— Курица смотрит на меняяяя, — сказал он глухо, неприятно растягивая слова. — Кудахчет.
— Даньи? — шепотом спросила Долли, медленно поворачивая голову.
— Нет, — сказал он сквозь всхлип. — Я хочу это съесть, я, я!
Нужно было заставить его замолчать. Долли обернулась.
— Я! — крикнул он тонким противным голосом. Лицо его сморщилось, он вдруг показался Долли на два или три года младше, чем был. Окно, через которое раньше так хорошо было видно, теперь почему-то припало пылью, и Долли вдруг вспомнила, что ковер вовсе не был таким грязным, когда она накрывала им спящего.
— Куриная голова в человеческом желудке, — сказал Даньи. — Это вкусно. И красиво. — Он засмеялся. — Или твоя голова, Долли?
Если бы он не назвал ее по имени, она поняла бы на несколько секунд позже, но сомнамбулы, какой бы бред ни струился через их речь, никогда не осознавали, что они говорят. А этот сознавал.
Ветка. Скотская ветка по глазам… Долли все-таки сбилась с пути. Это была не та хижина, это был не Даньи, это было не то место в лесу.
Долли бросилась к выходу, и существо с лицом Даньи подпрыгнуло на лежанке, кутаясь в грязную холстину, как в одеяло. Она увидела, что его тело в полтора раза меньше, чем у Даньи, и только голова почти того же размера. Оно открыло глаза, белые, мутные, и окончательно потеряло детский облик — кожа обвисла, как тряпка.
— До-о-л-л-л-и-и-и, — сказало оно.
Она ударом ноги пнула в него мешок с курицей и рванулась к двери, обеими руками дернув засов. Он оторвался вместе с гвоздями, дверь, вместо того чтобы распахнуться, проломилась как картонная, и Долли вывалилась наружу, в палые листья и валежник.
Позади хрустело костями. Она вскочила и побежала прочь, жалея, что у нее не было ножа; иначе она вернулась бы. Но ей оставалось только бежать от разваливающегося домика.
Что это было — ловушка времен Бойни или забавы какой-то навечно застрявшей здесь твари, — она не знала. Отличить было сложно. Она сбилась с дороги, потерялась в лесу, и, конечно, попала туда, куда хотела прийти — в избушку к Даньи. Что-то считало все образы из ее мыслей почти в точности, хотя и не совсем, и она поверила. Теперь оставалось лишь надеяться на то, что существо удовлетворится курицей, а она выберется к настоящей избушке достаточно быстро, чтобы застать Даньи живым.
Хорошо хоть ей не показалось, что она вышла к опушке. Там бы она уже вряд ли смогла быть настороже. Хотя, конечно, обман она распознала бы, пусть чуть позже — избушка с самого начала выглядела как во сне. Просто Долли устала и не сразу поняла. Просто устала, утешала она себя. Настолько, что на секунду задумалась, а не воспользоваться ли подарком Рюге и не вернуться ли к скотине, сожравшей их с Даньи еду.
Но она не стала этого делать. Если бы она была склонна к таким решениям, то никогда не стала бы ходоком. Вернее, стала бы — на одну-две ходки, как та молодежь, что шляется здесь после заката. Та, которая уже не вернется, даже если и вправду ходит меж стволов, а не висит, ободранная до костей, в кронах деревьев, и не лежит под тонким слоем листьев меж корней, пронзивших глазницы и опутавших руки.
Она вдруг узнала местность — оказывается, ошиблась всего ничего, взяла немного правее. Наверное, сбилась уже на самом подходе. Говорил же Джетту, глядя на нее сверху вниз: не отводи глаза. Никогда не отводи глаза от дороги. А она отвела.
Где ты, Джетту, подумала она. Где ты, и где я.
Спустя минуту она различила впереди избушку. Но перед этим, глянув под ноги, вдруг увидела слабый светящийся след. Босой и не очень-то большой.
Она испуганно отдернула ногу — хорошо хоть не наступила, а то кошмары снились бы не меньше месяца. Здесь оставаться было нельзя, плохое это место. Если уж тут призраки ходят, то никакие стены не спасут.
Она обошла след и поспешила вперед, к покосившемуся дому. Этот точно был настоящим — теперь, придя в себя, она настолько же явно отличала оригинал от подделки, как полностью проснувшийся человек отличает явь от недавнего сна. Может быть, скоро утро, подумала она. Ветер сдержанно засмеялся в ответ.
Крючок был на месте, камин тлел, Даньи спал. Она задвинула засов и села на пол — не у двери, конечно, у стены. Она потеряла много времени и сил, с трудом добытую еду. Можно было никуда и не ходить.
Она сидела так несколько минут, потом приняла решение.
Ждать до утра Долли не могла. Еды ей добыть не удалось, и к рассвету она ослабеет настолько, что может и не вывести Даньи. Все ходоки к утру давно уйдут домой, если только в лесу есть сейчас кто-то из живых людей, кроме нее. Кроме того, встречать рассвет в лесу — плохая примета, это всегда заканчивалось странно. Рисковать своим разумом Долли все же не хотела, а разумом Даньи тем более — даже утром пробуждение в Лесу могло свести его с ума.
Нужно было уходить.
Она встала, заставила погаснуть огонь. Размяла кисти рук. Посмотрела на небо сквозь темное стекло. Сняла куртку, осторожно убрала со спящего Даньи ковер, завернула мальчика в свою куртку и взяла на руки. Было уже совсем холодно, а он ушел в лес в одной домашней одежде.
Она отодвинула засов локтем — на самом деле он не очень-то и держал — и вышла в ночь. Закусив губу, кое-как, опять же локтем, прижала к стене и подняла дверной крючок. Отпустила. Он попал в скобу, и Долли, отвернувшись, как могла быстро пошла по направлению к городу.
Между событиями в лесу всегда проходит какое-то время, и сейчас у нее было окно. Она понимала, что идти еще далеко, но не настолько далеко, чтобы считать это невозможным. Она, может, и осталась бы, пусть даже тот, с железными зубами прошел совсем рядом. Но вот поддельный Даньи ее на самом деле испугал. И призрачный след тоже. Слишком беспокойное это место, нужно было уходить — как можно ближе к опушке. Все равно выбора, по сути, никакого. Долли понимала, что вряд ли сегодняшняя ночь закончится для нее хорошо, и потому постоянно двигалась, действовала — чтобы не признаться самой себе, что переоценила свои силы, и что, скорее всего, ни ее, ни Даньи никто больше не увидит. Нет, увидит, конечно — ее тело, бесцельно бродящее по лесу в неутолимой жажде, а может, если гибель будет милосердна — ее или Даньи кости, засыпанные листьями, или забитые в дупло, или развешенные по деревьям над головой. Кто знает. У нее была одна маленькая надежда на благополучный исход — то, что она теперь шла без ножа. Но в случае прямого столкновения с каким-нибудь порождением или жертвой Леса она была безоружна. Оставалось надеяться на Рюге, но кто его знал, как поведет себя рисунок.
От постоянной спешки Долли в конце концов стало казаться, что она и правда убегает от кого-то конкретного. Она поймала себя на этом, когда в третий раз нервно оглянулась назад. Горячий пот тек по телу под одеждой, но кожа тут же замерзала. Дыхание сбилось, облака пара, разрываемые ветром, застилали глаза. Лес трещал и шатался.
У нее кончались силы. Даньи впал в глубокий сон, лишь изредка постанывая, и, казалось, потяжелел в полтора раза. Нервы устали не меньше, чем мышцы. Какая-то беспросветная, давящая, самоубийственная тревога и жалкое, всхлипывающее раздражение навалились на нее, выкручивая руки и выжимая ненужные слезы. Излучение магии, грязное, неочищенное. Обычно оно действовало не так сильно, но сегодня она слишком устала. Гораздо легче выносить из Леса всякий хлам, чем выводить живых людей.
Судорога схватила мышцу, и Долли захотелось бросить Даньи на землю и зло расплакаться, молотя землю кулаками. Да это же нервная лихорадка, вдруг поняла Долли. Лесная болезнь. Вот еще не хватало.
От понимания причин стало легче, но идти дальше она не могла. Последствие грязного лесного фона — лесная болезнь — валила с ног быстро и минимум на три дня. Суставы болели, как при тяжелом ревматизме, нервы были на взводе, иногда пропадало сознание. Бред, конечно, куда без этого — не такой страшный, как у попавших в лес сомнамбул, но веселого тоже мало. Лучше любой грипп, подумала Долли. Еще и Даньи может заразиться.
Она хотела опустить его на землю, но потеряла равновесие и упала. На локти, так что лязгнули зубы. Правый локоть обожгло огнем, она отпустила Даньи и раздраженно выдернула руки. Губы пересыхали быстро, глаза начинали гореть, как при простуде. Она взглянула на локоть. Так и есть — рукав продрала.
Отодвинув Даньи в сторону, она увидела, что поранилась о чей-то пробитый череп в истлевшем железном венце. Рассыпанные фаланги пальцев, перемешанные с лесным сором, держали проржавевшую рукоять с обломком лезвия. Бойня давно закончилась, а кровь все льется, нервно подумала Долли, оглядываясь по сторонам. Кровь в Лесу — это плохо. Лучше бы ей не разбивать локоть. Кровь и кости. Ну да ладно, нужно было идти дальше — первый приступ отхлынул, как грязный прилив, и, она знала, до следующего у нее есть еще час. Потом, до третьего — полчаса. Последующий приступ будет отделять от него только пятнадцать минут, затем перерыв сократится до семи, после того — до трех, а потом ее просто перестанет отпускать.
