А между тем моя собственная работа все-таки не клеилась. Я доходила до исступления, сознавая мою полную беспомощность. Часто, бросая перо, я поднимала глаза на портрет матери Сергея, помещенный, по моему желанию, над письменным столом. Ее красивое лицо улыбалось добро и печально. Я слышала от няни грустную повесть этой женщины. Она не была счастлива в замужестве. Отец Сергее был крутой человек и очень строго относился к жене и детям. Оттого-то, должно быть, и улыбалась так печально со своего портрета бедная красавица. Я старалась схватить несколько фактов, переданных мне тою же няней из жизни родителей моего мужа, но перо не повиновалось мне, самый способ изложения казался сухим и скучным, а слог, так удачно воспроизведенный в "Сне девушки", отсутствовал и был грубым и тяжелым в новом труде.
Великий пост всколыхнул мою душу.
Я любила до безумия этот врывающийся в начале марта аромат весны, внезапно разбуженную от долгого зимнего застоя природу, талый снег на дорогах, смешанный с грязью, неумолкаемый протяжный и гулкий колокольный звон, запах ладана в притворе, заунывные напевы и черные ризы священнослужителей.
Богослужение в слободской церкви особенно нравилось мне. Здесь, затерянная среди простого, серого люда, я простаивала долгие часы на коленях с восторженным настроением в душе. О. Николай служил с особенным чувством. Благодаря его ласкающему голосу и им самим переживаемому настроению знакомые слова молитвы и Священного Писания приобретали особенное значение для меня. В то время, пока мой муж списывался с Петербургом, составлял проекты нового дела, посылал прошения о разных привилегиях, словом, всячески готовился к появлению в свет своего "детища" журнала, я проводила время или в церкви, или в своей комнате, просиживая целыми часами за бесплодными усилиями создать нечто могущее дать удовлетворение моему защемленному самолюбию и поднять себя еще раз во мнении дорогого человека.
Наконец, весна ли, или необычный подъем нервов сделали свое дело; я написала повесть одного качества со "Сном девушки", как мне, по крайней мере, казалось это.
Поставив последнюю точку, я прочла рукопись и, ни слова не говоря о ней мужу, положила ее в его отсутствие на письменном столе, в портретной. Сюжет этой повести был прост и несложен. Я взяла его из жизни Осиповой и ее детей, сделав героиней рассказа ее дочь, Лидию. Мне казалось, что моя работа, если и окажется несколько хуже "Сна девушки", то, во всяком случае, не много уступит ему. Правда, я писала без того захватывающего волнение, которое посетило меня в ночь создания моего первого произведения, но, по моему мнению, результат, получаемый от тщательной, последовательной работы, состоящей в обдумывании каждой строчки, может равняться по достоинству тому произведению, которое является следствием острого приступа вдохновения.
В тот же вечер, приготовляясь ко сну, я услышала знакомый стук у порога моей комнаты. Поспешно накинув пеньюар, я открыла дверь моему мужу.
Он казался взволнованным и бледным. В руках его была моя рукопись.
— Это написала ты, Наташа? — спросил он меня.
Тоскливое предчувствие сдавило мне грудь.
— Да!
— И "Сон девушки" написала ты тоже?
— Ну, да, конечно!.. Ты сомневаешься, Сергей?
— Прости, Наташа… Я далек от мысли обижать тебя… Но, видишь ли, я, сообразуясь с твоим первым произведением, нашел в тебе много своеобразного таланта. Читая эту повесть, я не увидел в ней того индивидуального твоего "я", которое поражало меня в каждой строке "Сна девушки". Эти вещи и сравнивать нельзя. Они точно написаны двумя совершенно разнородными по существу авторами. Эта повесть…
— Так гадка?.. — дрожащим от волнения голосом прервала я его.
— Прости… да… моя бедная Наташа, — произнес он печально и, как бы жалея меня, добавил в утешение, — во всяком случае, ты не горюй. Знаешь, подобная участь постигала даже многих больших писателей… Бывали и у них слабые, нетерпимые вещи… Не горюй!
О, нет, я не горевала!.. Чувство, захватившее меня, ничего общего не имело с горем. Просто стыд, жгучий стыд, пожирал меня, доставляя мне почти физическое мучение.
"Ты — обманщица, — говорило что-то неумолимо-ясно внутри меня, — невольная обманщица перед этим человеком. Автор "Сна девушки" оказывается ничем! А в меня веровали, от меня ждали многого… Может быть, этот призрак, мираж таланта и остановил на мне исключительно внимание Сергея?"
И не будучи в силах сдерживаться больше, я разрыдалась навзрыд, высказывая ему сквозь слезы угнетавшую меня мысль.
Мой муж не дал мне договорить, крепко обнял меня, прижал к себе.
— Моя милая, милая, маленькая Наташа, успокойся, ради Бога, не мучь себя! Если бы ты даже и не написала ни строчки, я любил бы тебя не меньше от этого! Пойми, Наташа, не таланта я искал в тебе, а твою душу, твою добрую, чуткую душу, такую нежную, кроткую, славную. Ее-то я и угадал в тебе с первой встречи, к ней-то я и привязался. И не напиши ты твоего "Сна девушки", результат был бы один и тот же. Только "Сон девушки" помог мне увидеть то, что так бы не пришлось увидеть. Вот и все. Конечно, было приятно, если бы ты работала так же, как и я, но и без этого у нас много других интересов с тобою. Не так ли, Наташа, родная моя?
О, эти слова! Эти глаза, глядевшие на меня с такой неизъяснимой нежностью!
И после этого воображать себя несчастной! Нет! Нет!
Слезы высохли сразу на моих ресницах, сомнения исчезли, и снова огромное счастье волной разлилось в моей груди.
Колокол гудел великопостным призывным звоном, когда я подходила к насиловской церкви. Несколько монашенок из ближайшего монастыря расступились на паперти, давая мне дорогу. Я прошла в мой любимый уголок между большим образом Николая Чудотворца и запасным аналоем. Мне приготовляли всегда стул и коврик на самом почетном месте церкви, но я никогда не стояла там, а забивалась в этот дальний угол по соседству с серыми армяками и поддевками, пахнувшими сапогами, постным маслом и луком.
Сергей накануне еще уехал в Курск, чтобы получить запоздалый транспорт книг.
— Сделай мне выборки, пожалуйста, Наташа, — просил меня теперь часто мой муж, и я делала выборки с большой аккуратностью, желая ему быть полезной и заслужить его одобрение.
Ах, как это было приятно — совместно трудиться таким образом! И я целиком отдавалась этой работе, забыв прежние тщеславные мечты о создании нового произведения, могущего дать мне громкую славу.
Сергей трудился теперь над большим историческим очерком, который хотел в "первую голову", как он сам выражался, пустить на страницах своего журнала. И я ревностно помогала ему в этом, роясь в матерьяле и отыскивая ему необходимые данные для повести.
Он должен был вернуться сегодня вечером. Чтобы скоротать сколько-нибудь время до его возвращение, я прошла из церкви, по окончании всенощной, к о. Николаю.
Отец Николай вдовствовал давно. К нему приезжал каждую весну гостить его сын из духовной Академии. Их домик, белый и чистенький, с зеленою крышей, весь окруженный вишневыми и яблочными деревьями, едва прикрытыми узкими полосками талого снега по ветвям, казался издали игрушечным. К нему примыкал двор, по которому, безмятежно наслаждаясь первым дыханием весны, бродили нахохленные от мартовского холодка куры.
Когда я подошла к крыльцу, с верхней ступеньки, очищенной от снега, поднялась девушка одного возраста со мною, чтобы дать мне дорогу.
— Вы к бате? — спросила она меня приятным звучным голоском.
Я обернулась.
Крестьянки Курской губернии так не говорят. Да и лицо девушки мало подходило к простонародному типу, а, между тем, одетая в простую ситцевую юбку, несмотря на ощутительный холод, обернутая с головою большим теплым платком, она казалась крестьянкой.
— Здравствуйте, — просто сказала она, невольно улыбаясь моему пристальному взгляду, и отодвинула немного со лба платок.
Я увидела небрежно причесанную головку, пепельно-белокурую, и два большие синие глаза, до того красивые, что не залюбоваться ими было нельзя. Худенькое личико с высоким, чересчур высоким для женщины лбом смотрело и внимательно, и насмешливо в одно и то же время. Большой капризно очерченный рот и нездоровая кожа лица покрыли впечатление, но все это лицо, несмотря на болезненный его оттенок от тонких трепещущих ноздрей до углов бледного крупного рта, нельзя было не заметить с первого же взгляда.
"Кто она, эта барышня-крестьянка?" — невольно вертелось в моем мозгу, и вдруг внезапная мысль пришла мне на ум.
— Зоя Ильинишна Дмитровская? — сорвалось у меня удивленно и радостно.
— Вы угадали! — дурашливо ответила она, сощурив свои синие глазки. — Позвольте представиться: слушательница высших курсов, сестра вашего уважаемого отца дьякона. От роду имею восемнадцать лет.
