им это все. Взяли меня японцы за голову и за ноги, оттащили в сторонку, под камни положили. Один водой голову поливал, другой мокрую тряпку на грудь клал... Долго бился я, наконец успокоился и прикинулся, будто сплю. Оставили меня японцы лежать, однако, рассобачьи дети, руки и ноги все-таки же связали. К вечеру пришел в себя, поужинал и спать лег, будто ослабел шибко. Другие товарищи так за день умаялись, что как залегли, так разом и захрапели, а я лежу да тихонечко руки из узлов выпутываю. Бился долго, наконец выпутал, местами кожу до крови стер, ну да на это глядеть не приходится. Выпутал руки, стал ноги распутывать; ну это полегче было. На счастье, ночь темная выдалась. Часовой, что стоял около нас, должно, из очень молодых попался, неприметливый. Ходит в сторонке и не смотрит. Наконец перестал ходить, остановился, оперся на ружье и задумался...
Вижу я, дремлет парень. «Ну,— думаю,—Петра Петров, коли хотишь свободну быть, не робей, да и не зевай». Помолился я тут про себя своему ангелу и пополз. Подполз к часовому шага на два, гляжу, а он спит, сердечный, качается и ружье едва-едва в руках держит. Ну, тут я перекрестился, собрался с духом, да как вскочу. Хвать ружье у японца из рук, да его штыком в грудь, так насквозь и просадил... Спросонков даже и не крикнул. Другие японцы в сторонке спали, тоже не слышали. Приколол я часового и давай бог ноги... Отродясь так не бегивал. Добежал до деревни, прямо к китайцу, с которым уговор имел, тот не спит — ждет. Хороший человек оказался. Мигом скинул я всю свою одежонку, напялил на себя китайское тряпье, одежду мою китайская «бабушка» унесла, спрятала, а мы с китайцем живым манером из деревни да в горы. Всю ночь шли. Наутро привел меня китаец в одинокую фанзу и сдал с рук на руки другому; тот на день схоронил меня под стрехой крыши, туда и есть носил. Отлежался я у него день, а ночью побрел дальше, наперед обривши усы, бороду и голову. Вот уже поболее недели в горах плутаю. Из гор-то выйти боязно, потому что повсюду японские сторожевые посты стоят; надо выждать, как японцы немного вперед продвинутся, тогда легче будет как-нибудь в долины пробраться... Первые дни я заходил в китайские деревушки, раздобывал себе чего-нибудь поисть, а вот последние дни так брожу, к китайцам заходить опасаюсь, как бы не выдали. Когда японцы далеко, китайцы ничего себе, довериться можно; ну а когда те близко, китаец повсегда выдаст по тому самому, что больно они их боятся... Ну, а вы, ваше б-ие, как же думаете быть? Долго намерены здесь оставаться?
— Вот как немного нога подживет, тогда и попробую пробираться к своим,—ответил Катеньев.—Я не один, а с невестой; вот и не знаю, как это все устроится.
— Устроить трудновато, что и говорить, а только и унывать очень нечего. Никто, как бог. Надо только барыню переодеть китайчонком. Мущиной им куда легче будет прой-тить, чем женщиной. Покрайности китайцев опасаться не надо будет. Пущай думают, что, мол, мальчик, русский; это надежней, а то до баб они охочи... А второе — необходимо нам какое-никакое оружие раздобыть. Не против японцев, с теми много не навоюешь; коли попадемся им в лапы, все равно пропасть надо, с оружием ли, без оружия ли; а вот против китайцев оружие необходимо. Китайцы такой народ, что безоружного скорей обидят и японцам скорее выдать могут, а коли увидят, что мы вооружены, у них тогда много больше почтения к нам будет: сами напасть не решатся и японцев не наведут. Я это говорю так, потому хорошо натуру их знаю... Надо беспременно какое ни на есть оружие раздобыть.
— У меня револьвер есть,—сказал Катеньев.
— Видел. Револьвер это хорошо, а еще лучше, кабы два ружья добыть. Одно вашему б-ию, одно мне, а револьвер мы на барыню повесим. Будет и барыня тоже с оружием.
— Легко сказать, два ружья, а где их достать?
— Достать-то оно, конечно, трудновато,— согласился Петров,— но попытаться можно. Перво-наперво надо хозяина спросить. Может, ему удалось как-нибудь раздобыться ружьецом в ту пору, как ваш разъезд расколошматили. Только бы одно ружье достать да несколько патронов к нему, а за другими дело не станет! — добавил он, загадочно ухмыльнувшись.
Когда вечером вернулся Фу-ин-фу, он сначала очень испугался, увидев нового жильца, но Петров сразу же успокоил его, бойко заговорив с ним по-китайски. Долго переговаривались они, после чего Фу-ин-фу куда-то ушел и вернулся, неся казачью винтовку и патронташ, полный патронов. Петров не ошибся. Фу-ин-фу действительно успел спрятать одну из винтовок, найденную им в кустах, после ухода японцев, уничтоживших отряд Катеньева... Русские винтовки были в цене среди китайцев, и Фу-ин-фу рассчитывал, при случае, продать ее хунхузам.
— Ну вот и отлично, — обрадовался Петров, радостно хватая винтовку из рук Фу-ин-фу,— теперь мы скоро и другую достанем.
X
Два дня прожил Петров в пещере, где ютился Фу-ин-фу, и оба дня почти все время спал. Ел он много и прожорливо; очевидно, изголодался парень. На третий день к вечеру он явился к Катеньеву с ружьем за плечами и небольшим мешком за спиной, с провизией, заключавшейся в нескольких кукурузных лепешках и большом куске вареной свинины.
— Ну, ваше б-ие,—весело улыбаясь, начал Петров, влезая в пещеру,— пока что, прощенья просим.
— Ты разве идешь куда? —несколько удивился Катеньев.
— Так точно. Надоть винтовку раздобыть, да еще кое-что на дорогу.
— Постой, да ты с ума сошел? — испугался даже Катеньев, с первого слова поняв намерение Петрова.— Разве можно... ведь если ты убьешь тут поблизости какого японца, мы пропали... Японцы все горы обрыщут и найдут нас тут...
— Не извольте беспокоиться! Нешто я без понятиев,— поспешил успокоить его Петров. — Я верст за сорок, али больше, уйду отсюда, у меня и место намечено... Вы, ваше б-ие, сидите тут без сумнения и ждите. Ежели ден через пять меня не будет, то, стало быть, я убит, а только думается мне, что вернусь благополучно, и тогда мы отправимся все вместе. Со мной вам куда сподручнее будет, потому язык китайский знаю и обычаи их все мне доподлинно известны. Фу-ин-фу пущай только дорогу указывает, а остальное мое дело.
Петров говорил так спокойно, с такой уверенностью, что эта уверенность невольно передавалась Катеньеву и Надежде Ивановне.
— Молодчинище стрелок,—похвалил Катеньев Петрова, когда тот ушел.—
