Толька, брат Нюры, в отсутствие Уздечкина бросил школу, пошел на завод. Пожелал, видите ли, быть самостоятельным. Другие в самостоятельной жизни становятся серьезнее, а Толька - в дурную компанию попал, что ли, не слушается, учиться не хочет, мать жалуется - тащит вещи из дому, бригадир жалуется - на производстве от него мало пользы... Девочки, Валя и Оля, ходят замарашками. Заведующая детским садом пишет записки с замечаниями: почему дети приходят в незаштопанных чулках, почему лифчики без пуговиц... И Уздечкин, придя с работы, берется за иглу и пришивает пуговицы: благо привык к этому занятию в армии...
Вчера было партбюро, потом собрание, пришел домой поздно. Девочки не спали. Валя обожгла руку об электрическую плитку. Никого не было дома - ни Ольги Матвеевны, ни Тольки, ни Анны Ивановны с Таней. Так Валя и сидела, держа обожженную руку в другой руке, и ждала кого-нибудь, чтобы перевязали; и обе ревели - Валя от боли, Оля - чтобы выразить сочувствие Вале. Уздечкин перевязал руку, покормил их, уложил. Вымыл посуду, подмел в комнатах, сварил суп - на завтра... Хозяйничал и злился на Ольгу Матвеевну: наверно, опять панихиду ушла служить, старая дура, очень Нюре нужны ее панихиды, смотрела бы лучше за детьми. Решил, когда придет, устроить скандал по всей форме. Но когда она пришла, заплаканная, охающая, с бессмысленными глазами, - стало жалко, и только спросил угрюмо:
- Намолились? Чаю хотите? - и сам поставил чайник подогреть.
Мирзоев, который лезет во все чужие дела, говорит: "Вам нужно жениться, чтобы выйти из положения". В морду хочется дать за такой совет...
Ночью не мог заснуть. Лежал с открытыми глазами, слушал ночные шумы. Изредка проходил по улице трамвай. Вышла мышь на промысел, осторожно возилась с коркой под шкафом; он на нее шикнет - она притихнет на минуту, а потом опять возится. Анна Ивановна и Таня вернулись очень поздно должно быть, из театра; тихо прошли к себе... Толька, поганец, так и не явился, шляется где-то... Представил себе, как в церкви кадили и возглашали за упокой души рабы божьей Анны. Встал, достал ее карточку, посмотрел...
Обыкновенная женщина, с перманентом, курносенькая, бранилась с матерью, обожала подарки, шлепала девочек, когда не слушались...
Завком помещался на четвертом этаже. Туда вели шесть лестничных маршей, девяносто ступенек.
Уже к середине второго марша начались знакомые отвратительные явления: сердце прыгнуло вверх и соскочило вниз, помолчало, словно прислушиваясь, и опять прыгнуло вверх, и опять опустилось - большое, тяжелое... Уздечкину не хватило воздуха для дыхания; он приоткрыл рот и втянул воздух - ноги ослабели, колени подломились... Раньше Уздечкин и не замечал своего сердца, оно жило в нем, жило с ним, было частью его самого. А теперь оно существовало отдельно. У него появились свои привычки и желания. С утра оно приставало к Уздечкину, как сожитель со скверным характером: предъявляло требования, заставляло идти тихим шагом, отдыхать на каждой лестничной площадке. В течение дня сердце понемногу успокаивалось, а к вечеру Уздечкин ощущал прилив сил и нервный подъем.
В завкоме пахло только что вымытым полом, и в пепельницах не было окурков. Не снимая шинели, Уздечкин взял телефонную трубку и вызвал механический. Вчера Толька не был на работе, дома не ночевал, - может быть, прошел прямо в цех?
- Веденееву позовите мне, - сказал Уздечкин.
Марийка подошла к телефону и сказала сердитым голосом, что Тольки и сегодня нет и что завком пускай принимает меры, а то она, Марийка, пошлет всех к черту и уйдет работать в сборочный, хватит с нее возиться с ребятами! Уздечкин сказал, что Тольки и дома не было. Марийка закричала: "Ну, в милицию звоните, я их не укараулю!" - и швырком повесила трубку. Уздечкин позвонил в милицию: не было ли несчастных случаев с подростками. Был несчастный случай: двое мальчишек баловались с патроном, патрон разорвался, мальчишку ранило в руку... Какого возраста мальчишка? Девять лет. Нет, не он...
Душа к высокому тянется. Хочется думать о громадных событиях, совершающихся на фронте, следить за приближением дня победы. Пока дошел до завкома, видел оживленные лица, слышал веселые разговоры: вчера сломлено сопротивление врага в Будапеште; выходит из войны Венгрия, немцы потеряли в Европе последнего союзника. Теперь скоро Берлин! Хочется подойти к карте, где в два ряда натыканы флажки. Подсчитать, на сколько же это мы продвинулись на запад с начала года... А вместо этого изволь разыскивать Тольку.
Сегодня в перерыв будут летучки по цехам. Обратиться бы к людям с хорошим словом, сильным, душевным. Но - не успел подготовиться: черт знает чем занимался до ночи - пришивал пуговицы, варил суп, будь он проклят. А выступаешь перед собранием без подготовки - получается казенно, сухо; совсем не те слова произносит язык, какие встают в воображении.
Во время телефонного разговора вошла Домна, уборщица заводоуправления.
- Тольку ищете? - спросила она. Она всех знала и со всеми была запанибрата. - Мотает где-нибудь... Что я хотела спросить, Федор Иваныч, насчет огородов ничего не слыхать? То говорили - в Озерной нам земля выделена, а теперь замолчали. Ведь покуда получим да разделим - смотришь, и апрель на дворе, и копать время.
- Будут огороды, - сказал Уздечкин.
- Меланья говорит, не дадут будто. Но я не верю: как это мыслимо? Мне лично, Федор Иваныч, шесть соток необходимо.
- Получите, получите ваши сотки! - сказал Уздечкин и зарылся в папки, чтобы избавиться от нее. И опять тяжело и больно повернулось сердце...
Об этих огородах он должен был сегодня говорить с директором.
Каждый год заводу предоставлялась земля, иногда в нескольких часах езды от города. И на этот раз землю отрезали довольно далеко - в Озерной. Говорили, что земля неважная, но начальник ОРСа, по приказанию Листопада, раздобыл химические удобрения, так что с этой стороны все обстояло благополучно. Вспахать землю обязалась тамошняя МТС. В начале февраля завод посылал на МТС своих слесарей - ремонтировать тракторы.
Вдруг директор объявил завкому, что большая часть земли в Озерной пойдет в подсобное хозяйство; а рабочим остались самые пустяки.
- Не для чего каждому участок, - сказал Листопад. - Дадите только многосемейным.
Это было неслыханно. Испокон веков рабочие Кружилихи разводили огороды. Каждый стремился иметь на зиму свою картошку. По воскресеньям специальные поезда снаряжались за город; ехали целыми семьями, с лопатами, тяпками, провизией, - старые и малые. На платформах везли посадочный материал: картофель целый и в срезках, с заботливо проращенными ростками, увязанный в мешки, - на каждом мешке метка чернилами или краской: кому принадлежит мешок... Невозможно было так сразу взять и отменить все это.
Уздечкин побежал к Рябухину.
- Самое бы милое дело, - сказал Рябухин, задумчиво почесывая стриженую голову, - если бы ты лично договаривался с Листопадом о таких вещах. Для твоего же престижа было бы лучше.
- С Листопадом договариваться отказываюсь, - горячечно сказал Уздечкин. - Уволь.
- Говоришь не подумав, Федор Иваныч. Как это может быть, чтобы в советских условиях профсоюз отказывался договариваться с хозяйственником? Что тебе Листопад - частный предприниматель? Капиталист?
- Ладно, хватит меня воспитывать, - сказал Уздечкин. - Позвони-ка ему лучше.
Рябухин пожал плечами и позвонил Листопаду. Уговорились встретиться всем троим и потолковать об огородах.
Когда Уздечкин пришел к директору, Рябухин сидел уже там. "Поторопился прийти пораньше, - подумал Уздечкин. - Небось успели столковаться за моей спиной..."
- Этой Марье Веденеевой еще орден нужно дать, - говорил Листопад Рябухину. - Сама, понимаешь, работает на совесть и еще с пацанами возится - это подвиг, как ты хочешь.
- Безусловно, подвиг, - сказал Рябухин.
- Героиня, а? А ей самой - сколько ей? Года двадцать три?
- Больше, - сказал Рябухин. - Лет двадцать шесть, двадцать восемь. Кричит она на них. Я ей говорил.
- Ну, кричит. Кричит - это от темперамента и усердия к работе. Попробуй не кричать на ее месте. Когда они у нее разбегаются из-под рук... Здравствуйте, Федор Иваныч, - сказал Листопад, словно только что увидел Уздечкина. - Садитесь...
Уздечкин сел и развязал тесемки толстой папки.
- Тут весь материал, - сказал он. - Заявления от рабочих и служащих. И сводки по цехкомам. И общая сводка.
- Бумаги много, - сказал Листопад. - От всех рабочих собрали заявления?
- От всех.
- Не может быть, - сказал Листопад. - Цехкомы ввели вас в заблуждение. Нету в этой вашей божнице двадцати тысяч заявлений.
Уздечкин покраснел слабым сизым румянцем.
- Я имею в виду - от всех желающих.
- Дайте-ка общую сводку. - Взглянул, поднял брови, передал сводку Рябухину. - Ты видел? Восемьсот га. Восемьсот га под индивидуальные грядки. Сумасшедшие люди!
- Это минимум, который нужен, - сказал Уздечкин, изо всех сил стараясь сохранить спокойствие. - До войны мы в отдельные годы брали больше.
