Увидев книгу в руках этого несчастного, я решил подвергнуть его экзамену.
- Уважаемый Мухаммед Гейдар, скажите, пожалуйста, кто такие внешние враги?
Он поморщил лоб, подумал и выпалил:
- Это немцы и австрийцы.
- Ошибся, дорогой, - засмеялся я и прочитал ему из его книги: "Внешний враг - это военные подразделения, которые перешли наши границы с целью развязать войну".
Потом я обернулся к Ильяс беку.
- Что есть выстрел?
- Выстрел - это выбрасывание пули из ствола с помощью пороховых газов, - как автомат выпалил он.
Эта игра в вопросы и ответы продолжалась довольно долго. Просто поразительно - как сложно уничтожить противника по всем правилам науки и насколько поверхностно относятся к этому вопросу у нас на родине. А потом возбужденные Мухаммед Гейдар и Ильяс бек стали рассказывать о предстоящих военных операциях. Причем основную роль здесь играли прекрасные незнакомки, которых друзья целыми и невредимыми находили в развалинах захваченных городов. После часа мечтаний они пришли к выводу, что каждый солдат должен носить в своем ранце карту. После этого они обратили ко мне свои благосклонные взгляды.
- Когда я стану офицером, - проговорил Мухаммед Гейдар, - ты должен будешь уступать мне дорогу на улице и оказывать всяческое уважение.
- К тому времени, когда ты станешь офицером, Россия давно проиграет войну, и немцы займут Москву.
Это мое кощунственное заявление отнюдь не возмутило будущих героев. Потому что их, как и меня, совершенно не волновало, кто будет победителем в этой войне. Между нами и фронтом лежала одна шестая часть суши. Немцы не смогут захватить такую огромную территорию. Даже если это им и удастся, то какая им разница - вместо одного христианского, государя нами будет управлять другой. Все дело только в этом. Да, для Ильяс бека война была всего лишь приключением. А для Мухаммеда Гейдара возможностью славно закончить свое образование и посвятить себя достойному мужчины занятию.
Конечно, из каждого из них вышел бы отличный офицер. Потому что храбрости и героизма нашему народу не занимать. Но для чего? Во имя чего? Ни Ильяс бек, ни Мухаммед Гейдар не задавались этим вопросом. А все мои предупреждения были бесполезны: в них обоих проснулась восточная кровожадность. И успокоить ее уже было невозможно. Поэтому они с недоверием относились как к моим словам, так и ко мне самому. Почувствовав это, я ушел.
Узкими улочками я спустился к бульвару. Свинцово-зеленые волны лизали гранитные берега. В порту стояло военное судно. Я сел на скамейку и долго наблюдал за тем, как небольшое парусное суденышко борется с сильным морским ветром. Владельцем этого суденышка был бакинец. На таком судне я легко и спокойно мог бы дойти до Ирана, до древней и мирной Астары - морских ворот огромного и зеленого государства шаха, обители любви древних поэтов, напоминающей мне о героизме Рустам Зала6, об ароматных розовых садах тегеранских дворцов. Иран - прекрасная и живописная страна.
Я несколько раз прошелся из конца в конец бульвара. Я никогда не приходил к Нино, чтоб увидеться с ней. Это противоречило бы правилам хорошего тона. Но, может быть, учитывая нынешнюю войну, старый Кипиани закроет глаза на некоторую вольность моего поведения? После долгих раздумий я набрал полную грудь воздуха и поднялся по ступенькам большого четырехэтажного дома. На втором этаже на дверях сияла латунная табличка "Князь Кипиани". Прислуга в белом переднике открыла дверь и присела в реверансе. Я отдал ей свою папаху, несмотря на то, что по обычаям Востока гость не должен снимать папаху. Но я был знаком и с европейскими обычаями.
Князь с семьей сидели в зале и пили чай. Это был круглый зал, уставленный обитой красным бархатом мебелью. По углам в кадках стояли пальмы. Меня удивили стены, на которых не было ни ковров, ни масляной краски. Они были просто-напросто заклеены разрисованной бумагой. Княжеская семья пила английский чай из больших красивых чашек. На столе лежали сухари и бисквиты. Я поцеловал руку княгине. Рука пахла сухарями, бисквитом и духами. Князь пожал мне руку, а Нино, потупив глаза, протянула мне три пальчика.
Я сел. Мне тоже подали чай.
- Значит, Али хан, вы твердо решили не идти на военную службу? любезно осведомился князь.
- Да, князь, пока я не намерен делать этого.
Княгиня поставила чашку на стол.
- На вашем месте я вступила бы в один из комитетов помощи.
- Дело в том, что у меня совсем нет свободного времени. Боюсь, что смогу принести родине слишком мало пользы.
- Чем вы заняты? - удивился князь.
- Управлением нашего имения, князь.
Я попал в самую точку. Эту фразу я вычитал в каком-то английском романе. Когда какой-нибудь благородный лорд бездельничал, считалось, что он занят управлением своего имения. После этих слов я заслужил благосклонность старшего поколения семьи Кипиани, и Нино получила разрешение пойти вечером со мной в оперу. Я еще раз поцеловал ручку княгини, договорился зайти за Нино в половине восьмого и откланялся.
Нино пошла проводить меня до двери, и, когда прислуга подала мне папаху, моя любимая покраснела, опустила голову и чарующе нежно оказала на ломаном азербайджанском языке:
- Я очень рада, что ты остаешься в городе. Честное слово, очень рада. Но скажи мне, Али хан, ты, в самом деле, боишься войны? Ведь мужчины так любят воевать! Если тебя ранят, я буду любить даже твои раны.
Настал мой черед краснеть. Я крепко сжал ее руку и спокойно сказал:
- Я ничего не боюсь, Нино. Придет время, и ты будешь лечить и мои раны. А до тех пор можешь считать, меня трусом.
Нино посмотрела на меня с недоумением. Я пошел домой, раскопал какой-то старый учебник химии, и разорвал его на мелкие кусочки.
Затем я выпил настоящий иранский чай и заказал ложу в опере.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Резкий и яркий свет множества электрических ламп слепит глаза. С позолоченных гипсовых статуй в ложах спадает красный бархат. Лысины в зале сверкают, как звезды на ночном небосклоне. Спины и плечи женщин обнажены. Темный провал оркестровой ямы отделяет сцену от зала. Шепот, шелест программок, хлопанье женских вееров - все сливается в единый гул: через несколько минут в бакинском городском оперном театре должна начаться опера "Евгений Онегин".
Нино сидит рядом со мной. Как только в зале гаснут люстры, я обнимаю ее за плечи. Нино чуть отклоняет голову, и кажется, что она целиком поглощена музыкой. Налюбовавшись ее нежным профилем, я перевожу взгляд на сидящих в первых рядах. В третьем ряду, где-то между левым глазом и кончиком носа Нино в ритм музыке покачивается голова толстого человека с выпученными, как у барана, глазами и лбом философа. Это шушинский аристократ Мелик Нахарарян.
- Смотри, там Нахарарян, - шепчу я Нино.
- На сцену смотри, варвар, а не по сторонам, - шепотом отвечает она, но, тем не менее, косит глазами в сторону Нахараряна.
Тот оборачивается и дружески кивает.
В антракте мы встретились в буфете, куда я пошел купить Нино пару шоколадок. Нахарарян увязался за мной и зашел к нам в ложу.
- Сколько вам лет, Нахарарян? - спросил я его.
- Тридцать, - ответил он.
- Тридцать?! - удивленно воскликнула Нино. - Значит, скоро мы не увидим вас в городе.
-Но почему, княжна?
- Потому что всех мужчин вашего возраста призывают в армию.
Нахарарян захохотал. Его толстый живот при этом забавно подпрыгивал, а глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит.
- Очень жаль, княжна, но я не смогу пойти на войну. Врачи обнаружили у меня неизлечимое воспаление придаточных пазух, поэтому я вынужден остаться дома.
Название болезни звучало странно и напоминало какую-то желудочную.
Нино удивленно выпучила глаза.
- А эта болезнь опасная? - с состраданием спросила она.
- Все зависит от самого человека. С помощью хорошего врача не каждая болезнь может стать опасной.
Нино была удивлена и рассержена.
Мелик Нахарарян происходил из одной из самых уважаемых семей Карабаха. Его отец был генералом. Сам же Мелик был здоровым, как медведь, холостяком.
Когда он покидал ложу, я пригласил его на ужин после оперы, и он принял приглашение
Поднялся занавес. Головка Нино опустилась мне на плечо. А когда зазвучал знаменитый вальс Чайковского, она подняла на меня глаза и прошептала:
- По сравнению с Нахараряном ты чуть ли не герой. По крайней мере, у тебя нет воспаления придаточных пазух.
- У армян просто больше фантазии, чем у мусульман - попытался я вступиться за Нахараряна.
Ленский громко пел под дулом онегинского пистолета, и до самой его смерти, неизбежность которой были предсказаны либретто и музыкой, головка Нино лежала на моем плече.
Это была большая победа, и ее следовало отметить.
Нахарарян ждал нас у выхода театра. На фоне фаэтона Ширванширов его автомобиль выглядел очень по-европейски.
Мы ехали по темным ночным улицам города, мимо гимназии, и лицея, которые ночью производили не столь унылое впечатление. Автомобиль остановился у каменных ступенек городского клуба.
