каждым шагом ударяют в щиты резиновыми дубинками. От них отступает группа людей, чьи лица прикрыты шарфами. Солдаты не наращивают темп. Они методично выдавливают толпу. Движение по улицам прекращается. Полицейские машины и грузовики перегораживают проезжую часть.
Толпа подается чуть назад, становится плотнее.
– Граждане, приказываю вам немедленно разойтись, – раздается голос из динамика, установленного на одном из автобусов. – Демонстрация запрещена администрацией. Лица, не подчинившиеся приказу, будут арестованы, и на них будет наложено взыскание.
Демонстранты отвечают криками и ругательствами. Полиция идет в атаку.
Я вижу все, я уже в десятке шагов от передних шеренг, когда начинают стрелять в людей газовыми патронами. Ветер сносит газы. Через дым, шатаясь и зажимая нос платком, я почти выбираюсь из толпы. Непостижимо быстро начинают стучать резиновые дубинки по головам и щитам.
Люди вырывают щиты, выбивают дубины, поднимают их. Щитами таранят полицейских.
Полицейские вырывают из толпы отдельных людей и тащат их к автобусам с металлической сеткой на окнах.
– Раненых не оставляйте, бля! – кричал офицер.
Стрельбы нет.
– Руки за голову! Всем лечь! – орет мегафон и словно бьет по головам.
Вокруг меня окружающие поспешно ложатся. Я в шоке. С трудом осознаю происходящее. Все происходит словно в кино. Я не уверен в точности своих наблюдений.
Впечатление такое, что на меня падает нечто огромное, и оно меня раздавило. Я имею в виду не физическую боль, а другую, ту, что внутри.
Как я мог впутаться в такую историю? Почему я не остановился раньше? Но что значит раньше? Все произошло очень быстро.
Я, словно загипнотизированный, повинуюсь. Сразу же приходит мысль: это невозможно.
Я насчитываю не менее двадцати пожарных машин, обрушивших на колонну потоки пенящейся воды. На улице, забитой людьми, начинается настоящий потоп. А по ту сторону от пожарных машин людей уже поджидают омоновцы. В стекла машин летят камни.
Именно в этот момент какой-то человек в маске, подъехав на машине, стреляет из помпового ружья поверх голов.
Этот выстрел явно провокационный. Вероятнее всего, он провоцирует толпу на более решительные действия. Омоновцев провоцируют на стрельбу в безоружных людей.
Восстановить то, что произошло дальше, очень трудно.
Пуля сбивает полицейского. Его тело отбрасывает под ноги другим полицейским из оцепления. Они растерянно оглядываются, ослабив хватку рук. Толпа напирает, люди тянут шеи, всем интересно, откуда выстрелы, задние подталкивают передних, цепь рвется и все устремляются вперед.
Выстрелы звучат оглушительно, мне кажется, что от этого грома расколется голова. Хочется закричать. Полицейские продолжают стрелять.
В людей стреляют, а они бьют. Палками. Цепями. Камнями. Впереди стреляют и орут в мегафон: «Ложись! Ложись! Стоя-а-а-ать!»
Звук тяжёлых ударов дубинкой по горлу. Хруст, как у раздавливаемой скорлупы, а затем бульканье, когда жертва отчаянно пытается глотнуть немного воздуха.
Теперь я представляю себе всю цепочку событий.
Летят палки и камни. Я бегу вместе со всеми. Летят не маленькие камни, мне вскользь задевает ногу. Какие-то люди вооружившись палками, начинают долбить мостовую и складывать камни, и раздавать листовки: «Следует пускать в ход камни, палки и собственные зубы, лишь бы произвести большой переполох среди полиции – иначе уличная демонстрация не имеет смысла».
Не знаю, почему необходимо убивать людей. Не понимаю, какая в этом может быть необходимость.
Толпа раззадоривается. Камень, полетевший в голову полицейскому, почти мгновенно перекрашивает его лицо в красный цвет. Следует выстрел в толпу. Один из стоявших в первом ряду хватается за грудь и опускается вниз. Гремит второй выстрел. Больше сержант ничего сделать не успевает. Толпа набрасывается на него.
Так будет с каждой полицейской сволочью, – кричит кто-то. – Мы уничтожим их всех.
– Бей его!
Я слышу три громких хлопка. Строй солдат рассыпается. Я делаю вдох, а выдохнуть не могу. Спазмы перехватывают легкие, хожу и ищу место где есть воздух, наконец удается восстановить дыхание. Цепь солдат окончательно разбредается.
Вокруг образуется свалка. Выстрелы гремят со всех сторон. Оцепление, побросав щиты, смешивается с толпой. Полицейские стреляют, укрываясь за машинами. Вокруг меня мечутся, топчут упавших, поскальзываются в лужах крови и на осколках стекла. Какие‑то люди вступают в перестрелку с полицейскими.
Когда цепь прорвали, часть омоновцев побежала, демонстранты побежали за ними.
Во время прорыва слышится стрельба одиночными выстрелами. Оказывается, что стреляют газовыми патронами омоновцы.
Вдруг кто-то приседает на корточки, кто-то ложится. Многие прижимаются к тротуару или отступают назад. Я впервые в жизни слышу свист летящих ко мне пуль. Пули, оказывается, издают свист.
Полицейские добежав до своих грузовиков, ставят завесу из газа и пытаются грузиться. Колонна людей прорывается через газ и лезет на грузовики. Мимо меня бегут молодые ребята. Один из них кричит:
– Захватить машины!
К этой группе присоединяются другие, их становится много. Очень быстро они оказываются у машин. Начинают одного за другим вытаскивать из кабин шоферов и офицеров. Парни садятся за руль и заводят грузовики. ОМОН бежит. Шоферы бегут, кто не бежит – тех выбрасывают из кабин. Один из них, ошалевший от страха мальчишка, поливая вокруг газом из баллона, едет и давит человека. Того относят на тротуар.
Воспоминания разрозненны и хаотичны, но они становятся настолько яркими, что отпечатываются в мозгу.
Врезается в цепи солдат захваченный грузовик. Полицейские цепляются за него и падают. Грузовик снова идет на таран. В образовавшиеся бреши прорываются люди.
Слышна стрельба, в толпу пускают слезоточивый газ. От газа очень першит горло, разъедает глаза. Все, у кого были платки и шарфы, делают себе маски, натягивают до глаз свитера. Солдаты прячутся в автобусах. Некоторые демонстранты бьют окна в них. Автобусы с солдатами торопливо уезжают.
Люди крушат спецавтобусы и военные грузовики, разбивают их, взбираются на них и кричат:
– Ура! Долой оккупантов!
Когда это происходит, я не удивляюсь – а ощущаю даже какое-то жуткое, обреченное удовлетворение, тошнотно-беспомощное, словно в кошмаре.
Когда я подхожу к месту побоища, пожарные машины опрокинуты, отброшены на обочину, а одна даже подожжена.
Затем митингующие захватывают несколько машин и пытаются протаранить забор, которым ограждена улица.
По всей улице вспыхивают мелкие столкновения. Превосходство на стороне толпы, и она гонит полицейских в сторону еще одной улицы, где виднеется еще одна большая толпа.
Первые несколько десятков человек бегут в десяти метрах за спинами убегающих полицейских, уже не встречая никакого сопротивления. Только каски убегавших мелькают перед глазами и скрываются во дворах. Побросав автобусы, они набиваются в газующие легковые машины и уезжают по тротуарам.
Люди группками стекаются с прилежащих улиц.
В заграждении стоят военнослужащие внутренних войск, совсем мальчишки. Перепуганные парни бросают на асфальт свои щиты и дубинки.
Оставшиеся побитые солдаты испуганы, многие плачут. Этих ребят никто не добивает.
Я вижу, как люди вылезают из своих укрытий и собираются в группы. Повсюду на асфальте лежат тела убитых.
Где‑то далеко пронзительно воюют сирены. У меня дрожат губы, но я не могу произнести ни слова.
Мне пришлось сесть – ноги не держат. Я смотрю на тела. Десять трупов.
Я
