебе еще не то расскажу, - обещает Карп Львович, пытливо вглядываясь сквозь катаракту в смуглое сероглазое лицо Костелянца. - Какие случаи происходят.
И лицо его плывет в мягкой улыбке, глаза тепло синеют.
- В тебе, Ваня, есть что-то... незряшное.
Темная дочка Карпа Львовича быстро и пронзительно взглядывает на Костелянца и опускает глаза, ее тонкие губы подрагивают в улыбке, она продолжает молча резать хлеб. Длинные пальцы смахивают крошки в ладонь. Белокурая Ирина расставляет тарелки. Карп Львович достает из-за стекла стопки, звучно звякает ими, ставя на стол, и подмигивает Никитину, Костелянцу. Костелянец, не выдержав, глухо лает-смеется. Никитин уже заметил, что он становится нетерпелив и неспокоен, когда дело пахнет выпивкой.
Во рту вдруг появляется вкус верблюжьей колючки.
Елена Васильевна водружает на середину стола чугунок с картошкой.
- Почему без тушенки? - спрашивает Карп Львович.
- Вся кончилась.
- Ну а водочка-то есть еще, - тут же подхватывает он, - в погребах?.. Раз уж пошел черт по бочкам!
6
Теперь уже Никитин растянулся на раскладушке - отдохнуть после косьбы а Костелянец сидел, привалившись к черной стене бани.
Ксения снимала белье над лужайкой. Костелянец, покусывая травинку, смотрел на нее. В бестрепетном небе снова хаотично летали ласточки, где-то громко ругались колхозницы, кричали петухи.
- Извини, - сказал Костелянец. - Чьи это дети, что-то я не запомнил.
Никитин обернулся. На угол дома вышли белянки в разноцветных платьицах, с любопытством глядели на них, о чем-то перешептывались.
- Ксенины.
- Но она же темная, а девочки...
- В отца.
- Где он?
Никитин хмыкнул:
- Он в любой момент может приехать, Москва рядом.
- Не надо хамить, - сказал Костелянец. - Я просто интересуюсь окружающими. И ты же знаешь мой вкус... Пойдем в магазин?
- Тебе мало?
Костелянец полез за сигаретами, протянул было пачку Никитину, но спохватился.
- Забыл. Да-да, - пробормотал он, прикуривая, с наслаждением прикрывая глаза. - Хотя... я-то думал, честно говоря, что мы по старинке раскумаримся.
Никитин покосился на него:
- В каком смысле?
- В прямом, дружище.
- Не понял.
Костелянец усмехнулся:
- Ты думаешь, я забыл, с кем ты прокурил свои ботинки? Долг платежом красен. Свернутый план действий в моем каблуке.
- Ты же мог попасться.
- Четыре тысячи верст фатального везения, - откликнулся Костелянец. И, оказывается, зря.
- Ты можешь закопать это.
- Чтобы в этом саду вырос прекрасный белый цветок?
- Белый?
- Ну да. Или розовый. А может, даже фиолетовый.
- Ты же знаешь...
Костелянец кивнул.
