— Черт возьми, — процедил он сквозь зубы, — хозяйка вчера действительно плохо выглядела, однако…
Он обошел квартал по одетым в бетон набережным Сены и в конце концов раздобыл шиш-кебаб. Какой-то тип с зеленоватым лицом, подозрительно хрипевший, приготовил ему лепешку, наполненную жирным мясом. Официант смотрел, как Мало откусил кусок сэндвича, с таким отвращением на лице, сменившимся внезапным проблеском интереса, что Мало проглотил второй кусок только выйдя на улицу. В задумчивости он вернулся в свою бетонную комнатушку.
Он доел кебаб, просматривая в ускоренном режиме ночные видеозаписи.
— Черт, черт побери…
Он отмотал назад изображение на камере № 4 (лифт 12Б, первый этаж), нажал на кнопку воспроизведения: группа людей (если быть точным, семеро: два курьера, три менеджера, толстяк из управления инфраструктурой, посетитель…) заходит в лифт. Камера № 7 (лифт 12Б, тринадцатый этаж): шесть человек выходят из кабины. На их подбородках что-то чернеет. Перемотка, воспроизведение: чернота на подбородках, взлохмаченные волосы. Перемотка, воспроизведение: они удаляются, качая головой, сгорбившись. Перемотка, воспроизведение: позади них дверь кабины закрывается. Пауза. Перемотка, воспроизведение, пауза. Четкость изображения отвратительная. Что-то темное на полу кабины. Белое пятно лица.
«Черт, черт, черт!»
Мало встал, вышел из комнатушки и побежал к лифту 12Б. Он неистово давил на кнопку вызова. Две матовые металлические двери разошлись с тихим автоматическим кудахтаньем: кабина была пуста.
Мало заблокировал дверь, наклонился над ковриком, застилавшим пол в лифте. Черное пятно.
Мало достал из кармана бумажный платок, потер коврик. Платок окрасился в темно-красный цвет.
Мало принюхался: кровь. Чертов пресный запах разлагающейся крови.
Мало разблокировал дверь, вышел из лифта, который послушно закрылся и больше не двигался: в этот утренний час он был никому не нужен.
Мало бросил платок на мраморный пол и оперся рукой о стену, другой рукой потирая лоб:
«Кто это был?»
Он бегом вернулся к себе. Перемотка, воспроизведение:
«Это был толстяк из управления инфраструктурой. О, черт…»
Воспроизведение.
Лифт закрывается над распростертым телом. Смена камеры. Три человека ждут лифт. Дверь открывается. Три силуэта медленно заходят в лифт. Становятся на колени около тела, дверь закрывается. Смена камеры. Дверь открывается, трое пассажиров выходят, их подбородки черны.
«О, черт…»
Смена камеры. Воспроизведение. Пауза. Перемотка. Воспроизведение. Смена камеры. Глаза Мало сухи, как удары палки. Пауза, перемотка. Распростертое тело шевелится. Дверь закрывается. Смена камеры. Воспроизведение, толстяк сидит на запачканном коврике. Дверь закрывается. Смена камеры. Толстяк падает на коврик лицом вперед.
— Черт, — простонал Мало, который все понял. — О, черт…
Воспроизведение. Дверь открывается. Толстяк стоит. Он поддерживает голову рукой. Два человека заходят в лифт, становятся рядом с ним, лицом к двери, их «кейсы» опущены вниз и зажаты между коленями. Дверь закрывается. Смена камеры. Толстяк и два его попутчика выходят из лифта. Толстяк слегка пошатывается. Камера ловит сверху его лысину, расплывчатые и ускользающие очертания белого лица, черный подбородок. Пауза.
«Черт…» Мало обеими руками отталкивает стол, наклоняется и выблевывает на ботинки остаток полупереваренной лепешки.
«Он слизал свою кровь с коврика…»
Мало убежал и спрятался в пентхаузе Левалуа, который он приметил уже давно (сто пятьдесят квадратных метров роскошной террасы и огромная пластиковая вывеска «ПРОДАЕТСЯ»). Он поработал автогеном над бронированной дверью, ведущей на лестницу запасного выхода, и заблокировал персональный лифт стулом, чтобы спокойно провести ночь — или по крайней мере то, что можно назвать «спокойной ночью», когда ты — ходячая бутылка крови в мире жаждущих. Он также обчистил отдел шампанских вин в магазине «Шопи» и отдел транквилизаторов в аптеке «Либерасьон» и на закате дня влил в себя чудовищный коктейль, в то время как снаружи, двадцатью этажами ниже, силуэты с черными подбородками снова принялись шататься по улицам.
Когда он проснулся, рассвет только брезжил над башнями Левалуа. Мало сел, потер свой одутловатый подбородок и зажег сигарету.
Со мной произошло что-то, о чем я всегда мечтал… то есть со мной что-то произошло. И я не только в совершенном ужасе, но вдобавок… вдобавок я просто в ужасе.
Мало закурил со свирепым видом, ожидая, что́ поднимет в нем, как дрожжи ужаса муку скуки, не слишком понятное ему чувство ужасающего восторга, некое ощущение отвратительной свободы, смутное возбуждение от того, что он — невольный герой Конца Мира. Да нет.
Ничего.
Он напрасно бесконечно повторял: «Я — легенда!»: он не чувствовал ничего, кроме головной боли и беспредельного страха.
«Черт, я мог бы быть оцепеневшим ничтожеством, вопреки всему!» — заорал он, закрывая глаза, пока солнце поднималось над башней Кавок, странным тонким куском сыра бри в синем остеклении.
Затем он вспомнил, в какой спешке взламывал вчера бесконечные двери, разбивал витрины, воровал ключи, ящики розового вина и коробки с лекарствами. Он сказал себе:
«Ну надо же… а ведь галереи Фарфуйет[102] в моем полном распоряжении!»
Легкое ощущение ребяческого чревоугодия пощекотало ему живот, и он улыбнулся. Затем он сказал себе:
«Ну надо же… а ведь, возможно, есть еще выжившие, как я!»
Он вскочил и кинулся на улицу.
Это было странное время. Погода стояла прекрасная. Мало бродил в одиночестве по улицам Парижа. Он мог взять любую машину, какую захочет — да только ему удавалось завести лишь самые гнилые. Тишина стояла необычайная. Летний ветерок гонял мусор, пахло теплым асфальтом, листьями и запустением. Он долго болтался в галереях Фарфуйет, меланхолично вертя в грязных пальцах маечки в цветочек, сверкающие драгоценности, покрытые пылью румяна. Он нежно гладил огромные коробки из цветного картона с улыбающимися куклами внутри, стопки мягчайших шарфов, ряды книг с новенькими обложками, деревянные ящики, полные точилок и душистых ластиков, вращающиеся стойки с развевающимися муслиновыми платками. Он опробовал, присаживаясь, целый полк кроватей и батальон кожаных диванов, бил ногами витрины, украшенные огромными флаконами поддельных духов, вдребезги разбивал о стены хрупкие пепельницы из армированного стекла и в ужасе падал на колени, рыдая, потому что порезался и кровь его текла на ковровое покрытие. Затем он сморкался в белую шелковую ночную сорочку с кружевами, вместо запачканной футболки надевал шикарную тенниску и отправлялся грабить табачный магазин по соседству.
Прохладные отделы супермаркетов были совершенно пусты. Лишь кое-где салатные листья завершали процесс мумификации в своих ящиках. Мясные отделы тоже были пусты, но в пятнах свежей крови.
«Они должны хранить… бидоны… в холодных помещениях», — подумал Мало. Он спрашивал себя, хватило ли вампирам ума не высасывать досуха сразу всех коров, всех коз и всех баранов, сумели ли они наладить спекуляцию кровью, и был ли он отныне единственным живым теплокровным существом.
«В таком случае вампиры скоро помрут с голода, и я больше не буду ни для кого легендой…»
Но поскольку он не находил на улицах истощенных трупов, то в конце концов решил, что коммерческая жилка, должно быть, избежала смерти.
«Это, наверное, странная штука теперь — время доения…»
Сам он питался консервами из банок. Их были полные отделы, занесенные пылью.
«А когда все сроки годности истекут…»
Мысли о том, что это случится завтра, вызывали у него головную боль. Пережить следующую ночь — для этого требовались уже все его нервы, вся его сила, вся его воля. Не то чтобы его подстерегала опасность: он обустроил небольшие крепости во многих кварталах, да и был не из тех, кто позволит ночи застать себя врасплох. Но, несмотря на алкоголь (шампанское, джин, водка, а ничего крепче он не находил) и медикаменты (плюс порох, раздобытый в полицейских комиссариатах), каждый вечер ему казалось, что он погружается в ад. Долгие часы абсолютной темноты (он не осмеливался зажигать свет), абсолютной тишины (он не осмеливался слушать музыку), когда малейший шум заставлял его вскакивать; и особенно это жуткое чувство, будто горячий запах теплокровного существа исходит от него, как жертвенный ладан, стелится по полу, проникает в бог знает какие щели и, окутывая бедра, спускается вниз, раздражая нюх ста тысяч вампиров с грязными подбородками. Тогда он стал спать, закутавшись в изолирующие термические одеяла, умирая от жары, исходя пóтом и пронзительно крича в кошмарных снах.
