Ознакомительная версия.
— А когда его можно будет забрать?
— Да прямо сейчас. Юморист! — доктор открыл дверь в палату.
Я действительно ожидал увидеть Бахатова с чашкой дымящегося чая в руке, нежный свет настольной лампы и стопку газет на тумбочке возле кровати. Комната была черной и холодной. Доктор в два прихлопа нашарил выключатель, и на потолке вспыхнул тусклый медицинский плафон. Посреди комнаты стоял широкий оцинкованный стол, на котором лежал белый сверток размером с человека.
Сам не зная почему, я ударил доктора в живот. Он влетел в стеклянный шкафчик, рассыпая трупные инструменты и выдавленные стекла. Я подскочил к доктору и несколько раз пнул его ногой.
— Хватит с него, — вдруг сказал охранник. — Убьешь, а он нам еще пригодится.
Дергающийся на полу доктор давился ругательствами, выдувающими на губах розовые пузыри. Скрюченной рукой он вытер со скулы кровавую липкость и посмотрел на охранника с вопрошающей ненавистью.
— Это друг босса, — вяло объяснил мой срыв охранник, — у него горе. Право имеет.
Доктор перевалился на колени и, опираясь на кулаки, попытался приподняться. В такой обезьяньей позе он восстановил равновесие, встал и шатко поплелся к умывальнику.
Я подошел к свертку на столе и распеленал в том месте, где угадывались очертания головы.
На меня взглянул мертвый Бахатов. Он очень отличался от себя спящего. Новый профиль Бахатова был лимонно желтым, с оттопыренным, как у подстаканника, ухом. Я коснулся пальцами его лба и почувствовал холод внутри Бахатова. Этот холод показался мне единственно живым в Бахатове, потому что он, подобно электрическому току, проник в меня и подморозил мои внутренности. В одну секунду мы стали одинаково ледяными.
— Когда он скончался? — спросил я.
— Вчера ночью, — фыркая водой, сказал доктор.
— От чего он умер?
— Приступ гипертоксической шизофрении, — доктор уже умылся и смотрелся вполне сносно, будто измученный флюсом, — а проще говоря: отек мозга.
— Его можно было спасти? — я спрашивал без провокационного подтекста.
— Пожалуй, нет, — честно ответил доктор, — слишком поздно привезли.
На открывшейся шее Бахатова я увидел синий полумесяц. Точно такой же, симметрично расположенный, я нашел с другой стороны шеи. По краям синяки были более крупными, посередине — мелкие и частые. Вместе они напоминали след от собачьего укуса.
— А это откуда взялось?
— Это? — доктор склонился над Бахатовым. — На укус похоже, да? Сосуды лопнули. Бывают и не такие узоры.
Доктор повернулся к охраннику: — Вы труп сейчас заберете? Если заберете, мы его подготовим.
— Готовьте, — сказал охранник. — Вот его одежда, — из своего кейса он достал черный костюм с разрезом на спине, — переоденьте покойника.
Доктор вышел за помощниками и скоро вернулся в сопровождении двух санитаров. Они ловко обнажили Бахатова. После смерти ему не скрестили руки, а уложили по швам, как солдату.
На правой руке ногти были полностью обкушены, на левой оставались два ногтя — на указательном и большом пальцах — адова мука Бахатова. Я не мог вернуть ему жизнь, но в моих силах было успокоить его на том свете, избавить от вечно грызущего пса.
Благодаря проворству санитаров, Бахатов вскоре лежал нарядный, как жених. Доктор принес длинный полиэтиленовый мешок на змейке.
— Подождите несколько минут, — сказал я, — если не трудно, оставьте меня с моим другом, я хочу побыть с ним наедине.
Славик сразу убежал вместе с санитаром, чтобы тот показал, как подогнать машину прямо под морг. Доктор и второй санитар сказали, что сходят за носилками. Охранник собирался ехать в крематорий — там мы договорились встретиться — и тоже вышел.
Я присел слева от Бахатова. Интуиция подсказывала мне, что я поступаю правильно. Я взял в свою ладонь кисть Бахатова, холодную как зимний булыжник, и немного погрел. Я убедил себя, что собираюсь сделать акт не более страшный, чем облизывание сосулек, обхватил ртом первую фалангу с ногтем на указательном пальце Бахатова, пристроил зубы и начал по миллиметру откусывать выступающую роговую кромку.
У ногтя не было вкуса. Уже поэтому долг перед Бахатовым казался мне простым и необходимым. На большом пальце ноготь вырос гораздо тверже, и мне пришлось повозиться, прежде чем я отгрыз его. С кривыми сабельными обломками во рту, я мысленно простился с Бахатовым, пожелал ему счастливой смерти и выплюнул огрызки. Далее, повинуясь какому-то наитию, я осмотрел шею Бахатова. Как я и рассчитывал, собака отпустила его.
Вернулись доктор и санитар. Бахатова уложили в мешок и погрузили на носилки. На пороге мертвецкой я оглянулся. Свет был выключен, но на столе, где минуту назад находился Бахатов, суетилась и ворочалась черная тень, слышалось царапанье когтей по цинку и тихое урчание, а потом над столом зажглись и повисли две красные искры.
Мы выехали за город. Через некоторое время я увидел здание крематория, похожее на уютный заводик с изразцовой нарядной трубой. Возле ворот нас ждал охранник и местный сотрудник. Он вежливо сказал: — Проходите, пожалуйста, в церемониальный зал, там вы сможете проститься с усопшим.
По мощеной, в траурных разводах, дорожке мы со Славиком прошли к центральному входу крематория. Бахатова внесли с другого входа. Охранник последовал вслед за приемщиком со словами, что мы не нуждаемся в каких бы то ни было ритуальных обрядах, и желательно все провести по возможности быстро.
Церемониальный зал крематория из-за обилия облицовочной плитки очень напоминал станцию метро. Бахатов лежал в разборном, как кузов самосвала, гробу. Из динамиков, замаскированных под венки, оркестр заиграл грустную мелодию Дворжака. Поскольку слов для прощания у меня не было, я положил в гроб к Бахатову кулек с продуктами и крышками и, как с перрона, помахал рукой. Неслышно включилась движущаяся лента, и Бахатов медленно уплыл в квадратный проем, колыхнув бархатные портьеры.
Я услышал потусторонние голоса ангелов, которые с тихими матами приняли Бахатова, выстоял несколько минут в ожидании характерного выстрела, который издает лопнувшая от жара консервная банка, но ничего не услышал.
Распорядительница в черной хламиде предложила нам прогуляться в саду, пока готовят урну с прахом. Через полчаса мне вручили железную коробку с порошком Бахатова. Она была чуть теплой.
Охранник сказал мне, что место для урны забронировано на первом городском кладбище, но я отказался хоронить там Бахатова. Я имел по этому случаю особое мнение. Охранник счел все свои погребальные функции выполненными, сел в машину и уехал. Остались я и Славик.
— А теперь куда? — спросил он, когда мы сели в кабину.
— В «Гирлянду», — высказал я вслух внутреннюю мысль, не предназначенную для наружного употребления.
— Это что, кладбище такое, привилегированное? — мрачно поинтересовался Славик.
— Почти, — я поразился его догадливости.
— И далеко отсюда? — Славик устало потянулся к ключу зажигания. Мотор всхлипнул и завелся.
— Не знаю, минут сорок.
— Тогда, может, завтра? — встрепенулся Славик.
— Нет смысла. Сегодня одним махом все и закончим.
Мне совершенно не хотелось ему объяснять, что завтра для меня, возможно, не наступит — у нас, гирляндовских воспитанников, разрыв между смертью напарников не превышал трех суток.
— Ну не могу сейчас, — артачился Славик, — мне еще по городу помотаться надо, на фирме дела, а после машину в гараж сдать. Я вот что — я тебя домой заброшу, а вечером на своей тачке заберу. Так и быть, съездим.
— Ладно, только у меня к тебе просьба будет: захвати лопату, любую, лишь бы копала.
— Сделаем, — пообещал Славик.
— И еще, отвези меня в одно место, — я назвал ему адрес моей бывшей жилищной конторы. Я очень хотел, чтобы Федор Иванович и ребята попрощались с Бахатовым. И не прогадал.
В конторе наши отмечали девять дней по зверски убиенному коллеге. Я присоединился к их горю. На каком-то водочном поминальном витке я осмелел, достал урну, поставил ее на стол и сказал: «Выпьем за Сережу Бахатова!»
Они-то не знали, что он умер, и после каждой стопки чихвостили его почем зря. Я был готов к негативной реакции, но ребята оказались на духовной высоте. Присутствие на поминках праха возможного убийцы не смутило их. Они выпили и за Бахатова, пожелали ему пуховой земли, царствия небесного и червонца за гнилой стояк. Такая у наших ходила поговорка.
Славик заехал за мной около восьми вечера. «Раньше не успевал, оправдывался он. — Зато смотри, не забыл», — он протянул мне складную лопатку в брезентовом чехле.
Разумеется, мы несколько часов блуждали по пригородным шоссе в поисках интерната. Я помнил дорогу весьма приблизительно, как помнит ее мечтающий пассажир, изредка поглядывающий в окно. Славик в этих краях вообще не бывал. Мы опрашивали сельских жителей, на закате забывающих собственное имя, теребили всякого прохожего, но только случай помог нам выскочить на полустертый знак, который указывал направление к интернату.
Ознакомительная версия.
