И слово "Зудин" начинало носиться в трестовском воздухе только в связи с какой-нибудь неприятностью, например, оно некоторое время не сходило с уст в связи с тем судебным процессом, который Зудин проиграл.
Как уже упоминалось, Зудин не с луны свалился на головы трудящихся мехколонны, а вышел, как говорится, из гущи жизни. Из той самой гущи жизни, в которой иногда все складывается так, что нельзя не поднять чарку, не разделить компанию. И у Зудина иногда все складывалось так, что он поднимал чарку и разделял компанию. Он умел это делать таким образом, чтобы в результате было хорошо, а не плохо. То есть Зудин не был в этом отношении абсолютно стерильным человеком.
Однако он совершенно не терпел производственного пьянства и был немало озадачен, когда столкнулся с ним в своей мехколонне.
Дело было совершенно не в том, что все это не вязалось с существующим на БАМе сухим законом. Зудин, как человек многоопытный, никаких иллюзий насчет этого сухого закона не строил. Ибо, во-первых, сухой закон охватывал только УРСовские торговые точки. А в старых, не бамовских поселках продавался питьевой спирт. И для "колесных" дорожно-строительных подразделений закупка "горючего" не была сколько-нибудь серьезной проблемой.
Во-вторых, на БАМе официально разрешалось раз в неделю - в суббогу или в предпраздничные дни - продавать коньяк и шампанское. Высокие же заработки позволяли употреблять дорогой коньяк не как деликатес, а как, скажем, водку.
Озадачен же Зудин был потому, что ожидал встретить несколько иной настрой во вверенной ему мехколонне. Он ожидал встретить деловой энтузиазм и бескорыстную преданность делу со стороны, по крайней маре, комсомольцев. Но оказалось, что комсомольцев в этой мехколонне почти не было. За исключением пяти-шести молодых специалистов, окончивших техникумы, собрался здесь народ в основном уже в возрасте, часто - кочевой, привыкший к вербовкам, хорошим подъемным и к северным коэффициентам. А молодежь, которая приехала сюда в начале стройки, в этой мехколонне не удержалась, уволилась понемногу, о чем говорила пухлая папка приказов, хранящаяся у инспектора по кадрам.
Что явилось причиной ухода молодежи из мехколонны - то ли трудности с питанием и жильем при тяжелых климатических условиях, и дрогнули ребята, то ли начальник Светлый был тому причиной, в том смысле, что насаждал в колонне, как догадывался Зудин, не молодежный дух, а скорей шабашно-деляческий.
Так или иначе, но к моменту прихода Зудина обреталось тут порядочное количество людей случайных, малополезных, от которых следовало как можно скорей избавиться и пригласить на их место специалистов, знакомых Зудину по прежней работе.
Однако никто из намеченных Зудиным к изгнанию лиц не разделял этих его устремлений и собственно желания уволиться с работы не обнаруживал - ни ворюга и пьяница Толик, ни алкаш художник Леха, ни разнорабочая Палей, с которой Зудин и судился.
В мехколонне к Валентине Валентиновне Палей относились добродушно. Шоферы, бульдозеристы и экскаваторщики называли ее почти ласково - "сучка".
"Сучка" Валентина Валентиновна была в полной мере порочна. Настолько, насколько может быть порочна сорокатрехлетняя женщина.
Высохшая, с поредевшими волосами, с неумеренной косметикой на дряблом лице, она являла собой живое назидание вступающим в жизнь неиспорченным девицам: вот что вас ожидает, если вы себе позволите...
Валентина Валентиновна была, естественно, женщиной сильно курящей, поэтому голос у нее был хриплым, а зубы желтыми. Была она, само собой, и сильно пьющей женщиной, причем поговаривали, что в трудные времена она доходила до "фонфуриков", то есть пила одеколон. Была она, может быть, еще в недалеком прошлом и сильно гулящей женщиной, в том смысле, что гуляла и веселилась с разными мужиками, ибо нет в природе такого мужика, который гулял бы и веселился непрерывно. А Валентине Валентиновне нужен был постоянный праздник.
В настоящее же время нелегко было отыскать добровольца лечь в постель с Валентиной Валентиновной даже в состоянии полного непонимания окружающей реальности, поэтому в настоящее время про Валентину Валентиновну нельзя было сказать, что она гулящая.
Зато гулящей была ее дочь Нинка-повариха, такая же неуемная, как мать, однако, по молодости лет, не успевшая растратить тело, посадить голос и притушить взгляд.
Балок, в котором жили мать и дочь Палей, представлял собой такое место, куда всегда можно было прийти с бутылкой и уйти утром. И хоть искатели несложных приключений имели, как правило, в виду не Валентину Валентиновну, а Нинку, Валентина Валентиновна не обижалась и довольствовалась ролью сводницы - не сводницы, а кого-то вроде товарища по игре. Во всяком случае, пила и веселилась и спать удалялась за занавесочку. Редко, очень редко дело складывалось так, что и в ее закутке, закрыв собой занавесочку, вырастала шатающаяся мужская тень. Редко, но бывало же!..
Была Валентина Валентиновна калибром помельче своей дочери, повадку имела заискивающую, даже можно сказать, была прилипчива, за что и получила свое беззлобное прозвище.
Надо полагать, что у разных людей имеются совершенно неодинаковые понятия о жизненном равновесии, и если с точки зрения, например, Зудина или, тем более, его жены Тамары, балок Валентины Валентиновны представлял собой не что иное, как вертеп, то с точки зрения самой Валентины Валентиновны и, по-видимому, ее дочки Нинки-поварихи, балок их был вполне надежным убежищем для протекания вполне устойчивой жизни.
И только пошатнувшееся здоровье заставило Валентину Валентиновну засомневаться в устойчивости их с Нинкой жизни в том хотя бы смысле, что слишком рано при этой жизни уходят из тела жизненные соки.
Терапевт из поселковой поликлиники нашел в Валентине Валентиновне сильное нервное расстройство и признаки начинающейся гипертонии, выписал лекарства и строго высказался насчет режима.
Но к чести Валентины Валентиновны надо сказать, что мысли ее были заняты не столько своими недугами, сколько возможным в недалеком будущем нездоровьем Нинки; она представила, как у Нинки до срока опадет грудь, поредеет волос и начнется гипертония, и ей стало обидно за Нинку как за дочь и за себя как за мать. И она сказала Нинке: вот что, Нинка, заканчиваем эту пьянку, будем тебя по-хорошему замуж выдавать, а то ты тоже перейдешь на это меню, и показала указательным пальцем со сползшим маникюром на флакон брома с валерьянкой.
И Нинка согласилась идти замуж.
Она вдруг взглянула на мать как бы со стороны, на жалкую, растерянную, никому, в сущности, не нужную женщину, представила себе, что это - ее будущее, и ужаснулась. И захотелось ей в мужья парня скромного и надежного, непьющего-негулящего, такого, например, как Коля Родимов. И она сказала сначала себе "Коля Родимов". А потом сказала матери: "Родимов Коля".
Тут как раз Коля Родимов попал в беду. Работал Коля на "МАЗ-500", небольшой двухосной машине, наряжен он был возить грунт для отсыпки причала на Байкале. Был Коля человек старательный и инициативный, что его в данном случае и подвело, потому что инициатива его оказалась неполезной. Дело заключалось в том, что Коля выехал на линию без аккумулятора. Аккумулятор находился в ремонте, вообще-то он подлежал замене, но нового пока не было.
На поиски новых аккумуляторов отправился неутомимый и неунывающий завгар Арслан Арсланов, и был он в этот момент не то в Свердловске, не то в Усолье Сибирском - где точно, Коля не знал, и хоть Арсланов обычно добывал то, за чем отправлялся, тратил он на это всегда много времени, так что новый аккумулятор был делом довольно далекого будущего. Правда, недавно на промбазе оборудовали так называемый электроцех с аккумуляторным участком. В вагончике. Так что очень могло быть, что ребята-электрики что-нибудь в ближайшее время и схимичили бы. Но простаивать Коле не хотелось, и он тогда проявил свою неполезную, как оказалось, инициативу: он попросил, чтобы его "дернули", и, заведясь, с ходу выехал без аккумулятора, имея в кабине пассажира - электросварщика Забелевича.
Может быть, если бы на месте был Арсланов, он бы не выпустил машину без аккумулятора. Но Арсланов, как уже известно, был в это время в командировке, его временно замещал один из участковых механиков, который одновременно занимался делами участка, одним словом, путевка оказалась подписанной заранее, и Колю выпустили из промбазы. И, конечно, у Коли заглох двигатель. Оказалось, что засорился бензопровод. Коля бензопровод вычистил, топливо стало подаваться, но завести машину было нечем.
И тогда Коля опять проявил неполезную инициативу, и опытный человек Забелевич его не остановил, а, напротив, способствовал. Они вдвоем подтолкнули машину к укосу, который вел прямо в озеро Байкал, полагая, что в самом начале укоса Коля вскочит в кабину, включит скорость и, когда машина заведется, остановится.
