Все это требовало много искусства и вкуса, и трудно было произвести такое превращение в один день; но Мелита не жалела труда, и он один, вероятно, помог ей не слыхать жалобных стонов Пруденция, который с полудня уже утратил терпение и звал Мелиту, крича ей, что он чувствует мучительный голод.
– Мелита! – кричал он, – Мелита! для чего ты забываешь, что я человек и что голод желудка дает знать о себе беспрестанно… Говори мне скорее, какое я тебе должен дать доказательство, что я ни с чем не сравню твою любовь… или я здесь умру от голода.
Но Мелита все убирала покои и не пришла к нему на его зов, и Пруденций так протомился до вечера, когда увидал возвращающуюся Марему и закричал ей:
– Мои мучения превзошли уже всякую меру…
– Ты старайся не думать…
– Ах, не могу! не могу я не думать – голод жесточе всевозможных мучений… Я боюсь, что я не доживу до утра…
– Старайся уснуть… пусть во сне тебе снится Мелита.
– Ах, я уже пробовал спать… и во сне то же самое снится… Есть хочу, есть хочу! Страшно, Марема, мне, страшно! У тебя там где-нибудь, верно, есть птичьи яйца – брось мне одно из них, я умираю.
– Не смею, – отвечала Марема и скоро скользнула в пещеру, которая была освещена многими огнями и поразила Марему своим неожиданным великолепием.
– Что это будет? – спросила Марема.
– Завтра здесь будет свадебный пир, – отвечала Мелита.
– Свадебный пир!.. О Мелита! остерегись, чтобы это не был похоронный обед.
И, сказав это, Марема присела и, опустив руки и голову, зарыдала.
– О чем ты так плачешь? – спросила Мелита.
– Я сейчас видела Пруденция и слышала его стоны… Его мучает голод, и он умирает.
– Но ведь его раньше мучил еще иной голод…
– Нет, голод желудка страшнее всякого другого томленья.
– Полно, Марема. Ведь и я тоже не ем.
Марема достала из-за туники яйцо морской птицы и сказала:
– Я целый день провела безуспешно и насилу достала всего два яйца. Одно, – признаюсь тебе, – съела сырое, и оно мне от голода показалося вкусно. Съешь ты это другое. Его просил у меня Пруденций, но я не дала ему.
– И мне оно тоже не нужно: я терплю то же, что терпит Пруденций! – и с этим словом Мелита взяла из рук Маремы яйцо и бросила его об пол.
– Здесь есть много съестного, – добавила она, – но я ничего не касалась. Я по себе размеряю, что он может снести без вреда для его жизни. Ляг и усни, а завтра с утра станем готовить обед, и ввечеру разрешится все, что так долго и мучительно длилось.
И вот прошла ужасная ночь, которая всем показалась долга бесконечно и всех истомила. Настало тяжелое утро. Обе женщины рано проснулись, и Марема тотчас же выбежала, чтобы взгляуть на Пруденция. Юноша изменился в эту последнюю ночь сильнее, чем во все протекшее время: лицо его сделалось серое и маленькое, оба глаза ввалились и казались совершенно круглыми, а губы почернели, и из-за них виднелись два ряда белых зубов, как будто ослабнувших в деснах, и воспаленный язык и гортань-Голод его догрызал, – Пруденций уже не имел сил и стонать; он сидел, прислонясь ко входу, и тихо качался, придавливая исхудалыми руками опустошенный живот.
Напрасно Марема хотела его утешить и говорила ему о близости счастья в обладанье Мелитою, – Пруденций не отвечал ей ни слова.
Когда же Марема сказала об этом Мелите, та отвечала:
– Это так должно быть! Когда зло не хотят победить рассудком, то оно побеждается страданиями. Но не будем говорить об этом, а давай скорее приготовлять все лучшие кушанья, какие умеем.
И они отобрали из всех запасов все, что было лучшего, и стали готовить все блюда, какие умели. Это требовало немало трудов, и приготовления еще не были совсем кончены, когда солнце стало спускаться за скалы. Тогда Мелита сказала Мареме:
– Оставим на время мяса и плоды – пусть хорошенько томятся на углях, а мы пойдем под ручей – омоемся свежей струею воды и оденем лучшие наши одежды.
Марема пошла с нею и удивилась, что когда они вышли из-под обливанья, то Мелита открыла принесенную скляницу драгоценных духов и неожиданно вылила всю ее поровну на свои волосы и на волосы Маремы, и при этом сказала:
– Я хочу сделать так, чтобы мы обе имели вид невест.
И затем, возвратившись в пещеру, Мелита стала спешить уборкой стола – расставила кувшины с разноцветным вином; разложила фрукты на листьях, и подливы к мясам, и загородки из теста в глиняных блюдах; а потом засветила огни, открыла постель и стала между ней и столом, одетая в самые пышные платья, а Мареме сказала:
– Приставь скорей лестницу и поди и скажи Пруденцию, что я его приглашаю сойти.
Марема исполнила это в одно мгновение, но когда она вошла в верхнюю пещеру к Пруденцию, то увидала его в ужасном изнурении – он уже не сидел, а лежал и на вопросы мог отвечать очень не скоро и очень невнятно. Он только тихо махал рукою и давал чувствовать, что для него ничто не важно, кроме голода, которым он истомился.
Долгоожидаемое приглашение Мелиты нимало его не оживило и не обрадовало.
– Ведь это настал час твоей радости! – говорила ему Марема, но он только отмахнулся рукою и, обратясь в сторону, прошептал:
– Куда… же… ты дела… яйцо… морской чайки?
– Что тебе теперь до яйца чайки… тебя ожидает роскошный стол и… еще больше роскошные ласки Мелиты!.. Встань скорее на ноги – я помогу тебе сойти с лестницы.
Он стал подниматься, но закачался, упал и сказал:
– Я не в силах.
Тогда живая Марема схватила Пруденция, как дитя, на свои сильные руки, снесла его с лестницы, опустила на землю и, дав ему оправиться, подвела его под руки ко входу в освещенную пещеру, где в сиянье огней стояла блестящая красотой и убором Мелита. Она встретила Пруденция с ласковой улыбкой и сказала ему ласковым голосом:
– Привет мой тебе, господин мой Пруденций! Входи и будь здесь властелином всего, что ты видишь. Ты перенес испытанье, и зато я даю тебе надо мною всякое право… Пир изготовлен… последние блюда скоро поспеют на тихом огне, и брачное ложе готово… и я жду моего господина!
При этом Мелита протянула обе руки к Пруденцию, но он отвернулся от нее и, поведя вкруг как бы утратившими зоркость глазами, нетерпеливо воскликнул:
– Подожди!.. и скажи мне: где же это яйцо дикой птицы?
– Я разбила его, – отвечала Мелита. – Поди отдохни, господин мой, на ложе… Ведь я сама его стлала для тебя, моего господина… А после ты будешь есть самые вкусные кушанья.
– Ах, это все пустяки!.. Подавай мне сейчас все, что там кипит или печется!
– Кушанье все еще не готово.
– А это же что здесь такое дымится в глиняном блюде?
– Это подлива к бобам и загородки из теста для разваренного мяса…
– Вот я и съем сейчас всю эту подливу и все загородки из теста…
И он потянул к себе блюдо с подливой и начал лакать ее и грызть загородки, не обращая никакого внимания на Мелиту, которая этим временем все удалялась тихо назад и, наконец, вовсе исчезла, так что с этой поры Пруденций и Марема напрасно искали ее на утесе. С нею вместе ушла и ладья, которая была спрятана в бухте, и теперь Пруденций с Маремой были отрезаны от всего остального мира.
Они напрасно обегали со всех сторон скалу и искали Мелиту, – она, без сомнения, оставила их и скрылась, а они остались вдвоем и не видели никого третьего до тех пор, пока возле Маремы сразу раздались два голоса двух новорожденных ею близнецов… В этот день Пруденций, сошедший вниз с свертком белья, которое он должен был вымыть для своих двух близнецов и для Маремы, – заметил на море точку, которая как будто переменяла свое место… А еще через несколько дней Пруденций увидал, что на глине скалы над самою бухтою было начертано чем-то острым: «Мелита приветствует Пруденция и Марему с детьми их и желает им согласия и добродетельной жизни». Еще же через месяц Пруденций увидел ладью еще ближе и видел, что на ней были две женщины и что к ней из-за скал подошла другая ладья и на эту перешла одна из двух женщин, и теперь та лодка, на которой сидели две женщины, стала удаляться, а та, на которой осталась одна, – приближалась к утесу.
Пруденций скоро узнал по окраске, что эта лодка его и Алкея, которая исчезла с той ночи, как удалилась Мелита… Пруденций сказал об этом Мареме, которая сидела тут же, возле него, на берегу моря и держала на каждом из своих колен по здоровому смуглому ребенку, из которых каждый завладел одной грудью своей матери и так жадно сосал, что молоко выбегало у него обратно из уст и крупными белыми каплями скользило по смуглой груди Маремы… Но Марема теперь этого не замечала, потому что она следила за лодкой, и вдруг вскричала:
– Радуйся, милый Пруденций!.. К нам: приближается мать твоя, вдова Ефросина… Мы не останемся одни здесь, и наши дети не будут жить дикарями.
– Да, – отвечал ей Пруденций, – и я теперь вижу: это мать моя, вдова Ефросина!.. Кто передал ей нашу ладью и кто указал ей путь к нам?
