но все же стараясь сохранить кокетливый тон.
В квартире, потратив несколько минут на то, чтобы потоптаться, предложить что-нибудь выпить, поискать подходящую пластинку, осмотреться, они устроились в гостиной на канапе. Еще мать повесила над этим широким, как тахта, предметом мебели, обитым бордовым бархатом, темно-коричневую полку из мореного дерева, и с полки, прихотливо извиваясь, свисали сочно-зеленые плети растений: папоротника, гибискуса, филодендрона, придавая этому уголку тропический характер. Благодаря приходящей уборщице, которая раз в неделю наводила в квартире порядок, растения ухитрялись как-то выживать, несмотря на полное равнодушие хозяина. А он, оказавшись тут, в единственно теплом и уютном в огромной квартире месте, от растерянности стал говорить о цветах, о том, как они согревают комнату, делают ее жилой. Он сам удивился, почему это пришло ему в голову, и, пока говорил, как-то особенно ясно почувствовал, до чего все это абсурдно… Но гостью тема почему-то заинтересовала: она с явным вниманием слушала его, улыбалась, кивала.
Хотя Жужа была у него не впервые, ему нелегко оказалось настроиться на последующее. В других случаях, с другими партнершами трудность заключалась как раз в том, чтобы добраться до постели. Сейчас он старался что-нибудь придумать, чтобы оттянуть то, что должно было произойти; но он уже не хотел, чтобы это произошло торопливо и тривиально, оставив после себя терпкий, как в остывшей кофеварке, когда весь кофе выпит, осадок. С другой стороны, он переживал сейчас то же, что в последний период супружества, когда отношения с женой охладели, да и в последующие годы, когда он проводил вечер с бывшей ли женой или с новыми женщинами. Он знал, для чего приглашает их к себе или сам приходит к ним с цветами, бутылкой вина, красиво упакованным тортом, равно как и те знали прекрасно, зачем принимают его приглашение или принимают его у себя; и все же, и все же он ощущал почти непреодолимую пропасть между собой и очередной женщиной, все с большим трудом заставляя себя приступать к преодолению этой дистанции. Ему одновременно хотелось и торопить события, чтобы все было уже позади, и как можно дольше тянуть время. В других случаях хотя бы похоть подстегивала его; теперь же… тщетно прислушивался он к себе: плоть дремала. Поэтому он все говорил и говорил о цветах, пока наконец Жужа, почувствовав, видимо, его муки, не подвинулась ближе, взяв его за руку. Он замолчал.
Года два назад… ты говорил о своих цветах то же самое, широко улыбнулась она. Но она не иронизировала над ним — хотя могла бы; в ее тоне слышалась скорее тихая, снисходительная печаль. Он удивленно посмотрел на нее, пытаясь вспомнить, какой случай она имеет в виду; потом оба рассмеялись. Вообще-то они в самом деле… жизнелюбивые, сказала она со странной интонацией. Потом потянулась к своей сумке и нашла в ней какую-то коробочку. Травка, сказала она, у сына стащила. Хочешь?
Он смотрел, словно загипнотизированный, как она достает из коробочки толстую короткую сигарету, закуривает и, сделав затяжку, протягивает ему. Он не стал отказываться, хотя никогда ничего подобного не пробовал. После того что Жужа рассказала про бывшего мужа и сына, такой поворот его слегка удивил. В нем заговорило любопытство, впрочем, день этот был каким-то таким, что все становилось возможным. Курить он никогда не курил, а потому и не смог вдохнуть дым, как полагалось, и отчаянно закашлялся. Жужа, посмотрев на него, погасила наполовину выкуренную сигарету. Он не чувствовал ничего, кроме горького вкуса, да и в гостье не замечал никаких изменений.
Передавая ему сигарету, она коснулась пальцами его губ, колено ее прижалось к его колену. Когда он и на это не отреагировал, она положила ладонь на его ногу, кокетливо закусила нижнюю губу и с нажимом провела пальцами по внутренней стороне его бедра. Тут и ему пора было что-то сделать; он обнял и поцеловал ее. Ладони Жужи ползли все выше; он погрузил руку в ее волосы на затылке; другая рука легла ей на грудь. Они попытались раздеть друг друга. Жужа и тут вела себя активно. На лице у нее появилась вызывающая улыбка; рука ее с игривострастной торопливостью расстегнула молнию на ширинке и скользнула внутрь. Он вспомнил прежние встречи, протекавшие точь-в-точь по такому же сценарию: тогда Жужа точно так же обхватывала пальцами и поглаживала его восставший член, а потом, наклонившись, брала его в рот… Теперь, однако, ее действия не пробудили в нем вожделения, которое, как удар электричества, напрягло бы каждую клеточку тела; более того, плоть его катастрофически ослабела, и он, чувствуя это, тщетно напрягал мышцы живота и ног. Жужа пока не сдавалась: ладонью и языком она делала все, чтобы вызвать в нем вожделение, и, следя за результатами, вызывающе косилась на его лицо.
Пытаясь потянуть время, он снял с нее кардиган, блузку, сдвинул с плеч бретельки бюстгальтера, обнажив зрелые полные груди. Раньше эти пышные, немного расплывшиеся холмы моментально возбуждали его; сейчас не помогло даже то, что женщина, опустившись перед ним на колени, зажала его полунапряженный, еще влажный от ее слюны пенис между грудями и стала ритмично двигать ими вверх-вниз.
Он закрыл глаза, словно переживая экстаз, и даже подстроился под ее ритм, но ему не удалось обмануть ни устремленных на него глаз, ни самого себя. И после этого напрасно он, положив ее на канапе, гладил, мял, целовал ее разгоряченное, упругое тело — желание так и не пробудилось. А когда он, подняв юбку, стянул с нее колготки и трусы, потом, торопливо поласкав ее промежность, сжал ладонями широкие, но все еще плотные ягодицы, которые она успешно поддерживала в кондиции с помощью гимнастики и массажа, чтобы притянуть ее к себе, проникнуть в нее, — он уже знал, что потерпел непоправимое и очевидное фиаско и что Жуже это так же ясно, как и ему. Сделав еще несколько движений, имитирующих соитие, он опустился рядом.
Через полминуты, взяв себя в руки, он повернулся к Жуже, чтобы попросить прощения за свою беспомощность, — и обнаружил, что она молча плачет. Никогда еще он не видел ее в слезах, и даже представить не мог, чтобы эта жизнерадостная, язвительная, склонная к самоиронии женщина была способна так пасть духом. Подчиняясь инстинктивной потребности утешить плачущего человека, он погладил ее по щеке, от чего она заплакала в голос. Конечно, это я виновата, не то что-то сделала,
